Вздыхая, он ерошил волосы и думал о своей совсем недавней спокойной упорядоченной жизни, которой он, казалось, был вполне доволен. Были у него и женщины, хотя ни одна из них не была для него единственной. Ему нравилась его работа, еще больше нравилась жизнь в Париже, нравилась свобода, которой он здесь пользовался. И вдруг, без всякого предупреждения, как тайфун, в его жизнь ворвалась эта необыкновенная, прекрасная, непредсказуемая и невероятно строптивая женщина с огненными волосами. Она перевернула его благообразный, тихий мирок и вовлекла его, совершенно того не желавшего, в свой сумасшедший мир «плаща и кинжала». Да еще и поставила перед необходимостью не просто переменить жизнь, расстаться с личной свободой, но и наверняка распрощаться с карьерой. И он дал втянуть себя в это безумие, понимая, хотя и сам этому удивлялся, что не было ничего, чего бы он не сделал ради нее.

Господи, помоги, думал он, совершенно потрясенный, неужели я влюбился в эту сумасшедшую?

Слишком вымотанная, чтобы сердиться или огорчаться, Джейми казалась себе живым подтверждением закона Мэрфи.[5] После того, как у нее спустилась камера, и она никак не могла ее-сменить, после ужасной грозы, из-за которой она застряла в крошечном городке, неведомо как называвшемся, Джейми стала думать, что она никогда не доберется до Лиона. Если меня не доконают парни из ЦРУ, думала она, я непременно попаду в какое-нибудь стихийное бедствие.

Взглянув на часы, она обнаружила, что уже четверть второго, и мысленно улыбнулась, представив, как Николас в тревоге мечется по комнате, ожидая звонка. Он беспокоится о ней, но ей иногда хотелось, да нет, пожалуй, довольно часто хотелось, чтобы он забыл о ней, чтобы он помог возвести между ними непреодолимый барьер. Она упрямо убеждала себя, что ей наплевать на него. Их отношения только осложнят поиски отца.

И все же она наконец решила, что надо найти телефон и позвонить, ведь она неизвестно когда доберется до Лиона. На заправочной станции автомат дважды проглотил у нее монетку, пока ей удалось соединиться с телефонисткой и вызвать Париж. Зато Николас схватил трубку после первого же гудка.

— Алло? — спросил он с тревогой.

— Я думала, ты уже спишь, — бодро отозвалась она.

— Джейми! — Он облегченно вздохнул. — Ну разве я усну, не зная, где ты и все ли у тебя в порядке?

— Ну, если бы что-то случилось, ты узнал бы об этом в сводке новостей.

— Вряд ли. Парни, с которыми ты связалась, не сообщают о своих победах, — ответил он не без сарказма.

— Брось болтать, — прервала она сердито.

— Где ты? У тебя все в порядке?

— Ну, где я — это долгая и малоинтересная история, — сказала она. — А что касается моего состояния, спроси об этом у кого-нибудь другого.

— Случилось что-то?..

— Да нет же, вовсе не то, о чем ты думаешь, — быстро перебила она. — Благодаря матушке-природе и моему невразумительному французскому мне пришлось провести неповторимый вечерок.

— Да… — Он никак не мог взять в толк, шутит она или нет.

— У тебя все нормально?

— Конечно, — отмахнулся он. — Пожалуйста, будь осторожнее!

— Обещаю, обещаю, — заверила она. — Созвонимся утром, ладно?

— Ладно, — нехотя повесил он трубку.

Возвращаясь к своей машине, Джейми заметила темно-зеленый «рено», припарковавшийся на противоположной стороне улицы. Она вгляделась пристальнее — да, несомненно, та же машина и тот же водитель, которых она видела, выходя после обеда из ресторана в Ферьере. А потом она видела его в Оксере, где она ужинала. Нечего было и сомневаться — машина была та же самая. И тот же самый водитель. Стало быть, за ней установили слежку? Должно быть, навязчивые идеи Николаса — болезнь заразная, подумала она, садясь за руль и уверяя себя, что это ее не запугает.

И все-таки вспыхнувший сзади свет фар заставил ее вздрогнуть.

Лион, ноябрь 1985 года

Джейми шагала по узким улочкам квартала Круа-Русс, который уже несколько столетий был центром шелкоткачества города, пытаясь представить, как он выглядел во время войны, когда Участники Сопротивления, ускользая от фашистов, прятались в лабиринте этих улочек и двориков. Вторая мировая, французское Сопротивление. Бывал ли здесь когда-нибудь ее отец?

Жюльен Арман обитал по соседству с Круа-Русс, в старинном доме с высокой крышей и длинной трубой, похожем на все остальные дома Гран-Кот. Овдовев, он больше десяти лет жил один и выглядел слишком худым и слабым для своего громкого имени.[6] Волосы у него были редкие и совсем седые, а аккуратная бородка — еще черная, с проседью. Хотя время — ему было под семьдесят — смягчило черты его лица, было видно, какими твердыми и острыми были они когда-то, а взгляд голубых глаз и сейчас поражал прямотой и ясностью. Несмотря на то, что миновало столько лет, Джейми узнала в нем человека со старой фотографии, которого отец считал другом. Человека, который, как она надеялась, поможет ей найти отца.

— Даже если бы я случайно встретил вас на улице, то все равно непременно бы узнал вас, мадемуазель, — сказал он, ведя ее в комнату. — Вылитый Джеймс, вы похожи, как две капли воды.

Джейми опустилась в потрепанное кресло в небольшой гостиной.

— Спасибо, мсье Арман, — поблагодарила она, мельком оглядывая комнату.

Улыбнувшись краешком рта, он догадался, о чем она думает.

— Род Арманов всегда процветал, — ответил он на непрозвучавший вопрос, — но все, что у нас было, мы отдали Сопротивлению.

Кивнув, она смущенно помолчала, недоумевая, как это он прочел ее мысли.

— Когда вы в последний раз видели моего отца? — спросила она наконец.

— Давным-давно, — нахмурился он. — А почему вы спрашиваете?

— Я не видела отца почти двадцать лет, мсье Арман, — грустно призналась она и принялась рассказывать старую историю, как отец оставил ее однажды в «Браер Ридж», да так за ней и не вернулся; как Харкорты прятали от нее письма отца; как она начала свои поиски, что ей удалось узнать.

— Но я не верю этим россказням и вообще не знаю, можно ли еще кому-нибудь доверять, — закончила она свой рассказ. — Я должна разыскать отца — или хотя бы узнать, что с ним произошло.

Все больше хмурясь, Арман качал головой.

— Мне неизвестно, какое задание у Джеймса, но, должно быть, что-то очень важное, — сказал он.

— Задание? — недоуменно переспросила она.

— Разумеется, ведь он же разведчик, мадемуазель, — пояснил он.

— Так вы верите, что он еще жив?

— Совершенно убежден в этом, — уверенно заявил Арман. — Видите ли, ваш отец был одним из лучших разведчиков во время войны, и я не сомневаюсь, что его не отпустили со службы, он им нужен — и тем более сейчас, когда поднялась вся эта кутерьма и усилились антиамериканские настроения на Ближнем Востоке.

— И все же почему вы так убеждены, что он жив? — допытывалась Джейми.

— Он держит со мной связь, — ответил Арман. — Он мне, конечно, ничего не сказал о том, где находится и чем занимается, но он держит со мной связь.

— Но почему же… — Джейми не находила нужных слов.

Он понимающе улыбнулся:

— То, чем занимался твой отец, требует «крыши», — пояснил он. — К сожалению, во всех секретных службах происходит утечка информации и агентов разоблачают. Чтобы обезопасить их от разоблачений, организуют их фиктивную «смерть» или заставляют сделать вид, что они изменили своему государству.

— А в случае с моим отцом — и то, и другое, — с глубоким вздохом произнесла помрачневшая Джейми. Ее собеседник кивнул.

— Единорог всегда занимался делами государственной безопасности, — сказал он.

Джейми недоуменно вскинула на него глаза.

— Единорог?

— Это была его подпольная кличка, — объяснил Арман. — Все мы во время войны обзавелись псевдонимами, это было необходимо для связи и передачи информации. Джеймс был Единорогом, Джек Форрестер — тоже один американец, часто работавший вместе с вашим отцом, — был Минотавром. Меня тогда звали Кентавром, а Лоренса Кендрика — англичанина из МИ-6 — Язычником. Мы осуществляли связь между отрядами французского Сопротивления, британской спецслужбой МИ-6 и американским Стратегическим Управлением.