– Не совсем, молодая леди. – На мгновение проступила его напыщенная гордость. – Эти данные не выявили причинной связи. Это практически позволяло нам планировать медицинские расходы и вероятную текучесть кадров.

Я была слишком потрясена, чтобы говорить. Слова слетали с его языка так бойко; очевидно, они произносились им сотни раз на заседаниях разных комиссий и перед правлением директоров. Стоило только прикинуть, какова стоимость рабочей силы, если известно, что из такого-то числа служащих столько-то процентов со временем заболеют. Эти утомительные расчеты производились вручную, задолго до появления компьютеров. Потом кто-то подал идею: «Задать жесткие данные – и мы будем знать наверняка».

Чудовищное преступление, замысленное по ранее разработанной схеме, ожесточило меня до неистовства, а отрывистое хриплое дыхание Луизы словно подлило масла в мою пылавшую ярость. Мне хотелось пристрелить Чигуэлла прямо там, где он сидел, а затем помчаться на Золотое побережье и застрелить Гумбольдта. Он подонок. Циничный, бесчеловечный убийца. Гнев волной захлестнул меня, и я заплакала.

– Поэтому ни один из них не получил пособия для приличной жизни или какого-нибудь лечения? И все это только ради того, чтобы сэкономить несколько жалких дурацких долларов для ваших парней?!

– Почему же? Некоторые получали, – пробормотал Чигуэлл. – Причем достаточно приличное пособие, чтобы сдерживать злые языки. Например, эта женщина получала. Юршак сказал, что он знал ее семью, поэтому обязан был проследить за этим.

Я и впрямь могла бы совершить преступление, но мое внимание привлекло какое-то движение мисс Чигуэлл. Мрачное выражение на ее лице оставалось неизменным, но она, очевидно, слушала нас, несмотря на кажущуюся отрешенность. Она попыталась протянуть ко мне руку, но силы ее еще не восстановились, и рука не повиновалась ей. Однако мисс Чигуэлл внезапно проговорила с угрозой в голосе:

– То, что ты объясняешь, слишком отвратительно, чтобы обсуждать, Куртис. Мы завтра поговорим о наших отношениях. Мы не сможем больше продолжать жить вместе после всего этого.

Он снова как-то съежился и ушел в себя, не сказав ей ни слова. Вероятно, он не мог думать ни о чем, кроме последствий сегодняшней ночи и о реально нависшей угрозе ареста и тюрьме. А возможно, и другие ужасные мысли усилили бледность вокруг его рта, выделявшегося на фоне посеревшей кожи. Хотя, впрочем, вряд ли. Не думаю, чтобы он имел достаточное воображение и мог представить, что он на самом деле творил, будучи врачом на «Ксерксесе». Скорее всего он испытал потрясение, сраженный холодностью своей сестры, которая прежде всегда защищала его. Это могло стать для него истинным наказанием и, возможно, причиняло немалую боль.

Измученная, я вернулась в смотровую, чтобы взглянуть на Луизу. Ее поверхностное дыхание оставалось прежним. Она что-то бормотала во сне – похоже, о Кэролайн, – но я не могла разобрать что именно.

Потом послышались выстрелы. Я посмотрела на часы: тридцать восемь минут прошло с тех пор, как я позвонила Бобби. Это, должно быть, полиция. Должно быть. Я напрягла свои усталые мышцы, пытаясь отодвинуть стол от двери. Велев своим подопечным оставаться на местах, выключила свет и, крадучись, отправилась в заводское помещение. Прошли еще пять минут и наконец коридор заполнился мальчиками в голубом. Я вышла из-за котла, за которым пряталась, чтобы вступить с ними в разговор.

Понадобилось некоторое время, чтобы систематизировать факты. Я объяснила, кто я, почему член городского управления лежит в луже собственной крови рядом со Стивом Дрезбергом на заводском полу, что здесь делают Луиза Джиак и Чигуэллы, ну и так далее – словом, вся эта положенная ерунда.

Когда в три часа появился сам Бобби Мэллори, мы начали продвигаться быстрее. Он выслушивал мои тревожные сетования насчет Луизы около тридцати секунд, а потом послал одного из подчиненных, чтобы тот срочно вызвал из департамента «скорую» и чтобы они забрали ее и доставили в «Помощь христианам». Другая «скорая помощь» уже увезла Дрезберга и Юршака в окружной госпиталь. Оба были еще живы, но их будущее продолжало оставаться неопределенным.

В этой неразберихе я улучила минуту и позвонила Лотти, изложив сухие факты о том, что случилось. Я заверила ее, что цела и невредима, и просила не ждать меня, но в глубине души умоляла ее об ожидании.

Прибыла полиция штата. Они предоставили автомобиль, чтобы отвезти Чигуэллов домой. Поначалу хотели отправить мисс Чигуэлл в госпиталь, но она была непреклонна и настояла на возвращении в собственный дом.

Пред тем как появился Мэллори, я сообщила всем, что Юршак заманил Чигуэлла на завод выдумкой о том, что обнаружил полумертвую служащую в помещении. Мисс Чигуэлл не позволила своего брату идти одному поздно ночью, и они попали под перекрестный огонь. Бобби пристально посмотрел на меня, но наконец согласился с моей версией, а коль скоро он обрел некоторую ясность, то и не собирался ничего делать с доктором и его сестрой.

Бобби оставил меня, и я устало опустилась прямо на заводской пол, Привалившись к какому-то столбу и слушая, как он совещается с командиром пятого округа. Голубые блики от форменных курток и отблеск оружейного металла вызвали у меня головокружение. Я закрыла глаза, но не могла выдержать шума производства и удушающего запаха ксерсина. Какой у меня теперь уровень креатина в крови после сегодняшней ночи? Я представила свои почки – кроваво-красные, с черными дырами, из которых сочится ксерсин. Кто-то не слишком бережно потряс меня за плечо. Я открыла глаза. Надо мной стоял сержант Мак-Гоннигал. Его правильное лицо выражало необычный интерес.

– Позвольте вывести вас на воздух. Вам нужно немного освежиться, Виктория.

Он помог мне встать на ноги, и я поплелась за ним к погрузочной бухте. Полиция уже вскрыла стальные двери. Мы направились к реке. Туман поредел, и маленькие желтые точечки звезд проступили в грязных небесах. Воздух здесь был все еще едкий, насыщенный запахом химикатов, но холод сделал свое дело. Я всматривалась в толщу воды, колыхавшуюся внизу, черную и блестящую в лунном свете.

– У вас была слишком опасная ночь.

В голосе Мак-Гоннигала звучала только прямая заинтересованность. Я старалась не помнить, что его обучили на семинаре в Спрингфилде, как надо разговаривать с трудным свидетелем вроде меня. Мне хотелось думать, что он на самом деле взволнован, зная о тех ужасах, через которые я прошла. В конце концов, мы были знакомы друг с другом шесть или семь лет.

– Несколько утомительная, – согласилась я.

– Не хотите ли рассказать мне об этом или желаете подождать лейтенанта?

Что ж, это оставалось его амплуа, полученным на семинаре. Мои плечи поникли.

– Если я все расскажу вам, не придется ли мне потом повторять это Мэллори? Это не та история, которую мне хотелось бы пересказывать более одного раза.

– Вы же знаете полицейских, Варшавски. Мы никогда не удовлетворяемся одним разом. Но если вы расскажете мне в общих чертах прямо сегодня, я гарантирую, что позабочусь, чтобы вас отправили домой, пока осталось еще немного времени для сна.

Возможно, к его профессиональной настойчивости примешивался и какой-то личный интерес. Но недостаточный, чтобы заставить меня сказать всю правду и только правду. Я не собиралась рассказывать о медицинских записях доктора Чигуэлла. И уж точно – сообщать об отношениях Юршака с Луизой.

– Почему вы не позвонили нам? – нетерпеливо спросил Мак-Гоннигал.

– Я не была уверена, что вы справитесь с бесшумным вторжением. Они держали ее здесь, в помещений завода, и просто убили бы, если бы поняли, что окружены. Я хотела прокрасться сюда сама.

– И как вам удалось справиться с этим? У них был выставлен наблюдатель на повороте дороги и еще один парень у ворот. Не будете же вы уверять, что распылили некий аэрозоль в воздухе, чтобы лишить их бдительности и проскользнуть мимо них?

Я покачала головой и кивнула на шлюпку, качавшуюся на воде внизу. Освещенное верхним прожектором лицо Мак-Гоннигала выражало недоверие.