Вынырнув, уже снаружи, Тринитэ почувствовала, что словно заново родилась. Она с жадностью глотала воздух, и легкие расширялись, заполняясь кислородом: это ощущение тоже казалось новым и непривычным.

Ее ступни касались затопленной ограды, и только голова высовывалась из воды.

Насколько хватало глаз, вокруг расстилалось море! Огромное водное пространство, освещенное восходящим солнцем. Ботанический сад со всеми его сооружениями, включая Музей естественной истории, почти полностью скрылся под водой, которая теперь была лишь слегка прохладной, прозрачной и похожей на шелк. Хижина Любена была затоплена полностью, но ее было видно: освещенная лучами солнца, она казалась жилищем мифической сирены.

Вокруг плавали различные предметы, всплывшие из хижины на поверхность воды.

«Но не его труп…» — подумала Тринитэ, с дрожью вспоминая о гибели Любена, ставшего жертвой своих тайн и своего безумия.

Оглушенный, опустошенный, Сильвен едва мог дышать: он сильно наглотался воды.

«А этот человек… кто он на самом деле?»

Тринитэ по-прежнему сжимала его руку, не в силах разжать пальцы. Все это время Сильвен почти не двигался, так что ей пришлось буквально силой вытаскивать его из хижины, затем из воды, при этом Тринитэ постоянно боялась, что он, как и Любен, зацепится за что-нибудь и утонет…

— Любен, Любен… — повторял Сильвен, совершенно потерянный. — Они его убили…

Тринитэ не знала, что сказать. Она лишь пыталась удержать молодого мужчину, чтобы тот не свалился со стены.

Сильвен смотрел на затопленную хижину так, словно в последний раз прощался с этим миром. Столько всего исчезло в один момент!.. Столько воспоминаний, столько чувств, столько радости было сметено безжалостным потопом!.. А сколько близких он потерял в последние дни!..

Жервеза и Любен — два полюса его детства, два наставника, два властителя дум…

Он чувствовал себя полностью опустошенным.

«А Габриэлла? Что же делать? Чему верить?»

Он испытывал противоречивые чувства: горькую радость от того, что она любила только его все эти годы; разочарование из-за ее лжи; ужас перед ее намерением принести себя в жертву; наконец, даже злость на Жервезу и Любена за то, что они позволили ей это сделать…

— Но теперь они оба мертвы…

— Что? — спросила Тринитэ.

Только сейчас Сильвен осознал, что вслух говорит сам с собой. Он глубоко вздохнул и запрокинул голову, подставляя лицо первым лучам солнца.

Никогда еще в Париже не было такого яркого, ослепительного дня. Всюду — на улицах, площадях, бульварах — поверхность воды сверкала, отражая лучи солнца, которые скользили по стенам зданий с грацией резвящихся наяд. Эти отблески, вспыхивающие здесь и там, словно драгоценные камни, придавали городу совершенно фантастический, сказочный вид. Атланты и кариатиды, поддерживающие балконы старинных домов, казалось, ожили и сейчас тихо переговариваются. Прищурив каменные глаза, они смотрели на сверкающую под солнцем воду, но, однако, не решались сойти с мест. На колокольнях старинных соборов ожили горгульи. Статуи святых, пророков, апостолов — всех этих библейских персонажей — словно обретали жизнь благодаря воде.

У Тринитэ захватило дух.

— Так вот, значит, как выглядит Страшный суд? — проговорила она.

— Для нас, во всяком случае, так, — произнес Сильвен с некоторым усилием и вдруг резко обернулся к девочке.

Она вздрогнула, увидев, что его глаза словно полыхнули огнем.

— Ты ведь по-прежнему хочешь спасти детей, да?

— Да… если они еще живы, — осторожно ответила Тринитэ. — А вы? Вы хотите отыскать Габриэллу?

«Если она еще жива», — хотел ответить Сильвен, но не смог произнести этих слов.

— Она не должна жертвовать собой ни ради меня, ни ради кого бы то ни было, — сказал он вместо этого. — Даже ради Парижа…

Молодой мужчина и девочка повернулись к горизонту.

Правый берег Сены полностью скрылся под водой. Только верхушка Министерства экономики и башня Лионского вокзала высились на поверхности, как два острова посреди океана. На левом берегу, ближе к ним, еще виднелись напоминающая коралловый риф верхняя часть Аустерлицкого вокзала и купол Сальпетриера.

— Так что теперь? — наконец спросила Тринитэ.

Сильвен сжал ее руку. Глаза его снова вспыхнули, как у хищника.

Прежде чем прыгнуть в воду, он прорычал одно-единственное слово:

— Спускаемся!

Я и не подозревала, что смогу задержать дыхание на такое длительное время.

Вода — густая, тяжелая, липкая — сковывает мои движения. Иногда какие-то предметы задевают мою голову, руки, ноги, но я стараюсь об этом не думать. Наполовину закрыв глаза под натиском этой воды, к которой примешиваются городские отбросы, я стараюсь полностью сосредоточиться лишь на фигуре Сильвена, гибкой, словно тело дельфина. Грациозно изгибаясь, он подплывает к хижине покойного смотрителя и через разбитое окно проникает внутрь.

Едва я успеваю последовать его примеру, он устремляется к колодцу, поднимает крышку… и ныряет вниз!

Мне кажется, что мои легкие сейчас взорвутся. Но повернуть назад означает захлебнуться наверняка.

Оттолкнувшись ногой от спинки кровати, я устремляюсь в зияющее внизу круглое отверстие, задев на мгновение неподвижное тело Любена в толще воды между полом и потолком.

Когда я ныряю в колодец, словно в узкое горлышко бутылки, поток воды подхватывает меня и несет вниз, и я уже думаю, что мне настал конец. Непроизвольно я кричу от ужаса, и мой рот заполняется водой. Но в это же мгновение рука Сильвена хватает меня и втаскивает в боковое ответвление в стене колодца.

— Все в порядке?

Лишь спустя несколько секунд я осознаю, что дышу.

Я больше не под водой, я больше не тону! И тут меня сотрясает страшный приступ кашля: я извергаю наружу воду, которой успела наглотаться.

Прижавшись спиной к стене этого узкого горизонтального коридора, похожего на трубу, я смотрю на отвесно ниспадающий поток воды через круглое отверстие. У меня возникает ощущение, что я нахожусь в небольшой пещере за водопадом. Вода низвергается так стремительно, что не успевает залить боковой коридор, расположенный на полпути между поверхностью земли и подземным карьером. Но совсем скоро она может подняться, и тогда мы снова рискуем утонуть!

— И… куда мы теперь… идем?.. — с трудом спрашиваю я между двумя приступами кашля.

— Это у них нужно спросить, — шепчет Сильвен, бледный, но спокойный.

Один за другим вспыхивают факелы.

Пять огоньков немного рассеивают подземную темноту. И еще десять светящихся точек: пять пар глаз. Их свет не сможет погасить никакое наводнение.

Белые обезьяны ждут нас.

Я смотрю на пятерых приматов, даже не пытаясь объяснить их присутствие здесь. Откуда они появились? Или это фантомы, порожденные нашим воображением? Но не важно. Эти белые фигуры — наш ключ к разгадке всех тайн.

Они делают нам знак следовать за ними и углубляются под землю.

— Куда мы идем? — шепчу я.

— Туда, куда они нас ведут, — холодно отвечает Сильвен, даже не оборачиваясь.

Но, кажется, белые обезьяны прекрасно знают ответ на этот вопрос. Они ни разу не останавливаются, не проявляют никаких признаков нерешительности. Каждый их жест полон непринужденного изящества. Когда белые обезьяны приподнимают свисающие сверху лианы, раздвигают заросли папоротников, осторожно приоткрывают калитки, переходят вброд ручейки — они делают это с естественной, природной грацией.

Очень скоро холодные и сырые подземные коридоры меняются, в них становится все больше растительности. Сначала это водоросли, вьющиеся вдоль стен; потом, по мере того как мы удаляемся от затопленной зоны, я постепенно различаю в свете факелов мох, вереск, папоротники. Вскоре мы уже движемся сквозь настоящие джунгли: буйная тропическая растительность полностью скрывает каменные стены, пол и потолок подземелий. Вокруг нас царит природа во всей ее первозданной дикости. Конец катакомбам! Мы идем среди древесных стволов, зарослей бамбука и тростника. Земля покрыта влажным слоем гумуса, и в нем увязают ноги — когда их переставляешь, слышатся слабые чавкающие звуки. В ветвях одного дерева я замечаю удивленную мину гиббона, который тут же скрывается в зарослях, вопя как исступленный. Затем я вижу среди корней наполовину зарывшуюся в землю игуану — когда я прохожу мимо, она приоткрывает один глаз и смотрит на меня, а потом дует мне в лицо… Или это иллюзия, вызванная игрой света факелов? Может быть… Но только воображение сейчас может спасти меня от паники.