- День добрый! - послышалось приветствие.

Оно прозвучало внезапно, и смысл его был таким странным, что Изяслав остановился, глядя на встречного.

Это был лекарь Мак. Он вышел из своего дома, мимо которого как раз проходил Изяслав. Мак быстро взглянул на холщовую рубаху бывшего воина и мягко спросил:

- Куда идёшь?

Изяслав не мог противиться желанию хоть кому-нибудь рассказать о своём горе:

- Один я остался, один! Понимаешь, лечец?

- И я один... Один - сам себе господин...

И вдруг Изяслава осенило. Дьявол неспроста поставил на его дороге этого человека. Ну что ж, если Бог не даёт радости, её можно получить у дьявола! Изяслав ближе подошёл к Маку и, глядя на него с надеждой и страхом, попросил:

- Возьми меня в уноки, лечец...

Он ожидал ответа. Если Мак откажет, то, может, он попался на пути случайно. А если согласится, значит, дьявол зовёт к себе бывшего воина. "Кто знает, - думал Изяслав, - может, сие самое большое испытание? Если бы человек мог узнать, что судилось ему на веку, то знал бы и как поступать. А так он делает каждый свой шаг вслепую".

Мак улыбнулся. Он знал о суеверных слухах и понимал тревогу Изяслава. Лекарь сказал "да".

Изяслав пошёл за ним. В это время по шляху проскакал небольшой отряд боярина Пестослава. Боярин не узнал отрока. Он был не в духе и ударил плетью по спине замешкавшегося подолянина.

Рука Изяслава потянулась к поясу, но меча там не было.

Бывший княжий отрок стоял на обочине дороги, кусая губы. О, каким одиноким и беспомощным он себя почувствовал в этот миг! Каждый мог его обидеть, оскорбить. Он вспомнил Славяту, кожемяк. Они никогда не бывали одиноки. В памяти встал железный "журавлиный клин", пробивший себе дорогу к Киеву, грозная толпа на вече... Если бы и он мог быть с ними! Если бы вернуться туда, где вырос, где люди говорят то, что думают, и если поднимают против тебя хлуд, то делают это открыто, не прячут его за спину, не надевают на себя другую шкуру. Там можно найти друга, чтобы он оставался другом в беде, побратима - до последней капли крови.

- Идём, Изяславе! - позвал Мак.

"Что даст мне лечец, такой же одинокий, как я? Видно, невелика власть дьявола, если отпустил так мало силы своему слуге..."

Яснее ясного стало Изяславу: не видать ему счастья, если не сумеет вернуться к тем, от кого когда-то ушёл и кто теперь не принял, если не сумеет опять стать среди них  с в о и м, занять своё место в журавлином клине. Кто поможет ему сделать это?

- Поспешим! - снова позвал Мак.

Изяслав-Пустодвор покорно и безнадёжно последовал за ним. Откуда он мог знать, что именно бедный лекарь поможет ему вернуться к своим, что именно Мак, непонятный человек в странной одежде, связан с ними крепкими узами, которые может дать только закалённая в страданиях любовь к земле родимой, большое знание и большое ремесло.

Вездесущие монахи принесли в Печерский монастырь весть о подольском вече. Черноризцы напряжённо ждали, что скажет игумен. Ведь это он был любимцем князя, принимал от него подарки, приглашал на трапезу, вёл душеспасительные беседы.

Феодосий молчал. Он вспомнил, как князь Изяслав заподозрил смиренного старца Антония, основателя монастыря, в дружбе с Всеславом Полоцким, как, не посчитавшись с безгрешной жизнью и преклонным возрастом Антония, приказал своим воинам ночью схватить его и изгнать из княжества Киевского. Вспомнил, как семь лет назад великий Никон-летописец бежал от княжьего гнева в Тмутаракань[105]. А не уготована ли подобная доля и ему, игумену?

Может, то и не князь приказал схватить Антония, а Коснячко или Жарислав, но всё равно голова в ответе за то, что делают руки. А коли голова боится деяний рук или не в силах руководить ими, то какая же она голова?

И ещё вспомнилось Феодосию, как задумал властитель строить монастырь во славу святого Димитрия, именем которого князь был наречен при крещении, как звал Варлаама на игуменство, обещая поставить тот монастырь выше Печерского. Тогда сказал Феодосий своей братии: "Многие монастыри царями, и боярами, и богачами поставлены, но не таковы они, как те, что поставлены слезами, постами, молитвами".

Это всё были старые зарубцевавшиеся раны памяти. Но была одна и сейчас сочившаяся кровью - клятвопреступление князя. Ярославич опозорил крест. Не от силы своей сотворил зло, но от бессилия. Боясь упустить хоть частицу власти, он теперь теряет её всю. Соломон рек: "Берут участие в пролитии крови и навлекают на себя зло. Таковы пути совершающих беззаконие". Что ж, пусть люди изгоняют князя. Изяслав сам повинен в своей гибели. Всеслав Полоцкий, прослывший мучеником, обещает прислушиваться к речам Феодосия и хоть в ближайшее время вынужден будет это исполнять. А потом... Потом игумен печерский сумеет удержать его в узде повиновения, пугая возвращением Изяслава. Хуже не будет...

Монахи уставились на Феодосия. Что он сделает? Его пример, словно безмолвное приказание, повторят все они. Пойдёт ли он увещевать людей, начнёт проклинать полоцкого князя? Каким путём он поможет Ярославичу удержаться у власти?

Игумен обвёл взглядом Христово воинство.

- В Евангелии записано, - молвил он, и монахи задержали дыхание: вот сейчас, сейчас... - В Евангелии от Матфея записано, - повторил Феодосий тихим и смиренным голосом: - "Бог даёт власть, кому хочет, поставляет бо всевышний цесаря и князя, кому захочет дать. Если какая земля угодна Богу, поставляет ей Бог цесаря или князя праведного, любящего суд и правду, и властителя, и судию. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается земле той, если же злы и лукавы бывают, то большее зло наводит Бог на страну ту, понеже князь есть глава земли".

Игумен сложил руки на впалой груди и умолк. Монахи поняли: Феодосий приказывает не вмешиваться.

А Феодосий, ссутулившись больше обычного, пошёл в свою келью. Решение было принято. Но перед глазами игумена возник молодой князь Изяслав. Ярославич тогда ласково спросил: "Феодосие милый, где в теле тщедушном столько силы берётся?" И почему-то игумену захотелось вернуться к монахам, крикнуть, что надо идти к люду, спасать князя. Только послушаются ли люди?

Вспоминает Феодосий, что молодой Ярославич был совсем другим честным и горячим, умеющим ненавидеть и любить не по расчёту. Не заметно было в нём злобного и трусливого коварства - коварства от бессилия. "Что же заставляло его трусить и таить злобу, лгать и изворачиваться, аки змей, и опускаться всё ниже и ниже, ведь сказавши "аз", приходится говорить "буки"?.." - с тоской спрашивает себя Феодосий. И хочет он того или не хочет, ему приходится для ответа вспомнить то, о чём предупреждали пророки, то, что было и понукателем, и удержателем, что толкало на войну и разбой, ради чего предавали отца и мать, друзей и любимых, что называлось сладким и ядовитым словом - власть. И один ли Изяслав не смог удержать узду этого норовистого коня, его ли одного конь понёс со светлой на чёрную тропу? А много ли было таких, кто не выпустил узды из рук? Да и было ли это на самом деле, или им лишь казалось? Ведь не зря пророк Екклезиаст говорил, что всё предрешает Бог. Человек предполагает, а Бог располагает. Властитель не волен распоряжаться властью по собственному разумению. Он может лишь усугублять зло своей гордыней, неразумностью или бессилием, но полностью уничтожить зло он не может.

Феодосий прервал свои воспоминания. Он понял, что ищет оправдание князю Изяславу, и с досадой на себя подумал: "Привык я, видать, к недостойнику сему".

Он начал молиться. Но и молитва не принесла успокоения. И Феодосий спросил у Бога:

- Зачем даёшь человеку непотребные чувства, а приказываешь ему поступать праведно?