Самуэль Бейлин с детьми: Каролина, Густав, Геня и Маня, окало 1903 г.
Жила была на свете маленькая девочка Анулька. Когда она родилась, на небе светило яркое и очень веселое солнце. Над ее колыбелькой склонилась незримая и добрая волшебница, которая шепнула свои чудесные заклинания. Иначе не понять, почему Анульке так хорошо живется на свете, почему она всегда смеется и часто, скача на одной ножке, напевает: «Какая у меня счастливая судьба, счастливая судьба!» Однажды мама девчушки подслушала эту песенку и задумалась над «счастливой судьбой» Анульки. Она стала вспоминать разные минуты ее жизни и, чтобы их не забыть, занесла в свой дневник. Так возникла эта книжечка о счастливой судьбе и прекрасных днях детства маленькой Анульки.
«Анулька, или Восемь лет из жизни девочки» — повесть о маленькой Ханне, иллюстрированная ее детскими рисунками. Используя сохранившиеся записи, моя бабка, в соответствии с существовавшей тогда модой, во всех подробностях описала развитие ребенка с первых дней ее жизни. Поведение, интересы, игры, первые слова, вопросы и разговоры. Возникла очень частная и совершенно личная книга. Не знаю, много ли было у нее читателей. Для меня она — неоценимый источник сведений о детстве моей матери.
В книге появляется Якуб Морткович, или «пуська», — в роли нежного отца, который носит дочку на плечах, смеется и шутит. Янина Морткович тут — практичная и мало сентиментальная мамаша, которая объясняет мир со всем педагогическим пылом. Обожаемая бабушка не любит миндальничать, но при этом исправно следит за школьными тетрадками внучки, расспрашивает обо всех ежедневных событиях, хвалит рисунки, новые стихи и ручную работу. Добрая и самая лучшая на свете няня, которая перед сном напевает ей: «За Неманом, гей, взнуздан конь со сбруей, обними меня, дивчина, дай мне в руку меч!» И верная старая прислуга Марцин, которая всегда возьмет сторону ребенка, покажет «сокровища», спрятанные в зеленом сундучке, разотрет ушибленное колено, сварит кашку на молоке.
Подваршавские дачи: Сколимув, Констанцин, Пясечно — пахнут соснами и разогретым песком. Всей огромной родней ездят на пустынный тогда и мало кому известный Гель — в небольшую немецкую деревушку. В Закопаны, которые расположились на русско-австрийской границе: чтобы туда попасть, надо получить паспорт. В Татры, с венгерской стороны, где смех вызывает странное название городка — Шмекс. Восемь лет жизни Анульки представляются идиллией, а время было бурное и драматичное.
22 февраля 1904 года воскресным утром на варшавские улицы выбежали газетчики, громко крича: «Экстренное сообщение. Телеграмма из Петербурга! Разорваны дипломатические отношения России с Японией! Война! Война!» На следующий день все стены пестрели наклеенными на них призывами к мобилизации. Вскоре толпы призванных «в солдаты», охваченные ужасом рекруты в огромных папахах начали стекаться к Петербургскому вокзалу, откуда их повезут на Дальний Восток, в самую гущу жуткой сибирской зимы, за Урал и Байкал. Их провожали рыдающие матери и жены. Плакала тетя Гизелла Быховская и два ее сына — Густав и Янек на фронт отправлялся Зыгмунд Быховский, мобилизованный вместе с группой шестидесяти пяти варшавских врачей, среди которых был и лечивший Ханну молодой, веселый педиатр Генрик Гольдшмидт — свои первые художественные произведения он подписывал псевдонимом Януш Корчак.
Зыгмунд Быховский, мобилизованный в качестве врача в царскую армию во время русско-японской войны, 1904 г.
Вскоре стали приходить известия о поражении России, которые воспринимались с нескрываемым ликованием. Всюду повторяли экзотические названия: Порт-Артур, Харбин, Хабаровск, Цусима. Звучал вальс «На сопках Манджурии» — он исполнялся в Швейцарской Долине, в кафе, на улицах и в подворотнях. Пробуждалась надежда, что разгром на войне подорвет царский режим империи и поспособствует ослаблению антипольской политики. Самые запальчивые утверждали даже, что настает час для нового восстания. Польская социалистическая партия во главе с Пилсудским призывала к активному сопротивлению царизму.
Двадцатипятилетняя Камилка Горвиц как раз в тот период вернулась из Цюриха, получив медицинское образование, и начала работать в еврейской больнице на Чистом. Одновременно с тем она действовала в варшавской ячейке ПСП. 13 ноября 1904 года в воскресенье она приняла участие в демонстрации социалистов, которая собиралась на Гжибовской площади, у костела Всех Святых. Когда с красными знаменами они двинулись в город, полиция и драгуны стали их разгонять. И тут со стороны демонстрантов раздался салют из пятидесяти револьверов. Это Боевая дружина Пилсудского впервые применила против России оружие, что произвело на варшавян огромное впечатление: на какой-то момент чувство полного бессилия было в людях поколеблено. Во время стычки жертвы были с обеих сторон, множество людей схватили. Через два дня взяли Камилку, препроводив в женскую часть тюрьмы, так называемую «Сербию». Выпустили ее под залог, внесенный матерью.
В январе 1905 года в России начались уличные беспорядки, ставшие прологом к революции. «Кровавое воскресенье» — жестокая расправа полиции с людьми, шедшими с антивоенными лозунгами к Зимнему дворцу в Петербурге, спровоцировала, с одной стороны, новые демонстрации и волнения, а с другой — усилила репрессии властей. В Варшаве ПСП объявила всеобщую забастовку. В ней приняли участие тысячи рабочих со всей страны. Участвовала и молодежь — под лозунгом требований польских школ. Одним из главных зачинщиков забастовки в своей гимназии был шестнадцатилетний Гучо Бейлин.
Якуб Морткович, во время прогулки в тюрьме «Павяк», 1906 г.
Симпатизировавший ПСП Якуб Морткович также включился в конспиративную деятельность. Он связался с независимыми организациями в Кракове. Был одним из организаторов Общества народных издательств в Варшаве. Принимал участие в таких международных институтах, как Общество польской культуры и Всеобщий университет. Получал из-за границы и распространял книги, запрещенные царской цензурой. Ничего не помогало, даже если Анулька, идя с папулей по улице, заслоняла его ручонками при виде русского полицейского. Ничего не помогало. Даже если на звонок в дверь она просыпалась в постели, шепча: «Тсс! Не открывайте, обыск!»
В 1906 году ночью раздался стук в дверь квартиры на Школьной. После тщательного обыска царские жандармы увели Якуба Мортковича. Его посадили в следственный изолятор на Павяке. Ему грозила ссылка в Вятку. Но каким-то чудом, возможно, за деньги, а может, благодаря связям, спустя два месяца его приговорили принудительно на год покинуть пределы Российской империи. Наказание заменялось прекрасной и полной впечатлений поездкой. Вместо Сибири — путешествие по Европе. Он взял с собой жену и дочь. Был 1907 год. Ханне пять лет.
В книжной фирме остался компаньон Линденфельд и преданный сотрудник Мариан Штайнсберг, — пишет моя мать. — В квартире, частично сданной, — наша прислуга Марцин. Сама поездка — ее плодотворность невозможно переоценить: Lehr und Wanderjahre[50] — пролегала через Краков, Вену, Венецию, Флоренцию, Рим, Неаполь, Сорренто, Париж, Мюнхен, Лейпциг. Сегодня меня удивляет, с каким воодушевлением мои родители мотались по Европе, изучали искусство, целыми днями пропадали в музеях и церквах, со всем упорством занимаясь самообразованием, и вместе с тем нянчились с ребенком, у которого в течение всего этого времени не было своей няни. Как гласит семейная легенда, я часто засыпала прямо на краю постели или на сдвинутых стульях, долгие часы проводила под присмотром музейных курьеров и великолепно умела в самый неподходящий момент задать вопрос. «Dove rittirata?»[51].
