– Разрешите?

– Входите, – Костюкович поднял на него глаза.

– Старший лейтенант Рудько, – офицер козырнул. – Вы доктор Костюкович?

– Да. А в чем дело?

– Я следователь ГАИ. Ночью вы приняли Зимина Юрия Павловича?

– Принял. Утром.

– Мне нужно его допросить. Хотя бы кратко.

– Не получится. Он в тяжелом состоянии, без сознания… А по какому поводу?

– В двенадцати километрах от места, где наши сотрудники нашли Зимина в машине, произошла автокатастрофа. Погибло двое. Зимин мог быть свидетелем чего-нибудь такого, он проезжал этот участок дороги.

– Он был не один. Вы поищите приятеля, Владимира Покатило, он недавно ушел отсюда.

– А когда можно будет с Зиминым поговорить? Он скоро придет в себя?

"Милый ты мой, если за сутки он не выйдет из комы, боюсь, тебе уже никогда с ним не поговорить", – подумал Костюкович и сказал:

– На этот вопрос затрудняюсь ответить. Он в очень тяжелом состоянии. Случился удар, – употребил он старинное бытовое обозначение того, что произошло с Зиминым, полагая, что так будет понятней собеседнику.

– Удара там не было, – понял по-своему следователь. – Как-то им удалось погасить скорость, они почти сползли в кювет, чуть-чуть крыло примяли. Там и ударяться было не обо что…

"Значит, старший лейтенант, ты подтверждаешь данные томографа: черепно-мозговой травмы там нет", – про себя усмехнулся Костюкович. -…А в прошлый раз могло быть похуже.

– Что значит "в прошлый раз"?

– Зимин у нас уже на учете. Полгода назад врубился в "Урал", хорошо, что не в лоб, солдатик-шофер успел отвернуть.

– Был пьян?

– Нет. Кровь брали, ни капли алкоголя. Сказал тогда, что в глазах вдруг пошли круги, на мгновение сознание потерял и зрение… Мы ведь его знаем, он наш из "Динамо", видели его на соревнованиях и по телевизору, когда из Варшавы показывали какой-то чемпионат. Он там первое место взял.

"Опухоль? – подумал Костюкович. – Нет, не похоже… Хорошо бы, конечно, сделать ангиографию [рентгенологическое исследование артерий и вен после введения в них контрастного вещества]. Но как в таком состоянии? Он не выдержит…" – Ну, извините, – козырнув, сказал старший лейтенант. – Подожду, пока он придет в себя.

"Дай-то Бог, чтоб твое желание сбылось", – подумал ему вдогонку Костюкович…

Взяв кейс, он вышел из ординаторской, нащупал в кармане сигареты. Спустился лифтом и был уже в холле, когда его окликнули:

– Костюкович! Марк!

Он оглянулся. Человек быстро шел к нему, но издали Костюкович не мог понять, кто это, и только когда тот приблизился, узнал: Олег Туровский, учились на одном курсе, с тех пор как закончили институт, виделись не более двух-трех раз, а минуло уже двенадцать лет, Туровский куда-то исчез из поля зрения, и Костюкович вовсе забыл о нем, тем более, что в студенческие годы дружбы не водили.

– Здравствуй, Марк… Мы разминулись, я наверх пешком к тебе в отделение, а ты лифтом вниз, еле догнал… – он говорил быстро, видно, запыхался.

– Ты по каким делам здесь? – спросил Костюкович.

– Зимин Юра… Дежурный врач сказал, что ты его ночью принял, вот я и догонял тебя… Я с его матерью… Она наверху в отделении ждет… Что с ним?

– Он родня тебе?

– Нет. Я врач команды, – Туровский протянул ему визитную карточку.

– У него инсульт.

– Да ты что?.. Тяжелый?

– Хуже не бывает.

– Господи, как же так?

– Он что, действительно хороший пловец?

– Наша надежда, скоро чемпионат Европы. Может поднимемся, поговоришь с его матерью?

– Успокаивать нечем, – Костюкович пожал плечами, они двинулись к лифту.

Пока поднимались, Туровский успел сказать:

– Она Юру одна растила, отец бросил их давно, работает уборщицей в детской спортивной школе…

В коридоре напротив ординаторской их ждала невысокая худощавая женщина, она комкала маленький носовой платок. Костюкович заметил, что кисти у нее крупные, пальцы почти мужские с несколько деформированными суставами. Она подняла на Костюковича ожидающие, измученные страхом и неведением глаза.

– Юра в тяжелом состоянии, не буду скрывать. Делаем все возможное, произнес он сотни раз говоренную фразу. – У него инсульт.

– А… к нему можно? – тихо спросила она. – Я бы подежурила, сколько надо, подала бы попить или еще чего, если захотел бы…

– Пожалуй, нужно, хотя сейчас он едва ли сможет с вами разговаривать.

– С чего же такое случилось, доктор? – беспомощно спросила она. – Юра был такой сильный… Господи, за что же так!..

– Случается, – сказал Костюкович, разводя руками. А что еще он мог сказать?

– Вы уж постарайтесь, доктор, – тихо попросила она, – если что нужно, я все продам… – может там лекарства какие заграничные, – она глянула на Туровского, затем сказала Костюковичу. – И вас не обижу… Юрочка ведь один у меня… Я сейчас съезжу домой, кое-что возьму и вернусь… я быстро.

Они спустились в холл.

– Вы идите в машину, я задержусь с Марком Григорьевичем на минутку, сказал ей Туровский.

Когда она ушла, он спросил Костюковича:

– Мне-то ты можешь сказать: какой прогноз? Может действительно требуются импортные лекарства? Мы это быстро перекинем сюда через кордон из Венгрии, из Польши, из Чехословакии, откуда хочешь.

– Сейчас ему нужно одно: выйти из комы. А дальше будет видно. Но плавать ему уже не суждено, даже если выживет.

– Надо же!.. Такой парень!.. Ты домой? Могу отвезти.

– Нет, у меня еще тут кое-какие дела, – Костюкович соврал, никаких дел у него больше не было, он устал за ночь, мечтал лечь, но ему не хотелось сейчас в ту машину, где сидела мать Зимина.

– Я буду тебе позванивать, – сказал на прощанье Туровский.

Костюкович кивнул…

Юрий Зимин, не приходя в сознание, умер в субботу после полудня. Мать, все время не отходившая от его постели, на этот раз отлучилась на час: поехала домой за большой пуховой подушкой, чтоб заменить тощую больничную.

Ничего неожиданного в этой смерти для Костюковича не было, и все же умер его больной. Он не сомневался в своем диагнозе, только не успел понять, откуда у этого молодого атлета такая гипертония, обследовать его, как полагается, не удалось. Вспомнив, что в кармане пиджака лежит визитная карточка, которую дал Туровский, Костюкович позвонил на спортбазу.

– Да! Кто нужен? – отозвался хриплый бас.

– Пожалуйста, Туровского.

– Кто спрашивает?

– Скажите, доктор Костюкович.

– А в чем дело?

– Это я изложу Туровскому, – сдерживался Костюкович.

– Сейчас. Он в бассейне.

Ждать пришлось долго.

– Туровский слушает, – наконец раздался голос в трубке.

– Что это у вас за хам сидит у телефона?

Туровский хихикнул, а потом уважительно сказал:

– Это наш старший тренер… Что-нибудь случилось, Марк?

– Да. Зимин умер.

Туровский какое-то время молчал, затем, охрипнув вдруг, спросил:

– Когда это случилось?

– Два часа назад.

– Это ужасно! Ты даже не можешь понять, как это ужасно! – вырвалось у Туровского. – Такой инсульт?! – то ли усомнился, то ли в отчаянии произнес он, потом вдруг спросил: – Ты дома? Я перезвоню тебе минут через десять-пятнадцать. Нам надо посоветоваться и в коллективе, и с матерью, как быть.

– Хорошо, – сказал Костюкович.

Туровский позвонил через полчаса:

– Когда можно будет забрать тело?

– Сегодня и завтра – выходные. В понедельник я все оформлю, и после вскрытия, во второй половине дня, до пяти, можете приехать. А лучше во вторник. Я завтра опять дежурю ночь, заполню необходимые бумажки, а во вторник к десяти-одиннадцати утра все будет готово, – сказал Костюкович.

– Ладно, – как-то неуверенно произнес Туровский.

Следующее ночное дежурство было вне графика, у коллеги в Донецке сестра выходила замуж, попросил подменить. Отказывать не принято, самого подменяли не раз. Хотя дежурить в ночь с воскресенья на понедельник не любили: после субботних и воскресных лихих гуляний на пикниках, юбилеях, свадьбах, где ели и пили не в меру, не считаясь ни с возрастом, ни со здоровьем, "скорая" работала с особенной нагрузкой: инфаркты, инсульты, почечные колики, всякие перфорации, внезапные кровотечения, драки с тяжелыми травмами – вся больница стояла на ушах…