Но зато Ростиславов сын был моложе на десять лет. А по толщине рук и шеи мог соперничать со своим противником. Только рост был намного меньше да и ноги тоньше, не такие тумбы.

Заходящее солнце красным пятнышком промелькнуло на лезвиях их ножей. Медленно, пригнувшись, оба воина обошли место схватки по часовой, а затем и против часовой стрелки. Тяжело дышали от напряжения. Сплёвывали наземь. Ни один из них не решался нанести удар первым.

С севера площадку окружали берладники, с юга - половцы. Те и другие подбадривали дерущихся:

- Ну, Якуне, давай! Врежь князьку! Отомсти за простой народ!

- Вай, Иване, почему уходишь? Нападай скорей! Покажи, как волки задирают ослов! - И свистели в два пальца.

Всё же атаману разбойников изменила выдержка: с воплем «Зарублю!» он шагнул вперёд и размашистым жестом полоснул соперника по груди. Нож рассёк полотно рубахи и слегка задел тело: из царапины выступила кровь.

- Так! Ага! - обрадовались берладники. - Повтори! Ещё!

Тот не замедлил повторить, и другая царапина оказалась на левом плече Ивана, обагрив распоротую рубаху. Половцы слегка приуныли, а когда неудачливый жених Тулчи получил третью рану - самую глубокую, поперёк брюшины, поняли, что дело проиграно.

Судя по всему, четвёртый удар должен был решить дело. Но Якун промахнулся, чуточку промазал и, вспоров воздух вместо живота неприятеля, даже потерял равновесие. Истекая кровью, молодой человек пригнулся и, вложив уходящие силы в рукоятку ножа, что есть мочи вогнал его в подреберье похитителя. И упал на колени, утирая сукровицу.

А Якун запрокинул голову, выронил оружие, сделал шаг назад и, свалившись на спину, начал мелко дёргать руками и ногами, испуская дух.

Подбежавший к звенигородцу Олекса обнял его за шею:

- Поздравляю, друже. Мы теперь на коне!

- Да, спасибо, - просипел Иван. - Выручай княжну… Это главное… Половцы дотащат меня до одрины… - И уткнулся носом в песок, потеряв сознание.

Но княжна и сама сумела за себя постоять. На обратном пути со двора неожиданно напала в сенях на свою охранницу и засунула её голову в бочку с колодезной водой. Фурия побулькала и обмякла.

- Так, - сказала Тулча. - Неплохое начало. Осмотрела окошки и убедилась, что они заколочены снаружи - значит, выбраться незаметно для караула было невозможно. Что ж, пришлось тогда идти в «лобовую атаку»: выудить из холодной печки крупный чугунок и, подняв шум, спрятаться за дверью. Забежавший со света берладник ничего не увидел в полутьме избы, начал озираться растерянно, и немедленно его голова оказалась внутри чугуна. Паренёк заметался, широко растопырив руки, загудел в «шеломе», но удар скамейкой по донышку сосуда успокоил его мгновенно.

Акулина сняла с пояса разбойника полусаблю-полутесак, села на корточки возле двери и, когда в проёме появился второй охранник, мастерским ударом поразила его снизу вверх - прямо в сердце. Третьего дозорного удалось вывести из строя пущенной с крылечка стрелой. Лишь четвёртый одержал верх над Тулчей: конный всадник, объезжавший окрестности, он, приблизившись сзади, заарканил половчанку петлёй и стянул верёвку поперёк груди. Как ни силилась девушка разорвать ненавистный шнур, как ни сбрасывала его с себя, ничего не вышло. Всадник спешился, закрепил пеньковые путы, примотав её руки к телу, а конец аркана привязал к столбику крыльца. Вытер пот со лба, гадко улюлюкнул:

- Что, попалась, птичка? Не была б ты женой Якуна, я б тебе устроил… за моих погибших братков… У, проклятая! - замахнулся с сердцем, но стегнуть не посмел.

- Дуралей, - сделала гримаску княжна. - Лучше отпусти, а не то мой жених Иван из Большого Галича сделает из тебя кашу-размазню.

- Руки коротки. Пусть сначала одолеет Якуна.

Так и просидели до вечера. С наступлением сумерек появились полчища мошкары, облепившей лицо и голые кисти Акулины. Дочь Кырлыя взмолилась:

- Заведи в избу. Нешто самому не противно? Тот, отмахиваясь от гнуса, радостно ответил:

- Может, и противно. Но глядеть, как ты мучишься, очень приятно.

- Вот Якун увидит меня покусанной и тебя прибьёт.

- Как сказать! Может, наградит ишо за мою ему преданность?

Вдруг из леса послышался конский топот. Караульный встал со ступенек крыльца и сощурился, силясь в темноте разглядеть, кто приехал. Человек пятнадцать вооружённых людей появились из-за деревьев. Замелькали факелы.

- Тут! Гляди!

В центре оказался командир отряда. Он узнал невесту Ивана, спрыгнул с лошади и приблизился к Тулче. Ошарашенно произнёс:

- Господи помилуй! Что с твоим бедным личиком?

- Это ты, Олекса! Слава Богу! - слабо пошевелила она вспухшими губами; щёки, подбородок и веки до того раздулись, что смотреть на красавицу без боли было невозможно. - Развяжи скорее… Ничего, пройдёт… Как вам удалось?.. Где Якун?

Галицкий боярин рассказал обо всех событиях. А охранник Акулины, услыхав, что его главаря больше нет в живых, рухнул на колени и, рыдая, стал молить победителей о пощаде.

- Измывался над тобою, паскудничал? - обратился к девушке её избавитель.

- О, не то слово! Задушила бы своими руками, да нелепо пачкаться.

- И не надо, поквитаемся сами. - Он кивнул своим приближенным: - Вздёрните подлюку. А потом догоняйте нас. Мы в Берлад возвращаемся.

Тем и кончились эти беспокойные дни. Свадьба половчанки и русского состоялась через две недели. И берладники признали Ивана новым своим атаманом. Летом разгромили князя Бориса и вернули себе не только Малый Галич, но и крепость Тулчу, стали контролировать всё низовье Дуная. Слава о разбойниках снова прокатилась по Южной Европе. А главу преступников перепуганные купцы называли просто: Иван Берладник.

С сентября он не брал с собой в налёты супругу: в августе она ему сообщила, что под сердцем у неё - их ребёнок.

Суздальский князь Юрий Долгорукий (по крещению - Георгий, а в народной молве - Гюргей) был женат дважды. Первым браком - на дочери половецкого хана Аепы, от которой произвёл на свет нескольких детей, в том числе и Андрея, более известного в истории как Андрей Боголюбский. Резвая и смешливая половчанка обожала охотиться, но однажды раненый кабан сбил её с коня, а затем набросился на упавшую из седла княгиню. От полученных ран женщина скончалась.

Вскоре киевский князь Владимир Мономах сговорил за сына, Юрия Долгорукого, дочку византийского императора Иоанна II Комнина. Звали её Еленой, и она была наполовину гречанкой, а наполовину венгеркой. Свадьба состоялась в 1125 году, и от этого союза появились новые дети - восемь сыновей и две дочери. Старшая из них, Ольга, отличалась вредным, непослушным характером и довольно непривлекательной внешностью. Но зато младший сын - Всеволод - был всеобщим любимчиком, добрым и приветливым.

После смерти Владимира Мономаха киевский престол занимали разные его сыновья и племянники, Юрий же Долгорукий, помогая одним и враждуя с другими, в целом был доволен своей судьбой и наделом: Суздальское княжество процветало, богатело и крепло. Но зато Елене, его жене, не хотелось жить в стороне от главных событий, где-то в захолустье. И она без конца подзуживала супруга: надо перебираться в Киев, чтоб занять престол предков Юрия, средь которых были и Владимир Красное Солнышко, и, конечно же, Ярослав Мудрый. Долгорукий реагировал на неё вяло: человек не честолюбивый, больше охочий до женского пола, нежели до военной славы, он сгорал от любви к подданной своей - первой красе Суздальской земли - Анастасии, бывшей замужем за боярином Кучкой. Ну, понятное дело, Кучка не испытывал большой радости от своих ветвистых рогов и в одно прекрасное утро укатил из Суздаля, увезя супругу в собственное имение на реке Москве. Юрий рассвирепел, бросился в погоню и, поймав боярина в чистом поле, с ходу зарубил.