Он умолк.

   — Там, где могила моего сына? — Робле кивнул — мрачно и решительно. — Там и надо мне с деревней попрощаться. Вот только не хотелось бы, чтобы из–за меня и вас наказали, добрые люди.

   — Не накажут, — заверил его Магнус.

Род внимательно посмотрел на сына. Радость и опасения смешались в его сердце. Он знал, что Магнус вполне способен убить человека, но надеялся, что его сын не мечтает об этом.

   — Поверьте, — сказал Род, обратившись к Робле, — с нами вам убежать будет проще.

   — Ну, тогда я не стану больше тут торчать, чтобы люди не видели, как мы с вами разговоры разговариваем. — Робле поднялся, допил эль, громко проговорил: — Прощайте! — И потише: — Благослови вас Господь, люди добрые.

С этими словами он развернулся и вышел из трактира.

Род обернулся. Трактирщик так и не вышел из кухни.

   — Что ж, — проговорил Магнус, — ты хотя бы немного утешил человека.

Род посмотрел на сына, собираясь улыбнуться, но, увидев взгляд Магнуса, оторопел. Улыбки не получилось.

   — Давай–ка выйдем на воздух и поговорим свободно, — еле слышно выговорил Магнус и поднялся так стремительно, что едва не перевернул скамью и стол — вместе с отцом. Род осторожно встал, а Магнус уже был у порога. Род проводил его изумленным взглядом и поспешил вдогонку. Он молчал, шагая рядом с сыном–великаном. Идти с Магнусом в ногу было не так–то просто.

   — Мы воочию увидели, — наконец сказал Магнус, — как религия способна измучить и перевернуть душу человека.

Род даже голову не решился повернуть.

Сын одарил его мрачным и подозрительным взглядом.

   — Я что, сказал что–то ужасное, отец?

   — Нет, — не сразу отозвался Род. — Просто ты меня врасплох застал, в некотором роде.

   — Почему?

   — Потому, — осторожно ответил Род, — что я бы сказал так: здесь ты видишь, как души человеческие переворачивает не обычная религия, а ее извращенная версия.

Магнус немного замедлил шаг.

   — Точно. Эта не та вера, в которой вы с мамой воспитали меня.

   — Совсем не та — по ряду немаловажных частностей. Формально все как бы одинаково, но Елеазар внес несколько глобальных изменений в религиозную доктрину, дабы утвердиться во власти. В итоге дух здешней религии диаметрально противоположен вере славной братии ордена Святого Видикона. Меня учили тому, что главная добродетель — любовь, а никак не послушание.

   — Да? — требовательно вопросил Магнус. — А разве Церковь не всегда настаивала на непререкаемости своих догматов? Разве ты забыл о преследованиях еретиков, о войнах между различными сектами, об инквизиции?

   — Это было давным–давно, — задумчиво произнес Род. — Хотелось бы верить, что теперешняя Римская церковь отказалась от этих предрассудков.

   — Очень хотелось бы! И как же, на твой взгляд, извратил веру нынешний епископ?

   — Очень просто. Он использует веру как инструмент. О, я нисколько не сомневаюсь: сам он верует так, как его научили, но зато меня сильно смущает искренность самого первого епископа, Елеазара. Мы проверим записи в монастырской летописи, и готов побиться об заклад — не найдем там ни слова ни об этой деревушке, ни о нем. Он ушел только для того, чтобы разыграть спектакль, а не для того, чтобы повидать аббата. Может, и в лес–то отошел миль на десять, не больше.

   — Угу. Его единственная цель состояла в том, чтобы обрести единоличную власть, верно?

   — Верно. И для этой цели он приспособил католическую веру. В процессе приспособления он произвел несколько значительных изменений — ну, к примеру, объявил, что Христос — просто человек, а не Бог. С этого отныне мог начинать любой борец за власть, чтобы потом утверждать, что он почти так же авторитетен, как Христос. Кроме того, есть еще такой момент, как требование беспрекословного послушания от каждого прихожанина и объявление любого поведения, которое не по нраву пастырю, греховным — как и попыток мыслить самостоятельно.

   — О да. — Магнус улыбнулся. — А Церковь всегда поощряла вольнодумство, да? До тех пор, пока думы не расходились с учением Церкви.

   — Туше, — сказал Род с усмешкой. — Но по крайней мере какое–то мышление Церковь все–таки поощряла — и епископы были готовы объяснять ошибки и обсуждать идеи. Они не объявляли без раздумий каждую новую мысль греховной.

   — Это, пожалуй, правда, — задумчиво проговорил Магнус. — И вообще эта община скорее напоминает секту, чем церковный приход.

   — И не подумаю спорить — тем более что все началось с попытки прожить без священников. Именно с этого берет свое начало целый ряд культов и сект, но в конце концов какие–то священнослужители все равно появлялись. Люди пытаются прожить без духовных лидеров, но неизбежно изобретают их заново — слишком сильно они необходимы. А священнослужители порой впадают в соблазн, искушаются либо жаждой власти, либо еще какими–то пороками. Но нельзя считать религию плохой только из–за того, что некоторые люди пользуются ею для эксплуатации других. Плох тот, кто так поступает. Всегда найдутся пройдохи, способные извратить хорошее и использовать для своих целей.

   — Может, и так, отец, но это не означает, что религия сама по себе права.

Род резко взглянул на сына.

   — Ты видишь что–то такое, чего не вижу я, или то, о чем я не упоминал. Что же?

   — Дело в том, что верой для своих целей пользуется не только один здешний епископ, — ответил Магнус. — Не только кюре и монахини. Нет, так поступают все и каждый из жителей деревни ради того, чтобы жить–поживать, не обременять себя муками совести и необходимостью принимать решения. Истину им открывают церковники, понимаешь? И потому самим им Истину искать не нужно, не нужно мучительно пытаться понять смысл жизни, постичь Бога. Что там — «постичь»! Да они и близко к Богу не подходят — нельзя!

Род нахмурился.

   — Ты тоже не непогрешим, сынок. Разве можно так судить ближних?

   — Я не людей сужу, а ту структуру, которую они построили и называют церковью. Не их я осуждаю, а те верования, которые имею право не разделять.

Род задержал на сыне вопросительный взгляд и со вздохом отвернулся.

   — Что ж, хотя бы в одном мы согласны: теократия — весьма унизительная форма правления.

   — Не так, — возразил Магнус. — Этим людям такая власть нравится. Она дает им все, что нужно, — возможность сотрудничать, разрешать споры, служит утешением в минуты горестей. — Он покачал головой. — Я не могу огульно объявлять такое правление порочным, отец, — для них это не так. Для других — может быть, для Грамерая в целом это было бы сущее наказание. Но не для здешних крестьян.

   — Значит, ты по–прежнему считаешь, что правление с амвона имеет право на существование?

Магнус устремил на отца ошарашенный взгляд.

   — Да! Считаю! Имеет право — для тех, кому такая власть дает то, в чем они нуждаются.

   — То есть кому нравится, тем и хорошо, да?

   — Более того, если они хотят так жить, то это их право!

   — Ну а как насчет тех, кто не хочет так жить?

   — Они имеют право уйти!

   — Отлично. — Род едва заметно улыбнулся. — Так давай займемся восстановлением этого права. А вот и еще один случай для нашей маленькой юридической конторы.

Магнус обернулся и увидел спешащую к нему Эстер. Ее щеки раскраснелись от быстрой ходьбы, глаза сверкали, грудь вздымалась и опадала. Магнус застыл как вкопанный, и Род не мог винить его — девушка была очень хороша собой, особенно для неопытного молодого человека.

   — Слава Богу! — выдохнула Эстер и схватила Магнуса за руку. — А я уж боялась, что вы ушли из деревни!

Магнус всеми силами старался сохранить равнодушное выражение лица, но не выдержал и улыбнулся.

   — А ты бы огорчилась?

   — Да, очень! — тяжело дыша, выговорила она. — Мне ведь так хочется узнать тебя поближе!

   — Приятно слышать, что кого–то радует мое общество, — невесело произнес Магнус. — А может быть, ты просто хочешь, чтобы я увез тебя из этой деревни?