- Земля наша... Кому её хитить, а нам - подымать...

Минуло несколько дней, и удивлённый ворон услышал, как на мёртвом поле застучали молотки. Недовольно каркнув, он улетел прочь.

Откопаны и очищены колодцы. Поднимаются крыши землянок. Хлопочет киевский градодел Дубонос. На него всё ещё косятся, но общая работа сближает всех. И вот - за две недели сложена часть городской стены. Через полтора месяца возвышается небольшой детинец. Но кто украсит дома нового Минска? Кто вырежет из дерева петуха или медведя? Где они - минские древосечцы, известные своим умением на весь свет? Где богатырь Величко? Все помнят, как низко кланялись ему немецкие послы, приглашая в свою землю отделывать суровые храмы. А где умелец Дятел? За петухов, вырезанных им из дуба, варяжские купцы давали неслыханную плату. И Величко, и Дятел, и десятки других умельцев лежат под снегом. Их руки никогда уже не возьмут струга.

Новосёлы стоят молча. Снежинки тают на строгих лицах.

И тогда к старшему из новосёлов подходит тоненький, бледный, как свечечка, большеглазый мальчик.

- Я вырежу кочета.

Люди с сомнением смотрят на него. Но пусть попробует. Всё-таки этот малец - младший сын Дятла.

Мальчик принимается за работу. За ним некоторое время наблюдают, потом расходятся, чтоб не мешать. Тонко поёт дерево под пальцами. Оно бывает неподатливым, а бывает мягким как воск - смотря кто к нему притрагивается. Мальчик всматривается в наслоения, постукивая, прислушивается. Отец говорил: "Каждое дерево имеет свой голос и свою душу. Узнаешь её - и дерево покорится тебе". Отец всё знал...

Мальчик закусывает губу и опять строгает. Он вспоминает отцовские руки, шероховатые, с набухшими жилами. Эти руки мертвы. А вещи, сделанные ими, живы и служат людям в разных землях - и в полоцкой Софии, и в варяжских городах... Он не посрамит отцова имени.

И когда взошло солнце, люди увидели на крыше детинца деревянного петуха. Он был похож на птиц, которых делал старый Дятел, только у этого кочета клюв был длиннее и острее и крылья распростёрты в воздухе.

Новосёлы глядели на петуха, и хмурые лица прояснялись. На Руси издавна любили эту голосистую птицу. Ведь она возвещала людям о восходе солнца.

Верникрай метался на постели под кожухом, и пустые рукава взмахивали в воздухе, словно пытались за что-то ухватиться. Рядом на обрубке колоды сидел Славята и наблюдал за больным. Он дружил с новгородцем и теперь делал всё, чтобы спасти ему жизнь.

Здоровье Верникрая всё ухудшалось. Рана на голове не заживала. Правый глаз не видел. Большую часть времени раненый был в беспамятстве, выкрикивал проклятия, бессвязные слова. Его лицо, когда-то бело-розовое, ставшее при ранении бело-жёлтым, приняло синеватую окраску. Синевы становилось всё больше, она уже затрагивала и губы.

Жена Славяты решила, что раненый умирает, поспешно накинула платок и выбежала из дому. Она собралась звать священника, чтобы причастил умирающего. Женщина очень боялась, что Верникрай умрёт без отпущения грехов. Но ей неожиданно повезло. Неподалёку от Оружейного конца, на большой дороге, ведущей из града, она заметила возок, запряжённый двумя лошадьми. Возком правил какой-то челядин, а на подушках сидел монах.

Увидев женщину, черноризец благословил её, и она решилась высказать свою просьбу. Пошла рядом с возком, плача, рассказала о беде.

Монах приказал челядину остановить возок, кряхтя, слез и пошёл вслед за женщиной. Он был ещё не очень старый, но иссушенный, какой-то бесплотный, с большими ясными глазами.

Скрипнула дверь, и Славята увидел перед собой монаха. Он его сразу узнал, хотя видел всего один раз. Да это же сам игумен Феодосий! Староста поклонился. Игумен подошёл к больному. Тот открыл здоровый глаз, в его лице игумену почудилось что-то знакомое. Неужто это тот дерзкий возница, который когда-то его отвозил из княжьего теремного дворца к печерам и заставил трястись верхом на коне? Он тогда сказал: "Черноризче, ты вечно нероба..."

И Верникрай узнал Феодосия. Он испугался, слабо шевельнул бескровными губами:

- И ты пришёл? Выходит, бойся не бойся, а смерть за порогом...

Феодосий притронулся рукой ко лбу раненого. Игумен почувствовал под пальцами неестественную мягкость и рыхлость кожи. Вмятины долго оставались, словно бы ткнул в подушку. Феодосий подумал: жизнь его уже ничем нельзя спасти - и молвил:

- Умирает раб Божий. Не долго ему осталось мучиться. Время о душе позаботиться.

Тут дверь опять заскрипела, и в доме появился ещё один человек, очень похожий на Феодосия - такой же иссушенный, слабый телом и с такими же блестящими умными глазами. Только лицо его было смуглым, а не бледным, как у игумена. Увидев Феодосия, он отступил к двери, но помедлил, набрался решимости и подошёл к раненому.

Когда-то Верникрай оказал лекарю Маку услугу - помог принести из лесу набитый травой и кореньями мешок. Мак дал ему за это две ногаты. С той поры новгородец не раз помогал лекарю за небольшую плату. И вот, услышав о ранении Верникрая, Мак поспешил к нему.

Лекарь взял больного за руку. Пульс был неровный, прерывистый. Опытный глаз сразу же отметил угрожающую окраску раны. Но Мак надеялся на крепкий организм древосечца. Он обернулся к Славяте и сказал:

- Излечу его.

Жена кожемяки шагнула к лекарю, чтобы оттолкнуть пособника дьявола от больного. Славята схватил её за плечо и остановил.

Феодосий указал пальцем на больного и, глядя на Мака, раздельно повторил:

- Господь призывает грешника! Не о животе его, но о душе думать надобно.

Эти слова поколебали решимость лекаря. Нельзя упорствовать. Но воспоминание о вынужденной присяге и перемене имени до сих пор жгло сердце Мака.

- Новгородец пострадал в бою за дело, которое ты назвал святым и богоугодным. Господь не должен бросать его в беде, - возразил он Феодосию.

Игумен строго взглянул на Славяту, потом на его жену.

Он ожидал, что они прогонят лекаря.

Славята подошёл к Маку и сказал:

- Лечи! Бог души не вынет - сама душа не выйдет.

"Если пособник дьявола излечит Верникрая, - думал он, - то в этом не будет ничего дурного. Ведь дьяволом монахи называют и Перуна".

Мак хлопотал целый день у постели Верникрая. Он выстукивал и выслушивал новгородца, прощупывал рану, следуя учению князя врачей: "Тебе должно знать, что каждый отдельный человек обладает особой натурой, присущей ему лично. Редко бывает или совсем невозможно, чтобы кто-нибудь имел одинаковую с ним натуру". "Узнай больного - узнаешь и болезнь", говорил отец.

Мак решил применить "вторичное очищение", при котором с помощью кровопускания и сокоизгоняющих мазей очищается голова. Лекарь был убеждён: поскольку одного из основных четырёх соков - крови - в теле недостаточно, другие соки - чёрная желчь из селезёнки и жёлтая желчь из печени - хлынули на её место, превращаясь в испорченные, дурные соки.

Мак варил травы, с помощью Славяты растирал в ступе промытый шлак меди, замешивая его с жиром наподобие теста, смачивал соком незрелого винограда и сушил лепёшки на солнце. Затем опять смачивал, сушил и растирал в порошок.

Славяту разбирало любопытство. Отчего этот странный лекарь не пришёптывает, не делает колдовских знаков, не молится антихристу? Словно бы и связан с дьяволом, а готовит своё варево. И кожемяка был очень доволен, когда как-то заметил, что Мак всё-таки что-то шепчет про себя.

"Молится своему господину - дьяволу, - подумал Славята. - Ну, ладно. Пускай молится, только бы Верникрай выздоровел".

Мак действительно шевелил губами. Прикладывая мазь к ране, натирая порошком из медного шлака больной глаз, он шептал поучения Ибн Сины: "Когда ты желаешь оттянуть дурной сок в противоположную сторону, утоли сначала боль того органа, откуда притягивается дурной сок". И ещё он шептал: "Перед тем, как готовить снадобье, десять раз примерься: какую траву и сколько щепоток её класть. Помни: возьмёшь больше, чем надо, лекарство станет ядом, возьмёшь меньше - снадобье будет подобно простой воде, никакого проку. Мера всякому делу вера". Эту мудрость Мак почерпнул не у Ибн Сины и не у греческих мудрецов. Эти слова говорил когда-то отец, простой травник.