Богослов улыбнулся:

- Осуждается не любое плотское влечение, а не освящённое браком.

- Но Адам и Ева жили без церковного брака.

- Потому и грех назван первородным.

- Но без брака - в нашем понимании - жили все пророки Ветхого Завета! Тем не менее Бог им подарил Пятикнижие, Десять Заповедей и спасал от разных напастей.

- Тем не менее иудеи не уверовали в Мессию и за то получили наказание, утеряли палестинские земли и рассеялись по всему свету.

- Хорошо, допустим. Но вернёмся к браку. Если брак, освящённый церковью, священен, отчего монахам жениться запрещено?

- Дабы жили не плотью, но духом.

- Значит, брак не духовен? Отчего аскеза духовнее? Умерщвляя плоть, не наносят ли аскеты вред Его Образу?

Александр отрицательно помотал головой:

- От рождения плоть чиста, но затем лукавый начинает вводить людей в искушения, и отсюда возникают грехи.

- Как не впасть в искушение, если ты мужчина, а кругом столько привлекательных женщин?

Рассмеявшись, игумен проговорил:

- Жить с одной женой и молиться. - Помолчав, спросил: - Или ты присох к кому-то на стороне?

- Нет, спаси Боже! - осенил себя крестом Осмомысл. - Я люблю Ольгу Юрьевну. И она ожидает от меня второго ребёнка. Но порой как увижу красивую болярышню, сердце защемит: почему не моя? Ажио стыдно.

- Хорошо, что стыдно. Ибо это не любовь, но похоть. Похоть от нечистого. А любовь от Бога.

- Но без похоти не рождались бы дети. Похоть без любви нечиста, но любовь без похоти тоже бесплодна! Вот что часто мучит меня, не даёт покоя.

- Надобно молиться прилежнее, и тогда благодать снизойдёт на твою мятежную душу…

Их беседы доставляли обоим немалое удовольствие, помогая анализировать жизнь и Святое Писание, продвигаться к истине.

И семейный быт умиротворял князя. Сын почти не болел, рос весёленьким и здоровеньким, в год уже пошёл, Удивляя мамок и нянек исключительным аппетитом. Ольга носила новое дитя, и беременность красила её, делая сговорчивее и мягче. Говорила мужу: «Спорим, будет девочка? Чую по толчкам: Яшенька брыкался, проявлял нетерпение, а она так ласково - тук-тук, тук-тук, вроде извиняется. Уверяю: девочка!» Осмомысл отвечал: «Я желал бы сего. Обвенчали бы ея с княжичем Игорем Святославичем Новгород-Северским, как и было сговорено». - «Лучше бы с каким-нибудь прынцем - ляхским или унгорским. Может - из Царя-града!» - «Может быть, и так…» - соглашался князь.

Роды начались сразу на праздник Воздвижения Креста Господня, длились вечер, ночь и утро, измотали всех - Ольгу, повитух и переживавшего за стеной Ярослава - и благополучно закончились в полдень 14 сентября. Появившаяся на свет девочка выглядела маленькой, беззащитной, хрупкой, но при этом плакала так громко, что звенели стекла в окнах. И за это получила русское имя Доброгнева, а по святцам, после крещения, стала Евфросиньей. Впрочем, в обиходе, мамки и няньки говорили, улыбаясь, просто: Ярославна.

Тем и кончился этот год. А в начале следующего, 1153-го, прискакали посланцы от Юрия Долгорукого. Суздальский владыка, несмотря на шестьдесят своих лет и немалую тучность тела, был ещё хоть куда: продолжал беспрерывно плодить детей и гулял на пирах, как в юности; но уже понимал, что здоровье может вскоре кончиться и на Киев не хватит сил; потому и продолжил подготовку к новому походу, собирал союзников. Получалось так (и об этом нарочные из Суздаля рассказали в Галиче): венгры заняты войной с Византией, им не до Руси; у поляков тоже на западе неприятности - немцы зарятся на их земли, и германский король Фридрих Барбаросса вскоре может начать боевые действия; словом, Изяславу нечего ждать помощи ни от тех, ни от тех, за него одни «чёрные клобуки» во главе с Кондувеем. А зато с Долгоруким - Новгород-Северский князь Святослав Ольгович и степные половцы. Если бы Осмомысл начал первым - выгнал бы Берладника с Перемышльской земли и отвлёк бы на себя силы киевлян, Юрий бы легко занял их столицу и ударил бы с тыла. И тогда останется один оплот неприятеля - собственно Волынь. Одолеть сына Изяслава не составит труда. Русь падёт к ногам зятя с тестем.

Ярослав взволновался от этих слов, стал держать совет со своими боярами. Те склонялись к войне, видя собственные выгоды в случае победы. «Да какой из меня полководец, вы же знаете, - сокрушённо говорил князь, - зрение прескверное; даже привезённый из Царя-града отшлифованный изумруд мало помогает - вижу чётко лишь на расстоянии вытянутой руки». Но Избыгнев Ивачич рвался взять руководство войсками на себя: «Я командовать стану, поведу вперёд ополчение и конницу. А тебе останется токмо ожидать в походном шатре, освящая своим присутствием наше дело». - «И за Галич беспокоиться нечего, - вторил Кенятин Серославич, - я его держу в руках крепко, за твоё отсутствие никаких беспорядков да измен приключиться не может, голову даю». А последний камушек на чашу весов положил Олекса Прокудьич. Он сказал:

- У Ивашки Берладника проживает в Звенигороде сударушка. Звать ея Людмилкой. Обретается вместе с дочерью, прижитой от него же. Коли их обеих схватить и послать письмо к нему в Перемышль: дескать, убирайся отседа в Киев, а не то зарежем и ту и другую, он и сдрейфит. Ну, а мы убьём тем самым сразу нескольких зайцев: отберём назад наши земли, сохраним войска от возможной стычки с Берладником и окажем помощь Гюргею.

Этот план воодушевил Осмомысла. Утверждая его, сын Владимирки лишь одно заметил:

- Молодец, Олексе. Доказал свою преданность в полной мере. От твоей привязанности к Ивану, видимо, и следа не осталось?

Тот пожал плечами:

- Як нему отношусь по-дружески, как и раньше. Но Иван - неудачник. У него на роду так написано. А дружить с неудачником - значит самому оставаться в дураках.

Все бояре одобрительно посмеялись. Только князь вздохнул:

- Верно сказано, но тревожит мысль: коли завтра от меня тоже отвернётся удача, я могу остаться, как Берладник, один. Вы уйдёте все к более счастливому…

- Что ты, что ты! Кто из нас посмеет? - зашумели Друзья.

- О, ещё как посмеете! Только вас и видели… Ну, да зря рядить нечего. Время нас рассудит…

Выполнить задуманное поручили Прокудьичу - он ведь знал Звенигород как свои пять пальцев. Взяв с собой десять человек, самых удалых, галицкий боярин, вместе с Ними переодевшись в платье простых крестьян, въехал в город на двух санях, груженных дровами. Отпустив дрова Подешевле нескольким дворам, завернули к гробовщику и приобрели у него два простых похоронных ящика, чтобы не вызывать подозрений. А затем под покровом ночи, влезли в дом к Людмилке, повязали челядь, кое-кого пристукнув, но не насмерть, а хозяйке с дочкой повелели одеваться теплее. На рассвете затолкали им в рот по тряпке, спеленали, скрутили и заколотили в гробы, предварительно провертев незаметные дырки для дыхания. И благополучно вывезли обеих за ворота Звенигорода.

Несколько дней спустя Ростиславов сын, выйдя в Перемышле на крыльцо своего дворца, был едва не убит пущенной неизвестно кем стрелой: та воткнулась в дерево возле самого его уха. На стреле болтался скрученный пергамент. От письма Берладник позеленел: он узнал о похищении Яны вместе с матерью и ему предлагалось убираться в Киев немедля, а иначе за жизнь дочки и любовницы поручиться никто не сможет.

Но Иван не был бы Иваном, если б пасовал в трудных ситуациях. Для него Перемышль оказался дороже близких людей. Он не тронулся с места. И послал гонцов к Изяславу и соседним князьям - во Владимир-Волынский, Дорогобуж и Берестье (современный Брест). А уже Изяслав, поднимаясь на войну против Галича, взял с собой не только «чёрных клобуков», но и силы, пришедшие по его зову из Чернигова и Вышгорода. Рать сложилась немалая. Через Чёртов Лес двигались весёлые, с песнями и шутками, зная: Ярославу в одиночку не выстоять.

Пунктом сбора был назначен городок Тихомель, что стоял в верховьях реки Горыни. Здесь же встретились Изяслав и Берладник. У Ивана всё внутри кипело от злости, а великий князь его успокаивал, говорил, что Осмомысл - размазня, ни за что не посмеет порешить взятых в заложницы женщин и вообще побежит с поля боя, лишь завидев грозные силы киевлян и союзников.