Не успели к 1 мая появиться на берегу Донца, не успело солнышко выйти из верхней точки, как его яркий диск начал вдруг темнеть, гаснуть, затухать, и кругом степь оцепенела, притихла, погружаясь в сумерки. Самая темь пришла в половине четвёртого пополудни. Ужас, недоумение! Ополченцы крестились и читали молитвы. Кое-кто бубнил: знак беды, знак беды! Не к добру помрачается Хоре Красно Солнышко. Лучше бы вернуться… Но потом темнота рассеялась, и опять золотые лучи светила брызнули на землю. От души вроде отлегло. Игорь заявил: сё не знак беды, а всего лишь предупреждение - «будьте начеку!». Вот соединимся с братом Всеволодом, и сам черт будет нам не страшен!

Ждали Всеволода два дня, стоя на берегу Оскола. Эту речку назвали в честь старинного киевского князя, убиенного Вещим Олегом (по-славянски - Оскол, по-варяжски - Аскольд). Та далёкая смерть означала захват Киева Рюриковой родней. Но не Рюриковичи подчинили себе полян и древлян, а древляне с полянами постепенно растворили собой варяжскую кровь, стали только крепче. Так что смерть Оскола и Дира не была напрасной. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним!

Дядя Всеволод прибыл со своей ратью вовремя. Был он таких же статей, что и братец Олег, - оба крепыши, чем-то напоминали диких быков, только дядя - заматерелый, ярый, а Олег ещё молодой, неокрепший бычок. Вместе двинулись дальше - к речке Сальнице. Думали застать половцев врасплох, но разведчики, высланные «для разгляда», возвратившись, сказали, что противники готовятся к бою, удалив подальше от становищ вежи[28], и оставили только воинов - лучников и конников. Шепоток пошёл между русскими: может, вернуться, пока не поздно, и не лезть на рожон? Но у Игоря честолюбие победило разум: лучше умереть, он сказал, чем покрыть себя позором! Эта мысль оказалась гибельной.

Впрочем, поначалу нападавшим вроде везло. Ехали всю ночь и к обеду следующего дня у реки Сюурлия встретились с неприятелем. Выстроились напротив половцев - шесть полков. В центре - Игорь, у него по правую руку - Всеволод, а по левую - Ольстин с ковуями и княжичем Владимиром. Первыми с обеих сторон действовали лучники - обменялись тучами стрел. Неожиданно степняки развернулись и побежали. Русские от изумления замерли, лишь ковуи начали преследование, и небезуспешно - взяли много добычи, в том числе и пленных. Вечером и ночью праздновали победу, а зря: войско Кончака применило излюбленный свой приём, усыпило бдительность, заманило врага на свои земли и уже рано утром бросилось в атаку. Что тут началось! Никакого боевого порядка, никаких красных стягов и белых хоругвей, общее невообразимое месиво. Падавшие кони давили пеших. Всадники рубились со звериными рыками. Груды окровавленных тел покрывали траву. И казалось, половцам несть числа: как у сказочного Змея Горыныча вместо одной отрубленной головы появлялись две новых, так и здесь - вслед за уничтоженными бойцами возникали новые, вдвое крепче прежних. Несколько суток пробивался Игорь с полками к Донцу, чтобы напоить лошадей и самим напиться, и не смог. Раненный в правую руку, он уже не сражался, только отдавал указания. Видя, что ко-вуи с Владимиром отступают, бросился за ними, даже шлем стащил с головы, чтоб его узнали, но предотвратить бегства не сумел. Ольстина убили, а несчастного княжича захватили в плен. Выручая его, Игорь пал с коня, выбившись из сил от потери крови; тут и его тоже окружили, потащили в шатёр к хану Кончаку. Всеволод, сражаясь, как былинный герой, был бессилен помочь им. Поражение оказалось чудовищным. Мало кто остался в живых. Вся кампания получилась самоубийственной, вздорной и нелепой…

А в шатре у Кончака спорили о жизни и смерти Игоря и Владимира: умерщвлять обоих, или только князя, или же оставить в плену? Громче всех кричал хан по имени Гзак; маленький и юркий, вылитая крыса, он махал кулачками и свирепо скалил длинные жёлтые зубы:

- Никакой пощады! Год назад в Киеве Святослав не помиловал хана Кобяка, тоже взятого в плен. Мы обязаны отомстить. Кровь за кровь!

Многие ему возражали:

- Поквитаться, разумеется, надо, но тогда казнить только Игоря. Сына мучить нельзя, от него опасности никакой.

Наконец последнее слово взял Кончак. Круглолицый, степенный, хан неторопливо огладил бороду и сказал:

- Добивать раненых - не в моих правилах. Надо побеждать в чистом поле, чтоб сражаться на равных, а лежачих не бьют. Трогать вьюношу тоже мы не станем. Пусть живёт у нас и выхаживает отца. А потом решим. Перед нами задачи посерьёзнее - отомстить Святославу Киевскому. И не только за Кобяка, но и за предков наших - ханов Боняка и Шарукана, погибших от русов. Я иду на Киев. Кто со мной?

Гзак ответил зло:

- Ты не хочешь внять моим доводам, я не хочу твоим. Если оба руса не заплатят нам жизнью, мы с тобой воевать заодно не станем, а пойдём отдельно. Одному мне больше достанется пленных - женщин и детей.

- Ну, как знаешь, хан, - отвечал Кончак неприязненным тоном, - но твоей кровожадности потакать я не стану. Войск у тебя немного, и решающего значения они не имеют. Можешь уезжать за своими пленными. Я отправлюсь к Переяславлю-Южному с собственными силами.

Ссора вышла крупная. Оба расстались молча и не пожелали друг другу удачи, как того требовал обычай. Эта размолвка повлияла на следующие события.

Весть о разгроме русских и пленении Игоря с Владимиром докатилась до Путивля к середине мая. Город находился в южной оконечности Новгород-Северского княжества, на реке Сейме, Фрося с братом Яковом и его семейством провожала отсюда сына и мужа в поход и ждала их возврата. А вернулся только Олег с тысяцким Рагуилом - бледные, измученные, потрёпанные. Услыхав о беде, женщина упала на руки Якова, и её с трудом привели в сознание; после этого она долго плакала и кляла судьбу, многие боялись за рассудок княгини. Но потом дочка Осмомысла постаралась взять себя в руки и сказала брату:

- Надо выручать княжича и князя. Кто поедет помочь им бежать?

Тот слегка растерялся и проговорил:

- Как сие возможно, сестрица? Храбрецов поймает первый же разъезд степняков. Это верная гибель.

Но безумная в своём горе Ярославна слушать не хотела:

- Я пошлю таких, кто не попадётся. Ловких да смекалистых, из ковуев-половцев! - Думала какое-то время, а потом воскликнула: - Есть один такой - Овлур. Он проворный гридь. Матушка его русская, а отец - ковуй. Настоящий витязь, а Десну переплывал в несколько саженок. Сватался недавно к дочке Рагуила, да ему отказали по причине его незнатности. Лучшего найти трудно!

Кликнули Овлура - он пришёл, смуглый, узкоглазый, чересчур серьёзный. Поклонился, спросил, что за надобность приключилась в нём. Фрося объяснила. Молодой человек стал ещё серьёзнее, но отказываться не стал, только пожевал нижнюю губу:

- Сколько дашь подручных?

- Впятером управитесь?

- Больше и не надо. Тут не силой придётся брать, но сноровкой. - И насупил брови, размышляя сосредоточенно.

Ярославна решила его умаслить:

- В случае удачи, Овлуре, я не поскуплюсь на награду! Гридь пробормотал:

- «В случае удачи, в случае удачи…» Я не за награду служу, матушка, мой свет, а за совесть.

- Тем не менее. Князь тебе пожалует болярство и просватает за тебя дочку Рагуила.

У него вспыхнули глаза:

- Да, награда достойная… За нея и жизнью рискнуть не грех!

Фрося покивала:

- Вот и с Богом. Я молиться стану за вашу удачу - днём и ночью.

Опустившись на правое колено, он припал к руке женщины и заверил:

- В чистом поле лягу костьми, но доставлю княжича и князя пред твои очи ясные.

Потрепав плечо витязя, Осмомыслова дочь сказала:

- Поспешай, дружочек. Медлить не должно.