– Не-ет, – сдавленно просипел Слежнев. Голос его часто прерывался от ударов. – Не-ет, не верь ему Муса, я специально…

– Пусти!.. – ревел Алимов. – Пусти, бригадир! Все равно убью его. Все равно!

– Брось, Муська, – вмешался наконец дядя Ваня, – убьешь его, тебя же самого и посадят. Опять девки твои сиротами останутся. Брось! Убивать не надо. Поучи, конечно, для порядку, и хватит с него. Сопляк еще.

– Для порядку? Какой такой порядок? Убивать его надо, стрелять, как собака! – горячился Муса, но бить все же перестал.

– Стой! – заорал не своим голосом Ермолаев. – Молоток! Там молоток стучит!

Действительно, стук возобновился, но не справа, как раньше, а слева. То есть спасатели проскочили-таки их ходок.

– Алимов, Пилипенко, давайте, прикручивайте скорей наш! Будем сами к ним пробиваться! Где фонарь?

– Верно! – поддержал его дядя Ваня. – Нам теперь и упираться не надо. Они, как нас услышат, сами смекнут, куда пиками тыкать.

Зажгли фонарь. Дядя Ваня поплевал на ладони и задолбил понизу забоя, там, где должна была ближе всего подходить выработка спасателей. И верно, стук с той стороны умолк, а еще через пару минут, молотки забарабанили, казалось, всего в нескольких сантиметрах от молотка Пилипенко. Он постучал еще чуток и бросил.

– Ну вот, хватит покудова.

– Не хватит! – заволновался Муса. – Давай еще! Давай мне!

Он схватил молоток и яростно вогнал острие в уголь.

– Постой, Муська, – крикнул дядя Ваня, присев над неподвижным Слежневым, – кажись, прибил-таки ты его.

– Нет! – прошептал Леха.

– Не может быть, – растерянно пролепетал Алимов, – я раза два только немножко ударил.

– Раза два? Да ты избивал его, как… Он раненый был, беззащитный, сам ведь нам во всем признался, – заплакал Леха.

– Погоди, Лешка, отпевать, дышит он. Так просто, отрубился немножко. Очухается.

Стенка позади них обвалилась, и из появившейся дыры хлынул яркий свет, из которого возникла улыбающаяся чумазая голова в каске.

– Приветик! – прогудела голова. – Ну, как вы тут? Все живы-здоровы?

– Живы, живы! Все живы! – заорал Муса. – Один немножко раненый только. Врача скорей надо!

Голова исчезла. Трое сидели над телом Слежнева и ждали. Наконец из дыры выползла Леночка Петрова, фельдшерица. Строгим взглядом оттеснив в сторону мужиков, она склонилась над Лехой.

– Ничего, пульс ровный, температура не очень высокая, – сказала она, – через пару неделек выйдет на работу.

Через тридцать минут они, окруженные толпой веселых людей, стояли в рудничном дворе и ждали клеть. Слежнев, заново перебинтованный, вытянулся на носилках. Он уже очнулся и молча водил глазами. Муса глянув, нет ли поблизости начальства, прошептал ему:

– Ты, это, Колька, извиняй, погорячился я немножко. Давай забудем, будто не было ничего. Давай, а?

Слежнев закрыл глаза.

Стоял июль сорокового. Над еловыми чащами и березовыми перелесками Бобрик-Донского района суховейный ветерок смешивал запахи болотной душицы и свежего сена с кисловатой гарью тлеющих терриконов. Весь район усеивали угольные шахты, и толща земли источена была тысячами километров ветвящихся и множащихся без конца горных выработок. Они резали пласты угля на прямоугольные куски, по большей части уже выработанные и заполненные обрушенной массой пустой породы. В таких местах возникали провалы грунта, и бледноватый среднерусский ландшафт приобретал странное, тревожащее душу очарование. Посреди рощи или ровного поля обнаруживался поросший осокой бочажок, где стрекозы сновали над глубокой темной водой и водилась уже кое-какая рыбешка. Немало народу копошилось во мраке, под опустелыми нивами и перелесками. Суетливые, как мураши, они всё удлиняли и удлиняли бесчисленные свои ходы, крепили их смолистым деревом, жадно выгрызали уголек, гоняли туда-сюда грохочущие поезда вагонеток и занимались множеством других, нужных им дел.

Шахта номер восемнадцать ничем особенным среди прочих не выделялась. Вокруг ее деревянных копров теснилось несколько барачного вида строений и ажурная, черная от непогоды и угольной пыли эстакада. Рядом, под солидных размеров терриконом, вились в густых зарослях широколистого репейника рельсы подъездных путей, вдоль которых располагались неопрятного вида склады. Всю эту красоту с трех сторон окружала желтеющая рожь.

Рукоятчик Гуркин работал на приемной площадке главного ствола. Каждые четыре минуты он подавал сигнал машинисту, рывком выдвигал стопорные кулаки, крепя ими подошедшую клеть, вытягивал из нее тяжело груженную вагонетку, заталкивал на освободившееся место пустую, после чего убирал кулаки назад, чтобы клеть могла опуститься. Двигался Гуркин размеренно, как автомат, не обращая ни на что внимания, и почувствовал запах дыма, только когда клубы его затянули все вокруг и стало трудно дышать.

– Ребята! – удивленно закричал он откатчикам. – Кажись, горит чего?

Те начали очумело оглядываться, словно очнувшись от глубокого сна. Огня нигде видно не было, один только дым. Вдруг басовито загудело вверху, внутри жестяной обшивки копра. Они подняли головы и обомлели. Вся решетчатая деревянная башня над ними горела. Длинные прозрачные полотнища пламени плескались на солнце.

Гуркин загромыхал вниз по лесенке, крича во все горло:

– Пожа-ар! Гори-и-им! Робя-а-а!

Откатчиков на нижней площадке уже не было, а был только едкий желтый дым, очень густой. Откуда-то сбоку вывалился давящийся кашлем человек. Гуркин узнал в нем своего начальника, десятника Никонова.

– Го-ри-им! Где пожарный кран? – крикнул он ему в лицо. Но Никонов только махнул рукой и засеменил прочь, мотаясь из стороны в сторону, как пьяный. Гуркин удивленно смотрел ему вслед. Отбежав довольно далеко в поле, десятник обернулся и прохрипел:

– Телефон… надо… Люди в шахте… Предупредить! Погибнут там все!.. – и побежал дальше, то и дело путаясь ногами в высокой ржи и падая.

– Кран надо! – неуверенно отозвался Гуркин.

Но десятник не оглянулся. В поисках несуществующего крана рукоятчик заглянул под галерею и под эстакаду, пару раз обогнул компрессорную. Хотел еще посмотреть под копром, но к нему уже было не подойти. Ветер, крутя-вертя пламенные вихри, стремительно разносил пожар по шахтному двору. Вспыхнула эстакада, следом бункер, и сразу же занялся весь второй копер. Сушь в ту пору стояла неимоверная. Так что когда, звеня и подпрыгивая на ухабах, из райцентра принеслись все три пожарные машины, их встретила сплошная стена ревущего огня. Расчетам оставалось только следить, чтобы бедствие не перекинулось на поселок.

Как ни странно, обошлось без жертв. Сменный механик Семенов, дежуривший на главном вентиляторе, не сплоховал и вовремя обесточил мотор. Воздушные струи в стволах изменили направление, огонь не распространился в глубь шахты. Испуганные рабочие выбрались через периферийные шурфы и вскоре уже толпились вокруг невиданного костра, дико сверкая белками глаз на вымазанных углем лицах. Некоторые шепотом обсуждали, что у кого осталось в сгоревшей раздевалке, но большинство, из осторожности, помалкивало. Те же, кто шептались, все чаще повторяли слово «поджог».

Начало съезжаться начальство. Прибыл растрепанный, белый от ярости секретарь обкома. Прочее руководство окружило его плотным кольцом и, взволнованно матерясь, занялось обсуждением вопроса скорейшего выявления и поимки поджигателей. В том, что это именно поджог, никто не сомневался. Зрелище небывалой катастрофы, с легкостью необычайной уничтожившей одну из лучших шахт Подмосковного бассейна, заставляло гневно потрясать кулаками даже наиболее выдержанных товарищей.

О том, что подземная часть не пострадала, им еще не доложили, поскольку начальника сгоревшей шахты увезли в больницу с сердечным приступом, а ближайшие его подчиненные попрятались кто куда. Управляющий трестом Лебедкин, узнав о происшествии, впал в ступор. Думать он мог только о том, посадят ли его за компанию с погорельцами или все обойдется как-нибудь строгим выговором. Только под вечер он решился наконец известить телеграммой замначальника главка. Тот немедленно молнировал самый зубодробительный ответ, но наверх доложил тоже только после тщательной рекогносцировки. Тогдашний нарком славился своим крутым нравом. В конце концов дурная весть докатилась до первого замнаркома Лучинского, который, недолго думая, распорядился срочно разыскать управляющего трестом «Шахтострой» Бирюлева и начальника «Шахтопроекта» Слепко. После чего, известив по телефону супругу, лично отправился на пожарище. Тем временем механизм следствия по факту произошедшей диверсии разворачивался без малейших задержек, замечательно быстро и профессионально.