– А что это, Пашенька, ты так торопился утром на службу? Не случилось ли чего? – участливо поинтересовалась та, наливая ему полный половник.

– Разве? Да нет, вроде. То есть случилось конечно, но это потом, а утром я никуда особо не спешил.

– Как же не спешил, когда ты даже свои любимые часы позабыл надеть.

– Часы? Какие часы?

– Как какие? Те самые, которыми тебя на Новый год наградили!

Глушков вскочил и кинулся за ширму. Действительно, на этажерке, на обычном своем месте, поблескивали его часы. Совершенно очумев, он глянул на те, что сжимал в руке. Они были точно такими же, марки «Победа», и с такой же браслеткой, только надпись на крышке была другая: «Дорогому сыночку Витеньке от мамы».

– А я не хочу! Можете вы понять? Не хочу, и всё!

– Поверьте, Манечка, я это предложил, исключительно исходя из…

– Никакая я вам не Манечка, сколько раз можно повторять? Дождетесь, что я окончательно на вас обижусь!

– Ну хорошо, Машенька…

– Час от часу не легче! Положительно, Свирский, вы сегодня просто в ударе. Буквально всё делаете, чтобы только меня рассердить.

– Как же мне вас называть?

– Я – Маргарита! Мар-га-ри-та. И перестаньте все время меня трогать, что за манера, в конце концов? И вовсе тут не круто, я прекрасно сама могу идти безо всякой вашей помощи!

Маленькая компания поднималась гуськом по узкой красно-песчаной тропинке, извивавшейся по пологому склону, превращенному стараниями нескольких поколений садовников в земной рай. Шедшей впереди Манечке, или, если угодно, Маргарите, на вид можно было дать лет девятнадцать. На ее кукольном личике, обрамленном очаровательными светленькими кудряшечками, особенно выделялись капризные, густо накрашенные пурпурной помадой губки. Легкое белое платье в красный горошек, с оборочками на подоле и воланчиками на плечиках, замечательно подчеркивало тонкую талию, но не скрывало притом выпуклости прочих форм. Все эти обстоятельства сводили с ума шедшего следом за ней Свирского, только накануне познакомившегося с нею на пляже. От палящего крымского солнца девушку защищали небольшая розовая шляпка и многолучевой китайский зонтик с распластанным по зеленому полю красным драконом. Свирскому было явно под сорок. Выглядел он как кабинетный работник вышесреднего звена, то есть имел некоторую предрасположенность к полноте. На нем был кремовый летний костюм с широкими, по моде, брюками, стянутыми кавказским наборным ремешком. Белая отутюженная сорочка, расстегнутая чуть не до пупа, выставляла на всеобщее обозрение выцветшую оранжевую майку и волосатую грудь. Узел галстука тоже был полураспущен, а на коротко остриженной голове красовался мятый носовой платок, завязанный по углам так, чтобы получилось некое подобие капора. Капли пота стекали по высокому, со вздувшимися жилами лбу, выбритым до синевы щекам, подтекали под зеркальные солнечные очки.

Шедшей в нескольких шагах за ним Наталье Михайловне трудно было бы дать ее тридцать, если бы не седая прядь и жестко очерченные, как бы затвердевшие губы. Впрочем, судя по живости и яркости глаз, ей все еще было восемнадцать. Свободная белая блузка с голубым «матросским» воротником и синяя юбка, несколько мешковатая и длинноватая, скорее прятали, чем подчеркивали ее фигуру. В руках она тоже вертела китайский зонтик, но не с драконом, а с большими желтыми цветами на синем фоне. Наталье Михайловне очень нравились окружающие их пейзажи. К заметному неудовольствию измученного Свирского, она все время останавливалась, чтобы понюхать розу или прочитать на фанерной табличке, название какой-нибудь пальмы. В арьергарде следовал Евгений Семенович Слепко, – недавно, между прочим, назначенный начальником крупного главка, – в довоенных парусиновых брюках и дешевеньких сандалиях. Верхнюю часть его костюма составляли белоснежная майка и расстегнутая полосатая пижамная куртка, а голову защищала широкополая войлочная шляпа с длинной бахромой по краям, купленная по случаю в Симферополе в привокзальном киоске. На шее у него болтался новенький фотоаппарат «ФЭД», которым он увлеченно щелкал разнообразные виды и, разумеется, жену у очередной пальмы или мраморной вазы.

Они с женой уже почти две недели отдыхали в совминовском санатории, прекрасном мраморном дворце, к счастью, совершенно не пострадавшем. Сам Евгений Семенович почти не вылезал из моря, успел жутко обгореть, облезть и вновь загореть дочерна. Огромная территория здравницы включала собственный галечный пляж, довольно малолюдный в июле. Наталья Михайловна ни купаться, ни загорать не любила и, лежа в шезлонге под навесом, целыми днями почитывала книжки из богатейшей местной библиотеки. Она не могла сдерживать беспокойства, если муж заплывал слишком далеко за буйки, а он глупо, по-мальчишечьи, ее провоцировал. Зато она отыгрывалась вечерами, таская его по окрестностям и даже на танцы, к которым вдруг почувствовала непонятный интерес. Сына они спровадили в пионерлагерь.

Свирский, ответственный работник Госплана, оказался их соседом по столику в столовой. Отдыхал он один, без супруги, с которой, кажется, был в неладах. Что же до девушки Маргариты, то кто она, откуда и как попала на закрытый пляж, было неизвестно.

Вышли на овальную площадку, окруженную зарослями акации и высокими темными кипарисами. Между плитами мостовой торчали сухие желто-сизые колючки. Полуразрушенная мраморная лестница спускалась оттуда к главному корпусу. В противоположную сторону вела недлинная аллея, завершавшаяся чугунными воротами с непременными львами и множеством финтифлюшек. Место выглядело заброшенным. Ворота оказались запертыми, но Свирский, исполнявший роль проводника, уверенно полез в глубь душистых зарослей. Там несколько пролетов решетки заменены были дощатым забором, в котором, разумеется, имелся лаз. Один за другим они выбрались на тенистую татарскую улочку, прилепившуюся к самому подножию горы, и, миновав череду подслеповатых мазанок, оказались перед новой, еще пахнущей смолой лестницей, ведущей в гору, но не слишком крутой.

– Что, опять? – возопила девица. – Ну, этот номер, Сергей Николаевич, у вас не пройдет! Я категорически отказываюсь лазать по всяким там утесам! Я же вам говорила, что хочу в кафе-мороженое! Слышите? Немедленно извольте проводить меня туда. И ничего она не короткая!

Супруги Слепко переглянулись и полезли первыми, совместно ощущая некоторую неловкость. Зато наверху их ожидали живописнейшие руины, задрапированные кустами чайных роз. Розы пахли одуряюще, и великое множество пчел, шмелей, бабочек и прочей мелкой разноцветной живности сновало над ними. Развалины выглядели совершенно античными, хотя, вернее всего, возникли они совсем недавно, во время войны. Дорожка привела их к мраморной колоннаде. Оттуда открывался прекрасный вид на море, скалы, парк и белые дворцы внизу. За столиками, расставленными под полосатым тентом, сидели в расслабленных позах посетители. Слышался негромкий говор, звякала посуда. Поодаль на выкрашенном в зеленый цвет деревянном строении виднелась неброская вывеска: «Ресторан». Евгению Семеновичу зверски захотелось кушать.

– Товарищи, мест нет, – из тени магнолии выступил официант, преисполненный чувства собственного достоинства.

– У нас заказано, – шагнула вперед Наталья Михайловна, – на имя Свирского. Посмотрите там у себя.

– Как же, как же, Сергей Николаич, а где ж они сами?

– На подходе, кажется. Ах! Вот и они!

Их провели в дальний конец террасы, нависающий над самым обрывом. Официант небрежно смахнул крошки со скатерти, подал меню. Под брезентовым тентом, колеблемым легким бризом, было даже прохладно. Над голубоватым провалом кружили ласточки, капители колонн сплошь облеплены были их гнездами.

– Одна из них принесла сюда Дюймовочку, – прошептала Наталья Михайловна.

– Да? – сделала большие глаза Маргарита и подозрительно огляделась.

– Что будете заказывать?

– Э, шашлык есть у вас? – конфузливо поинтересовался Евгений Семенович, он никогда не мог найти верного тона при общении с обслугой.