– Мы разыскиваем его, – сказал Левин. – В Старорецк он прилетел. А вот куда подевался дальше…
– Может, еще у каких знакомых. Он ведь из этих мест.
– У каких знакомых?
– Это уж ему известно… А что стряслось-то?
– Исчез он, не вернулся в Энбекталды.
– Ничего такого не знаю… Тут я не свидетель… – в глазах Иегупова колыхнулось смятение.
Левина удивила поспешность ответа – все-таки, судя по содержанию письма, приятели.
Опустив руку в карман пиджака, где лежало невостребованное письмо Тюнена, Левин извлек из конверта фотографию троих мужчин, и почти теми словами, с какими Тюнен обращался в письме к Иегупову, спросил протягивая снимок:
– Антон Сергеевич, нет ли среди этих людей вашего отца? Или какого-нибудь другого родственника?
Глянув мельком, Иегупов ответил:
– Нет тут отца. И родственников нет, – он прошел к шкафу, открыл, долго рылся, вернулся с пожелтевшим газетным пакетом и развернув, стал копаться в бумажках. – Вот мой отец, – протянул он Левину старинную фотографию на плотном картоне.
С коричневого поблекшего снимка смотрел молодой человек с аккуратно подстриженными усиками и идеально ровным пробором в гладко зачесанных волосах. Внизу на паспарту золотом оттиснуто: "Фотографiя С.Иегупова. Старорецкъ. Рядом с городской управой. Большая Успенская, д.Новогрудцевыхъ. Негативы сохраняются. Увеличенiе портретовъ до желаемого размера".
– Ваш отец был владельцем фотосалона? – спросил Левин.
– Да. Он умер в восемнадцатом году от тифа. Мне было четыре месяца. Тетка воспитала. А это его кто-то сфотографировал.
Какое-то время оба молчали. Иегупов убирал со стола.
– У вас капремонт был? – спросил Левин, обводя взглядом потолок и стены.
– Да.
– Долго?
– Год. В июле переселился сюда.
– А где жили во время ремонта?
– Переселенческий фонд. Конура на улице Боженко, тринадцать. Мне пора, – Иегупов посмотрел на ходики.
– Да-да, – как бы очнулся Левин. – Извините, задержал вас.
Проковыляв к двери, Иегупов встал у порога, как бы приглашая Левина к выходу.
По дороге к бюро Левин пытался прояснить свои впечатления о Иегупове. Нелюбезность и желание поскорее спровадить Левина не очень смущали: мало ли таких грубоватых неприятных людей! Да и не каждый получает удовольствие от внезапного вторжения в свое жилище посторонних, лезущих с расспросами. Непонятно другое: почему Иегупов не проявил интереса к письму, не потребовал вернуть; не спросил Левина, когда и где узнать, как идут поиски Тюнена, а ведь их связывали непростые отношения, о чем свидетельствует доверительность письма Тюнена. Только и сказал: "Я не свидетель". Конечно, есть люди и их немало, которые не желают, чтоб их втягивали в какие-то выяснения, не любят попадать в свидетели. Это существует в каждом обществе и вполне объяснимо. Обычно у подобных людей изломанная неудавшаяся жизнь, что-то в ней однажды и навсегда испугало их, замкнуло. Что ж в итоге? Существенного вроде ничего, кроме ощущения, что Иегупов если и не лгал, то что-то утаивал? Но что?..
Домой Левин вернулся раньше жены. Тоскливо бродил по квартире, заглянув в холодильник, в кастрюли на плите. Хотелось есть, но решил дождаться жену. У детей был отпуск, и они на три недели уехали с внуком в какой-то пансионат на Рубцовские озера. В доме стало тихо, пусто и тоскливо. Он волновался, как там внук: не простудится ли, купаясь, не перегреется ли на солнце, не будет ли есть немытые ягоды, бродя по лесу, не искусали ли его ночью комары? Все эти волнения, конечно, смешны. Мальчик поехал с родителями. Но для Левина они тоже были детьми несерьезными, безответственными, легкомысленными, эгоистичными в ущерб ребенку.
Левин зажег газ под кастрюлями. Вот-вот должна была прийти жена. Он подошел к окну и увидел, как она поднимается по лестнице, ведущей с улицы во двор. В подъезд вошла уже не видимая им сверху, щелкнул, загудел лифт. Левин вышел в коридор, предупредительно открыл дверь.
– Ты обедал? – спросила она.
– Нет, жду тебя.
Они прошли на кухню.
– Дети не звонили? – спросил он.
– Нет. А тебе звонил какой-то Гукасян. Просил связаться.
– Когда? – встрепенулся Левин.
– Перед моим уходом на работу, сразу после того, как ты ушел.
– Готовь, есть хочется, а я позвоню пока, – он заторопился к телефону…
– Гукасян слушает, – отозвался где-то далеко голос, прорвавшийся через коммутатор.
– Здравствуй, Гарник. Это Левин.
– Ты, конечно, поносил меня и в гроб, и в доску, и в мать? Думал, что я забыл о твоей просьбе? Уезжал я, Ефим, в срочную и длительную командировку. Как живешь, что нового?
– Жив. Вот это и есть главная новость.
– У меня для тебя сюрприз, если в нем еще есть нужда.
– Есть.
– Тогда пиши.
– Подожди, возьму бумагу и ручку.
– Готов?
– Да.
– Пиши. Цурканов Тимур Георгиевич. Он работал военфельдшером в те годы в Старорецком лагере. Сейчас подполковник медслужбы в запасе. Увольнялся из нашей санчасти. Мне его наши финансисты разыскали. Правда, полгода назад, после смерти жены он переехал во Львов к дочери. Запиши его львовский адрес и телефон, – Гукасян продиктовал. – Ну, а как твое дело? Движется?
– С Божьей помощью. Сейчас с твоей может чуток продвинусь.
– У меня как-будто все.
– Тогда спасибо.
– Рад был помочь. Будь здоров…
Обедали молча. Левин думал о своем, быстро хлебая перловый суп.
– Что-нибудь случилось? – не выдержав, спросила жена.
– Нет, ничего.
– Почему же ты все время молчишь?
– А что говорить?
– Можно подумать, что в нашей семье уже нет тем для разговоров.
– Я спешу.
– Ты всю жизнь спешил. Я хочу в воскресенье поехать к детям.
– Поедем.
– Сколько туда километров?
– Километров семьдесят.
– Автобусом или электричкой?
– Посмотрим. Выберем, что удобней, – он доедал второе.
– Компот, Фима.
– Не хочу, – он посмотрел на часы. В ванной прополоскал рот, причесался. – Так я пошел, – крикнул уже из коридора. – Возьми дверь на цепочку.
Посещение ломбарда ничего не дало: на забеленном мелом витринном стекле кто-то изнутри вывел пальцем "ремонт", а на дверях висел замок. Ругнувшись про себя, Михальченко вернулся в бюро, через управление торговли выяснил, что в связи с ремонтом работники ломбарда отправлены в отпуск, ремонт продлится еще дней десять.
– Ну что, выпьем с горя? – спросил Михальченко после того как они обменялись с Левиным информацией, которую каждый добыл за день.
– Какое горе? – Левин поднял на него глаза.
– У меня были большие надежды на ломбард. Плащ-то оттуда.
– Это еще не горе, Иван. Не гневи Бога. Ты еще не знаешь, что такое горе. А пива выпьем. На объявление в газете пока никто не откликнулся?
– Пока глухо.
Михальченко достал из холодильника две бутылки "Жигулевского".
Попивая, Левин стал куда-то звонить. Судя по количеству цифр, которые он набирал, Михальченко понял: звонит по коду в другой город.
Левин долго ждал, пока не пришел обратный сигнал. Наконец услышал женский голос:
– Алло, слушаю!
– Это квартира Цуркановых? – спросил Левин.
– Да.
– Звонят из Старорецка. Будьте добры, Тимура Георгиевича, если можно.
– Папа, тебя, – позвала женщина. – Быстрей, междугородка.
– Слушаю, – сказал мужской голос.
– Здравствуйте, Тимур Георгиевич. С вами говорят из Старорецка. Моя фамилия Левин. Я бывший прокурор следственного управления областной прокуратуры. Сейчас на пенсии. Работаю в частном сыскном бюро, – Левин старался подробней, чтобы расположить собеседника и избавиться от излишних его вопросов. – Ваши координаты мне дал подполковник Гукасян. Возможно, вы его знали. Я веду одно дело, связанное со Старорецким лагерем военнопленных. Дело сорокалетней давности. Поэтому нуждаюсь в каждой крупице. Вы ведь в те годы служили там в санчасти? Я хотел бы с вами повидаться, готов приехать, если вы не возражаете.