После чего начинал отдаляться. Да, отчасти Алекс опасался связывать себя обязательствами, но больше всего его обижало и отпугивало то, что к нему относятся лишь как к чему-то привычному и удобному.

Хотя в целом он преодолел детское чувство незащищенности, возникшее из-за частых перемен в составе семьи и переездов, но избавиться удалось не от всего. Несмотря на уверенные манеры, Алекс страдал от комплекса, чаще присущего прекрасному полу: ему казалось, что женщин привлекает в нем только внешность, а не сам он как личность. Чтобы освободиться от этого, Алекс начал писать, и занятия литературным трудом иногда действительно помогали ему выстоять в трудных ситуациях. Лет в десять он принялся сочинять детективные рассказы, а учась в средней школе, даже отсылал свои произведения в «Нью-Йорке?» и «Атлантик мансли»[3]. Поскольку их нигде не приняли, Алекс обратился к драматургии. Став студентом Йельского университета, он ушел в это с головой. Пока его публиковали лишь школьные и университетские журналы, но преподаватели не скупились на похвалы, а сам Алекс считал, что надо только набраться терпения и подождать. Со временем его пьесы будут поставлены на Бродвее, и их по достоинству оценит и критика, и широкая публика.

Конечно, мать полагала, что профессия драматурга слишком эксцентрична, но Алекс твердо решил заниматься тем, чем хотел. Чтобы его оставили в покое, ему приходилось идти на кое-какие уступки. Поэтому сейчас он снял трубку и набрал номер.

— Кэролайн, малышка. У меня скверные новости. В следующий уик-энд большой семейный сбор дома, и боюсь, мне не удастся отвертеться.

— Лидия, тебе снова звонил какой-то парень из Принстона.

Лидия бросила связку учебников на кровать и пожала плечами.

— Следовало написать ему, но у меня не было времени. А он, однако, настырный. Другой на его месте давно все понял бы. — Она открыла дверцу платяного шкафа, где висела ее одежда, выдержанная в пастельной гамме. — Сие, — сказала Лидия соседке по комнате, — возьми все это себе.

— Что?! А как же ты?

— Это мать накупила мне одежду для студентки колледжа. У нас с ней всегда были разные вкусы. Ну, пока я училась в школе, с этим приходилось мириться. Но здесь — ни за что! Отныне я стану самой собой.

— Господи, Лидия, никто и не подозревает тебя в конформизме!

— Сие, ты и понятия не имеешь, как трудно не быть конформисткой. Во мне, например, есть такое, о чем никто не догадывается. Никто.

— Уверена, мы узнаем об этом еще до конца года, — заметила Сие, перебирая в шкафу подаренную ей одежду.

Лидия закурила.

— Ox, Сие, почему-то я места себе не нахожу. — Она надела только что купленный подержанный хлопчатобумажный жакет. — Пойду-ка в комнату Тима. У них всегда найдется что покурить. И вообще мне нужно побыть в обществе мужчин.

— Что с ней такое? — спросила Сие вторая соседка по комнате, оторвавшись от книги.

— Тот, кто знает Лидию, любит ее, — ответила Сие. — Если, конечно, хватает терпения ее вынести. Сегодня она в самом скверном настроении. Наверное, у нее менструация.

— Джуно, а ты что думаешь? Как ты, женщина, относишься к воинской повинности? — Рэндл Фитцпатрик, сделав затяжку, передал кальян по кругу.

Джуно была здесь единственной девушкой. Молодые люди очень ценили ее общество, старались перещеголять друг друга в остроумии и постоянно обращались к Джуно как к арбитру. Было начало декабря, до рождественских каникул оставалось несколько недель, и присутствие девушек в Йельском университете все еще не утратило прелести новизны. Однако во время серьезных споров и словесных перепалок Джуно, высказав свое мнение, начинала чувствовать себя лишней.

— Я не хочу никого убивать и не хочу, чтобы меня убили, а поэтому считаю несправедливым, что вам, парням, приходится учиться воевать. По-моему, надо положить конец войнам и отменить призыв на военную службу. Если же это невозможно, следует призывать женщин, и они должны получать ту же подготовку, что и мужчины, а это нечто большее, чем искусство вести бой. Так обучают, например, в миротворческом корпусе.

— Правильно, Джуно. Но если нам дадут оружие и научат с ним обращаться, как ты поступишь, встретившись лицом к лицу с врагом?

— Едва ли я смогла бы убить кого-нибудь, хотя обращаться с оружием умею. Научилась лет в одиннадцать, когда дедушка брал меня на медвежью охоту.

— На медвежью охоту?! Не слабо! Обожаю эту девушку из пограничного города. — Рэндл обнял Джуно. — Эй, а может, пойдем в бар Руди и продолжим дискуссию за кружкой пива?

— Я не пойду, — сказала Джуно. — Хочу попасть на вечер поэзии.

— Поэзии? — удивился Рэндл. — Ты, наверное, шутишь?

В конце концов он отправился вместе с ней.

Вечер поэзии проходил в небольшой аудитории колледжа Сейбрук. Около двадцати пяти человек собралось там послушать начинающих поэтов, однако их имена тут же забывались, а стихи с трудом поддавались пониманию.

— Давай смотаемся отсюда, — шепнул Рэндл.

— Подожди, — ответила Джуно. — Этот парень меня заинтересовал, послушаем его еще несколько минут.

— Макс Милтон? Да он просто тупица. Мы учились С ним в одной школе, только он на два класса старше.

— Если хочешь, уходи, а я останусь.

— Да ладно тебе, не злись. — Недовольный Рэндл уселся поудобнее.

Макс Милтон поднялся на кафедру и театральным жестом положил перед собой несколько листов бумаги.

На его худощавом лице выделялись полные чувственные губы, чуть искривившиеся в насмешливой улыбке, когда он оглядел собравшихся. Длинные черные блестящие волосы падали на спину. Стиль одежды был тщательно продуман им: черный плащ до щиколоток, белая шелковая сорочка и пиратские панталоны, заправленные в высокие сапоги.

— Мое первое стихотворение называется «Дивертисмент с волосами, окрашенными хной». — Темные глаза Макса Милтона обвели аудиторию и задержались на Джуно. Читая стихи, он время от времени посматривал на нее, и девушка, почти не слыша его, чувствовала, как между ними словно пробегает электрический ток.

Когда вечер закончился, к ней и Рэндлу подошел Макс Милтон.

— Привет, Фитцпатрик! — Он обращался к Рэндлу, но не сводил глаз с Джуно. — Я и не знал, что ты увлекаешься поэзией. Не представишь меня своей спутнице?

Рэндл неохотно познакомил их.

— Мне понравились ваши стихи. — Джуно улыбнулась.

— С удовольствием подарю вам их. — Он сунул ей в руку сложенные листы бумаги.

— Идем, Джуно, нам пора. — Рэндл повлек девушку к выходу, и вскоре на них повеял свежий, прохладный ночной воздух.

— Возможно, мы еще увидимся, — крикнул вдогонку Макс.

— Господи, какую же претенциозную чушь он пишет! — воскликнул Рэндл.

— Не знаю что и сказать. Мне вроде понравилось.

Рэндл пожал плечами.

— Может, заглянем к «Голодному Чарли»? Посмотрим, нет ли там наших?

— Я, пожалуй, не пойду. Мне надо закончить реферат.

Вернувшись к себе, Джуно развернула листок, врученный Максом. Под стихотворением он писал, что приглашает ее завтра вечером на чашку чая в свою комнату.

Подойдя к комнате Макса, Джуно почувствовала запах восточных благовоний. Она постучала.

— Входи!

Он сидел лицом к двери возле низенького столика, скрестив босые ноги. На нем были черные пижамные брюки и вышитое кимоно, а голова обвязана черным шелковым шарфом. На столике перед ним стояли японский чайник и две чашки, рядом с которыми дымились крошечные курильницы с благовониями. Из проигрывателя, стоявшего в глубине комнаты, доносились звуки восточной музыки.

— Добро пожаловать. — Он сложил ладони и склонил голову. — Сними обувь и проходи.

Джуно улыбнулась и, оставив сапожки возле двери, уселась напротив Макса. Он церемонно налил чашку женьшеневого чая и передал ей, потом наполнил свою, поднес ее ко лбу и снова склонил голову, демонстрируя уважение. Чай пили молча. Джуно чувствовала себя глуповато, но, не желая нарушать общей атмосферы, стала подыгрывать Максу. Вся эта сцена была театральной: экзотическая музыка, аромат восточных благовоний в воздухе и церемония чаепития, вызывающая суеверный трепет. Это воздействовало на психику, хотя Джуно не воспринимала происходящего.