Котовский и Левензон, тепло попрощавшись с членами Реввоенсовета, покинули штаб. Заседание у карты продолжалось. Немитц, снова завладев шомполом, докладывал:

— Предстоит многодневный марш, очевидно, без частых дневок на протяжении четырехсот верст. Все наши колонны — их будет около десяти — захватят фронт до ста двадцати верст.

— Думаю, что это зря, — поглаживая бороду, заметил Гамарник. — Давайте лучше сузим фронт, ну хотя бы до пятидесяти верст. И это не мало. Получится монолитный кулак. А так раскидаем силы и не успеем собрать в случае серьезного дела.

— Ни к чему создавать толчею на пятачке, — спокойно поправил его Якир. — Правда, мы недостаточно сильны, чтобы удерживать двумя дивизиями фронт в шестьсот верст, но еще крепки для того, чтобы пробиваться на север широкой стеной. Ваше мнение, Александр Васильевич?

— Что я вам скажу, товарищи члены Реввоенсовета? — едва заметно улыбнувшись, ответил Немитц. — Есть такой закон: успехи войск приписываются их командиру, неудачи — начальнику штаба. От судьбы не уйдешь… Я готов ко всему. В данном случае я согласен с командующим. Из законов морского боя знаю: скученность линейных единиц — помеха бою. Корабль должен иметь возможность вести огонь с обоих бортов.

— И я согласен с Якиром, — подал реплику Затонский. — Надо помнить и о трудностях снабжения. Сколько мы сможем захватить с собой продовольствия? Не так уж много. Если принять план Гамарника, то съедим все подчистую на своем пути, как саранча. При движении же широким фронтом, особенно при нынешнем урожае, этого не случится. Конечно, мы гоним на север огромные гурты помещичьего скота, но и нас немало: войско, эвакуированные, беженцы…

— Ты, Владимир Петрович, настоящий стратег, — воскликнул Якир. — То, о чем говоришь ты, еще раньше доказывал мне Александр Васильевич. Спасибо за поддержку.

— Погоди радоваться, Иона Эммануилович, — предупредил Затонский. — У меня есть свой план. — Владимир Петрович взял из рук начальника штаба указку. — Мы переходим железнодорожную линию Рыбница — Голта, отрываемся у Крыжополя от Петлюры, собираем все силы в кулак к правому флангу, к колонне Федько, наносим удар по Махно и после этого продолжаем путь на север. Выполняем задачу армии и попутно кончаем с махновской заразой.

— Это соблазнительно! — отозвался Якир. — Ты, Владимир Петрович, стремишься к тому же, к чему стремится Гриша Котовский. Только тому подавай Бухарест, а тебе — батьку Махно. Я же считаю так, только уговор — не обижаться: оратор должен быть горячим, стратег холодным.

Гамарник поддержал Якира:

— Махно от нас не уйдет. Мы еще успеем с ним разделаться. А теперь нам надо обходить его за сто верст. Чем дальше от него, тем лучше.

Гамарник надолго запомнил суматоху в Новом Буге, когда разъяренные бойцы кочергинокой бригады, подогретые махновскими демагогами, разгромили штаб и политотдел 58-й дивизии.

— Пойдем на Махно — угодим в новые клещи, — заметил Гарькавый. — Армейское радио сообщает: деникинцы двинулись на помощь генералу Шиллингу со стороны Елисаветграда[10].

— Вот именно! — сделал вывод Якир. — Воевать мы будем, но пока только за дороги. В настоящую войну вступим, когда за спиной будет наш, советский тыл, а не колонны Петлюры, Деникина, Махно.

— Пусть будет по-твоему, товарищ Иона, — согласился Затонский. — Вижу, вся военная «фракция» заодно. Убедили меня, сугубо штатского человека. И к тому же закон — подчиняюсь большинству.

Горячие дебаты у штабной карты возникали не раз. В яростном столкновении мнений побеждало наиболее трезвое и наиболее правильное. Оно-то и получало большинство голосов. Во время таких диспутов обсуждались многие варианты, отметались напрочь одни планы, принимались другие. И это не вредило делу, напротив, только помогало. После же, когда командующий оставался один на один с начальником штаба, когда готовый приказ поступал в дивизии, бригады и полки, властвовали лишь одно мнение, одна воля.

Несмотря на свою молодость и не столь уж богатый опыт командования крупными силами, Якир, отвечавший за судьбы нескольких десятков полков, вошедших в состав Южной группы, чувствовал себя уверенно Он сам не однажды убеждался в том, как высок революционный дух вверенных ему войск. Иногда Иона Эммануилович задумывался: почему это бородатые бессарабские крестьяне, своевольные днестровские рыболовы, кремневые чабаны Таврии, задиристые портовые грузчики Одессы, напористые клепальщики с завода Наваля не колеблясь идут в бой, самоотверженно выполняют любой его приказ? И сам же себе отвечал: потому, что их ведет по дорогам побед ленинская правда, что их связывают не только обязательства присяги, но и узы единой судьбы, единой цели, единых устремлений. Помнили бойцы и то, что их ведет на врагов дружный, испытанный коллектив большевиков — Реввоенсовет Южной группы. Они понимали, что иного пути нет. В случае поражения их всех — и бойцов и командующего — ждет одна участь: пули и виселицы Деникина, Петлюры, румын. Правда, и Якира, и Немитца, и Гарькавого, и членов Реввоенсовета, и всех бойцов с распростертыми объятиями принял бы к себе под свои черные знамена Махно. Но этому не бывать! Никогда и ни за что не свернут войска Южной группы своих красных знамен!

В тот же день в приказе, обращенном к войскам, Реввоенсовет Южной группы писал: «Вперед, бойцы! Нам не страшны жертвы, не страшен враг! Наше дело, дело рабоче-крестьянской Украины, должно победить! Вперед, герои! К победе, орлы!»

…Первая и вторая бригады 45-й дивизии, отбивая атаки галичан, истекали кровью. Им не удалось удержаться у Крыжополя. Под натиском превосходящих сил петлюровцев обе бригады с большими потерями отошли к Руднице и Попелюхам. Но задача, поставленная Реввоенсоветом, все же была выполнена. Пока бригады сдерживали натиск врага, 58-я и 45-я дивизии вместе с разрозненными частями, действовавшими на юге, с огромными обозами беженцев из Одессы, Ананьева, Николаева, Вознесенска пересекли линию железной дороги Рыбница — Голта и вышли в указанные им районы.

В Попелюхах, выполняя директиву Реввоенсовета, выходившим из окружения войскам пришлось взорвать бронепоезда. По-разному прощались люди с ними. Командир башни бронепоезда «Спартак» Тулюк ночью бежал к сечевикам. Чубенко, тоже командир башни, взорвав орудие и не в силах пережить трагедии, на обломках стального гиганта пустил себе пулю в лоб. Команды бронепоездов, в большинстве своем балтийские и черноморские моряки, в Руднице присоединились к колонне бригады Котовского.

И жизнь снова брала свое. На марше матросы, облизывая пересохшие губы, просили Котовского:

— Григорий Иванович! Все лето мы тебе дружно пособляли своим огоньком, потешь нас из своего «баранчика»…

«Гладко писаны бумаги, да забыли про овраги», — так поется в старой солдатской песне. Нет, не забыли про овраги, помнили и о противнике. Но самый гениальный полководец не может ничего решать за врага.

Замкнулись два кольца: одно большое — вокруг всех войск Южной группы, другое малое — вокруг частей 45-й дивизии. Деникинцы, наступавшие с востока и юга, со стороны Нового Буга и Николаева, оказались менее активными, нежели петлюровцы, нажимавшие с запада. Пятьдесят восьмой дивизии Федько удалось оторваться от преследовавших ее белогвардейцев и к 1 сентября выйти в район Голты. Прикрывшись справа болотистой поймой реки Синюхи, полки дивизии переправились через Южный Буг и продолжали движение на север.

Махно, суливший разбить Деникина в «три доски», оставив район Помошной, выжидал чего-то со своей армией.

В Голте, в Синюхином броде и в Долгой Пристани красноармейцы дивизии не раз находили махновские листовки. Но те, кто могли клюнуть на дешевую демагогию, уже откололись раньше. Теперь пятьдесят восьмая, впитавшая в себя некоторые боевые части сорок седьмой дивизии, была сплочена как никогда. Все ее бойцы и командиры шли за коммунистами, верили своему начдиву Федько и комиссару Михалевичу.