Таинственная «К°», которая так интриговала, предполагала, что старая фирма Центнершвера продолжает по-прежнему заниматься подбором ассортимента, то есть продажей книг, купленных или взятых на комиссию от других издателей, но каждый из двух новых компаньонов обладает теперь правом издания книг «собственным тиражом», то есть за свой счет и на свой страх и риск. Прихрамывающий старик Габриэль Центнершвер ни во что не вмешивался. Иногда посещал издательство на Маршалковской, потому что среди книг чувствовал себя намного лучше. А бывало, его сопровождала жена Регина.

Якуб Морткович с Ханей

Линденфельд был невозмутимым толстяком с отменным аппетитом. Мама запомнила, как однажды и к ее удивлению он, кого-то ожидая, съел в один присест, может, полфунта ветчины. Он был для нее олицетворением довольства и покоя, по сравнению с ее собственным отцом, который худой, нервный, ел мало и вечно куда-то спешил. Ей было восемь лет, когда в поздравительном именинном послании «Пану Якубу» она пожелала ему брать пример со своего компаньона:

Сам книжный магазин запомнился ей длинным и темным помещением, где на виду, за деревянным прилавком, стояли «господа», продававшие книги, — изумительные волшебники, раздающие всяческие милости. Это у них был доступ к полкам с книгами, которые поднимались под самый потолок, меня ставили на лестницу, чтобы я могла рукой дотронуться до золотых букв на красных и голубых корешках. Порой мне давали эти книги просто так, не беря «ни рубля», — хвасталась я перед другими детьми.

Ханне было три года, когда родители переехали на Школьную улицу 8, в квартиру, окна которой выходили на Маршалковскую. Отсюда до книжного магазина было всего несколько шагов — просто перейти через дорогу. Магазин находился напротив Школьной. Рядом, на углу улицы Пружной, была аптека Биртюмпфла, где в окнах стояли две стеклянные вазы с ярко-зеленой жидкостью — прозрачной и ядовито таинственной. Дальше по той же нечетной стороне Маршалковской — фотоателье «Рембрандт», где в подворотне были выставлены снимки дам в платьях до пола и огромных шляпах со страусовыми перьями. И наконец, желанный, притягательный рай игрушек — магазин Маляновского на первом этаже углового каменного дома, в котором помещался знаменитый женский пансион Ядвиги Сикорской. А оттуда только пересечь улицу и уже металлический штакетник. Сразу за воротами Саский парк открывал свои глубины, каждый раз новые — по мере прожитых лет, полные маячащих аллеек, зарослей зелени и аллегорических фигур с отбитыми носами.

У металлических ворот стоял охранник, который внимательным взглядом оглядывал входящих в парк. Он не впускал сюда евреев в халатах, коробейников, уличных мальчишек, людей, плохо и бедно одетых. По ухоженным аллейкам, как и в детстве ее матери, прогуливались элегантные дамы с разноцветными зонтиками, и бегали разодетые девочки с бантами на голове, катили перед собой цветные обручи или играли в чудесную игру — серсо. По праздникам и воскресеньям в концертной раковине гремел военный оркестр. В большом фонтане, как в добрые старые времена, в каплях воды преломлялись солнечные лучи. На пруду плавали лебеди, которых кормили недоеденными булками. В зелени кустов, как и четверть века тому назад, прятались запыхавшиеся дети, игравшие в Ринальдо Ринальдини, полицейских, разбойников и воров, в салки. Время замирало. Со сладостью и густотой меда.

Янина Морткович с Ханей

От Школьной совсем близко до бабушки. Мама мало что запомнила из квартиры на Крулевской. Отражение солнца на хорошо натертых полах, цветочный горшок с ярко-синими цинерариями на столе в столовой, и темный силуэт какого-нибудь старого дяди, сидящего на стуле у окна. Кто это был? Дядя Бернард или дядя Альберт? Гораздо ярче в ее памяти сохранилась бабушка Юлия на фоне города. Небольшого роста, полная, подвижная, энергичная, всегда обремененная множеством дел. В черной шляпе на седых волосах, в старомодной мантильке, она ежедневно совершала долгие пешие прогулки, без устали носясь по городским артериям и узким улочкам Старого Мяста. Она охотно брала с собой Ханну. Обе очень любили друг друга.

Мать пишет: Я были пятнадцатой в огромном числе ее внуков, но это никак не влияло на нашу дружбу и не уменьшало возможностей для частого общения. В раннем детстве мои прогулки по Варшаве прошли за руку с бабушкой. Это бабушка посвятила меня в народную игру, которая проходила в том месте города, где позднее возник Уяздовский сквер. Там стоял столб, смазанный мылом, взбираясь по которому, какой-нибудь смельчак старался схватить находившиеся наверху одежду и часы. Бабушке было восемнадцать во время Январского восстания 1863 года, и она носила по нему национальный траур. На дачу бабушка выезжала с улицы Агриколя или Флоры, что казалось смешным и совершенно неправдоподобным. Все рассказы бабушки о старой, но для нее не такой уж и давней Варшаве, представлялись мне полными очарования, как сладкие прянички, которые она покупала на улице графа Берга, или малиновые карамельки framboise в кондитерской Лурса, похожие на прозрачные розовые стеклышки на белых бумажках, свернутых с двух сторон в фантик.

Стефа и Кароля Бейлин, около 1903 г.

Юлии Горвиц приходилось разрывать свою душу и сердце между восемнадцатью внуками. У Бейлиных — пятеро: Гучо, Геня, Маня, Кароля и Стефча, которую называли Фуней. У Быховских — трое: Густав, Янек и Марта. У Маргулисов — три девочки: Стефа, Марыся, Алися. У Мортковичей — Ханна. В Париже у Розы Гильсум — трое сыновей: Рене, Люсьен и Шарль, который часто наезжал в Варшаву. В браке Макса Горвица — трое: Кася, Стась и Ануся. Тем самым, у моей матери было множество кузенов и кузинок. Огромная родня жить не могла друг без друга, и варшавские дети часто между собой общались. Вместе ходили на прогулки в Саский парк, в Лазенки, ездили на дачи под Варшавой, каждую неделю в каком-нибудь из домов устраивался общий воскресный обед, а в случае особых событий, когда отвлекали большие хлопоты, в связи с отъездом или болезнью, тетки на целые недели отправляли детей друг к другу. Симбиозная ветвь, объединявшая родителей, захватила и последующее поколение.

Как часто бывает в больших семьях, отношения между младшими складывались неодинаково: то так, то сяк. Кузинки завидовали Ханне, к ней — единственному ребенку в семье — родители относятся как к маленькой княжне. Они и вправду ее обожали и баловали. У миловидной девчушки с золотыми кудрями и голубыми глазами была няня, своя детская, красивейшие платьица, книги, куклы, игрушки. Но это не портило ее характера. По природе спокойная и добрая, она тоже иногда испытывала чувство зависти. Вместо всех этих красивых книжек и игрушек ей хотелось иметь братиков и сестричек. В своей детской, сидя за зеленым столиком, она изводила десятки листов бумаги, рисуя сестер и братьев, о которых мечтала. А внизу проставляла им имя и возраст: юзефа — 13, антек — 7, вацек — 9, франя — 20, зося — 105. И после с ними играла. Мать с педагогическим азартом наблюдала за играми дочери, вела свои записи и прятала рисунки в шкаф.