Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Обдумывая, как всегда, перед сном все произошедшее за день, Иван Степанович пришел к окончательному выводу, что в качестве супруги эта Сергеева явится гораздо более подходящим вариантом, чем та взбалмошная хохлушка. Он прекрасно выспался и встал утром таким молодцом, что его собственная секретарша сделала ему комплимент. Точно в назначенное время Сергеева постучалась в дверь его кабинета. Получив разрешение, она вошла и, мило улыбаясь, произнесла:

– Я согласна.

В тот же день, после работы, они подали заявление в ЗАГС, а через положенные десять дней зарегистрировались.

Вечером, после церемонии бракосочетания, Шестаков внес определенные изменения в свой распорядок дня. В пункте № 14 он заменил «моцион» на – «прогулку с женой», в пункте № 15, к словам «беседа с мамашей», добавил – «и с супругой», а в пункте № 18, улыбаясь чему-то своему, вместо слов «личные дела» написал – «пребывание с женой». Остальные пункты остались без изменений.

Глава 24. Сашок

Дети сидели на длинном, побуревшем от времени бревне, как ласточки на проводе, и степенно рассуждали о чем-то важном. Денек выдался чудный, даже слишком теплый для конца сентября, и все вокруг было веселым и чистым. Маленькая Танюшка, счастливо ускользнув из-под надзора старших сестричек, собирала разные красивые камешки и стеклышки, в изобилии имевшиеся на обочине. Небо голубело, солнышко пригревало, но не пекло, как летом, и в тени сарая было довольно-таки прохладно. И тут глухо, но раскатисто ударило, потом – опять, и низко, хрипло, с подсердечным дребезгом завыла, застонала протяжная, тяжелая, неприятно сладкая музыка. Те, что были постарше, сорвались с места и побежали скорей смотреть, а Танюшка очень напугалась, заплакала и спряталась, от греха подальше, под крылечко.

По улице медленно двигался грузовик с опущенными бортами. В его кузове на простых козлах стоял обитый красной материей гроб. Он был раскрыт, и с высокого места можно было разглядеть мертвеца. По крайней мере, его заострившийся «восковой» нос и ржавую прядь волос, колеблемую ветерком. Рядом с гробом лежала красная же его крышка, а по другую сторону на обыкновенной кухонной табуретке сидела пожилая женщина в черном платке и выцветшем зеленом пальто. Она безразлично глядела на свои руки, сложенные на коленях. За первым ехал второй грузовик с шалашиком из увитых черными лентами проволочных венков, украшенных бумажными цветами и настоящими еловыми ветками. Далее шел самодеятельный духовой оркестр, как раз исполнявший ту страшную музыку. После небольшого промежутка двумя рядами следовали солидные товарищи в шляпах и драповых пальто, видимо – начальники. Следом валила толпа обыкновенных граждан. Лица у некоторых, соответственно моменту, выказывали со средоточенную печаль, но большинство выглядело вполне буднично. В конце концов, происходившее было обычным делом в этом шахтерском поселке. Люди неспешно шли, дышали воздухом, поглядывали рассеянно по сторонам и беседовали с соседями о простых житейских делах.

– Баба, чего это? – спросил один из подбежавших мальцов чопорную, худую, как шомпол, старуху.

– Ничего, героя хоронят, – ответила та.

Родился Сашок в тридцать восьмом. Первые сохранившиеся в его памяти события относились ко времени, когда они с мамой жили в городе Ленинграде на Гороховой улице. То, что они жили именно на этой улице, стало впоследствии предметом его гордости. Понимающие люди, услышав, где они тогда жили, всегда переспрашивали: «Как, на самой Гороховой?» Впрочем, ни улицы, ни города Сашок совершенно не помнил, а помнил только большую темную комнату, где все то время находился. Сидеть там одному целыми днями было очень скучно, а еще – голодно и холодно. Шла война. Сашку было четыре года. Мама целыми днями пропадала на работе, домой она приходила совсем ненадолго, когда за окном уже было темно и очень хотелось спать. Каждый раз, перед тем как опять уйти, мама Зоя, как он ее звал, будила его, торопливо натягивала на него рейтузики и кофточку «с зайцами», а если было очень холодно, то еще пальтишко и вязаную шапочку. Она почти всегда оставляла ему два кусочка черного хлебушка и кружку сладкого чаю или разведенного молочного порошка и строго наказывала: половину выпить сразу, как только она уйдет, а хлебушек еще не есть, а съесть один кусочек попозже, когда уже очень захочется, и тогда допить, что осталось в кружке, а второй кусочек съесть вечером и спокойно сидеть и ждать ее прихода. И ни в коем случае не реветь, а лучше играть с собачкой. Когда будут бомбить, обязательно залезть под большую кровать и не вылезать, пока не прозвучит сирена. Самое главное: в окно ни в коем случае не выглядывать и штору не отодвигать, потому что лампочка горит, а если она погаснет, то все равно не отодвигать и не бояться, а ложиться спокойненько в кроватку и спать. Сказав все это, она его много раз крепко-крепко целовала и уходила, а дверь комнаты запирала снаружи на ключ. Тогда Сашок все делал наоборот. Весь хлебушек он съедал сразу, а молочко или чай пил вместе с собачкой, когда придется. Только кушать все равно очень хотелось. С собачкой он немножко играл, но это было неинтересно. Она была старая, резиновая и даже не свистела. «Собачка заболела, она тоже хочет кушать», – говорил ей Сашок. И конечно, ревел, но реветь одному, без мамы, тоже было неинтересно, а живот от этого схватывало еще сильнее. Тогда он залезал на стул, делал маленькую щелочку в шторе и смотрел в окно. За окном все время виден был большой серый дом, а какие-нибудь люди появлялись там очень редко. Чтобы мама не заругалась, он всегда потом задергивал штору, как было. Взрывов бомб и снарядов Сашок совсем не боялся, наоборот, он им очень радовался, скакал на маминой кровати и громко кричал: «ура-а!» и «бум-м!». Это было очень интересно и весело. А боялся он сирены, потому что она-то как раз была ужасно страшной. Под кровать залезать он тоже боялся – там жил Серенький Волчок. Еще у него была тайная дощечка, а на ней – нарисованная красивая тетя. Он заворачивал ее в полотенчико, и дощечка становилась мамой Зоей. Когда большая мама Зоя уходила, он доставал свою маленькую маму Зою, ставил ее на стул и разговаривал с ней, пел ей песенки и рассказывал разные интересные вещи. Она, правда, все время молчала, зато не ругалась. Через несколько лет Сашок узнал, что вначале с ними на Гороховой жила еще баба Нина, но потом она заболела и умерла с голоду. Сам Сашок никакой бабы Нины не помнил.

Однажды мама Зоя пришла домой очень скоро, еще днем, немножко его поругала, а потом очень тепло и неудобно одела и вывела на улицу. На улице было интересно, но очень холодно, изо рта шел пар, а людей было не так уж много. Они с мамой ужасно долго куда-то шли. Сашок устал и раскапризничался, а у мамы был тяжелый чемодан и еще сумка, она не могла взять его на ручки и сердилась. Но они все-таки добрались до маминого завода и еще целый вечер и всю ночь ехали на грузовике и совсем замерзли, а потом они очень долго, много дней ехали в вагоне и приехали в город Пермь. В Перми с едой было получше и совсем не скучно, потому что там было много других детей и тетя Тоня. А мама опять все время работала на заводе. Папы у Сашка вообще никогда не было. Мама Зоя говорила, что папа был Полярным Летчиком и героически погиб, еще когда Сашок даже не родился. Он очень гордился, что его папа погиб так интересно, а не как у всех. У других детей папы тоже погибли, но самым обыкновенным образом – на войне. Сашок обожал слушать о том, какой его папа был героический полярник и храбрый летчик. Иногда, правда, мама не хотела разговаривать на эту тему и отвечала: «Отвяжись от меня ради бога! Ну был один такой, летчик-самолетчик, и хватит об этом».

Потом они немножко пожили в Казахстане. Там были большие собаки и даже верблюды. Однажды Сашок вышел из дому и увидел, что мальчишки стоят на дороге. Оказалось, грузовик раздавил соседскую собаку. Собака была очень злая, но теперь она лежала вся сломанная, у нее текла кровь, и лапы очень дрожали. Ее было жалко. А Петя Гуменюк сказал:

133
{"b":"230831","o":1}