"Завет нарушен, - с отчаянием думает князь. - Оттого и отец на том свете разгневался... Но ведь он должен был вначале узнать, почему я так содеял. Предупредил бы меня, научил. А может, это испытания, посланные судьбой, уготованные Богом? Богом или дьяволом? Как узнать это и обрести силу?"

Ночь выдалась тёплой, тихой. Луна светила в спину князю, и тень неотступно бежала впереди коня, косматая, причудливая. Изяславу временами казалось, что это он следует за нею. Так он ехал - молчаливый, разбитый, злобный, - тень своей тени.

Иногда он оборачивался в сторону оставленного города, и рука невольно хваталась за меч. Там, позади, осталось былое великолепие, честолюбивые мечты, родительский дворец, разграбленный чадью, и самое дорогое - власть. Он, ощутивший в своей руке нити тысяч и сотен тысяч человеческих судеб, он, узнавший, что такое полная безнаказанность и удовлетворение прихотей, не мог примириться с потерей власти. Она засосала его всего, словно болотная топь, она отняла у него все порывы юности, выпила из него всю молодую кровь, потушила все благие намерения.

Теперь он ехал к своему родственнику, польскому королю Болеславу II[107], просить помощи. Губы князя слегка шевелились, он шептал:

- Я покажу вам, неразумные! Я вернусь...

И уже виделась властителю отрадная картина: горят поселения, рыдают женщины - те самые, чьи мужья и братья изгнали его. А он, Изяслав Ярославич, въезжает победителем в белостенный Киев впереди дружин Болеслава.

Когда Дубонос поднялся на киевскую стену, которую недавно укреплял, он никого вдали не увидел. Словно серебряная зубчатая стена, застыли леса на окоёме, и пустынная дорога протянулась в неизвестность.

Изяслав Ярославич со своей свитой был уже за много перестрелов.

Дубонос знал: изгнанник так просто не угомонится. Как и другие князья, придёт с чужеземцами усмирять народ. И стена, которую Дубонос готовил против степи, ещё послужит против своего князя.

Вече не утихало. Теперь, когда князь Изяслав бежал, а половцы надвигались, нужно было быстро решать, кого звать на киевский стол.

- Всеслава-мученика! Недаром прозвали его Милостивым! - надрывался криком воин.

- Святослава из Чернигова! - кричал другой в толпе.

- Без князя - земля вдова. Князя надо Киеву поскорей. А Всеслав здесь, во граде!

- Видно, немало гривен он тебе пожаловал! - прогремел бас Славяты. Всеслав - зачинатель распри. Пускай идёт к себе в Полоцк!

- Не Всеслав, а твой Изяслав начал распрю. Он послал Ростислава на Тмутаракань, - проговорил громкий голос за спиной Славяты. Староста обернулся и увидел боярина. Его лицо пересекал шрам, вздёргивающий губу.

- Изяслав мой, как и твой, - угрюмо проговорил Славята. То, о чём только что сказал боярин, он опровергнуть не мог: слухи о княжьем благословении Ростиславу давно текли из уст в уста и, подобно хмельному, будоражили головы. Правду молвят, что шила в мешке не утаить, а тем паче, если это шило - княжий меч, на рукояти которого выбито имя дарителя. Увидев этот меч, сразу же поняли друзья Ростислава тайный смысл подарка. Да и не только от них слух пошёл. Сам князь Изяслав, которого мучили сомнения, однажды не выдержал и поделился ими с сыном Святополком. А Святополк, будто невзначай, сказал о том боярину Чекану.

"Оттого Святослав и не спешит на помощь своему брату теперь, подумал Славята. - А ведь он мог бы объединить свою дружину с киевской, да и простой люд поднять, большое войско на степняков двинуть". Он загремел:

- Не хотим Всеслава в князья! Надо звать Святослава. Он не раз у себя в Чернигове вече созывал. Святослав такой же могучий князь, как и его отец.

Голос Славяты звучал уверенно, будто кожемякский староста был провидцем и знал, что именно Святослав всего с тремя тысячами воинов разобьёт двенадцать тысяч отборных половецких всадников во главе с самим Сатмозом - войско, наводящее ужас на угров и ляхов.

Кожемяки поддержали Славяту. К ним присоединились ложкари, кузнецы-оружейники, опонники, древосечцы... Полоцкие воины, купцы и те киевляне, что их поддерживали, остались в меньшинстве. Стефан дал знак своим людям собраться вокруг него и закричал:

- Только три дня может Киев ждать Святослава. А потом поздно будет, половцы придвинутся!

- Тихо едешь - беда догонит, шибко едешь - беду догонишь. Успеем и за три дня, - ответил Славята и обратился к подолянам: - Кого выберем послом в Чернигов?

- Кто же лучше тебя это сделает? - послышались голоса. - Будь нашим послом!

Славята, Гром и ещё два подолянина: кузнец и усмошвец - во весь опор скакали к Чернигову. Каждый из них имел двух коней и менял их в дороге. Пока всадник сидел на одном коне, другой бежал налегке, отдыхал.

Однако далеко от Киева им не пришлось уехать. На лесной дороге внезапно напали на них головники. Две стрелы насмерть сразили Грома и усмошвеца, третья достала Славяту, тяжело ранила его. Теряя сознание, староста всё же не отпустил поводьев. Испуганный конь вздыбился и повернул обратно.

Кузнец попробовал обороняться и этим спас Славяту от преследователей. Он убил одного головника, но второй, с лицом, изуродованным шрамом, пластанул его мечом. Уже падая с коня, кузнец успел увлечь своего убийцу и всадить в него нож. Они лежали на земле в луже крови - безвестный кузнец и хитроумный боярин Стефан, не перехитривший смерти.

Очнувшись, Славята увидел над собой знакомое лицо. Не сразу вспомнил: это же его бывший ученик Пустодвор-Изяслав. Послышалось:

- Глотни ещё взвару.

На губы полилась тёплая жидкость.

Он глотнул кислый взвар. Повёл глазами и увидел лекаря Мака. Лекарь улыбнулся старосте, молвил:

- Хорошо, что ты пришёл в себя. Скоро поправиться. Вот ему говори спасибо, моему уноку. Да ещё своему коню, который привёз тебя к смердам. Ты был в беспамятстве, кричал, что спешишь в Киев, на вече. Они и привезли тебя на Подолие...

- Сколько дней провёл я у смердов? - с тревогой спросил Славята, через силу приподнимаясь на постели.

- Четыре дня, - ответил Мак.

- А у тебя?

- Второй день.

Славята уже понял, какие вести его ждут. Но всё-таки спросил:

- Кто же князем у нас в Киеве?

- Всеслав, - ответил Пустодвор. - Прошёл слух, что Святослав отказался ехать в Киев.

Славята застонал, его глаза снова заволок туман...

Он пришёл в себя только на другой день. Сначала ничего не говорил, думал о своём - мрачный, осунувшийся. По мере того как возвращались силы, становился прежним неунывающим Славятой. Однажды сказал:

- Поправиться бы скорее. А то должок за мной числится. Кое с кем рассчитаться надо.

Мак изумлённо развёл руками:

- Кожа у тебя мятая, кожемяко, дублёная. Другая бы не выдержала, твоя - заживёт. Но крепче кожи упорство твоё!

Бледная улыбка появилась на лице Славяты:

- А как жить мне без упорства? Князь бежал - я же не побегу, куда мне со своей земли? Своя земля и в горсти мила.

- Здесь и моя земля, - вздохнул Мак. - Выстраданная... Уж тот, кто мыкался по чужбинам, знает, что значит для человека своя земля. Вот только силы твоей и упорства не имею. Откуда у тебя их столько?

Он смотрел на Славяту с откровенным восхищением. И отроку Пустодвору подумалось, что эти два человека, такие разные, в чём-то очень похожи друг на друга.

"Разумением ли глубоким? - вопрошал себя отрок. - Силой ума или духа? А схожи они так, будто одна мать их родила, одним молоком вскормила. Потом ветер разбросал по свету, разные люди привечали, разные враги выходили наперерез, разные доли им судились, разные муки за родную землю принимали... И всё-таки их дороги сошлись. Случайно ли это?.."