– Ну, чего там?

– Еще спиртику дайте.

– Вот, Федор Иваныч, осторожнее только.

Клименко сделал хороший глоток, переждал несколько секунд, выдохнул и просипел:

– Открытый перелом там.

– Где, в каком месте?

– Посередине. Голень. А дальше – плита каменная. Ноги́, считай, нет, – его рот искривился.

– Кровотечение?

– Кро…? Ох, да вроде бы нет. Не знаю. Там не разберешь. Резать надо.

– Хорошо, я попробую, – пробормотала фельдшерица.

– Не дотянуться вам. Дайте нож, я сам сделаю. Там уже немного осталось.

– Да ты, кум, чего? Ты не сможешь. Пусть товарищ фельдшер попробует.

– Нет, сам я. Давайте, пока силы еще есть, а то сгину тут через вас.

– Чего делать будем? – прохрипел Куроедов на ухо Лене. Та, кажется, сама готова была упасть в обморок.

– Так нельзя… Но… Ведь другого выхода нет, нет выхода, придется…

– Инструмент-то у вас есть? Фельдшер, тоже мне!

– Есть инструмент. Но… я сама все-таки попробую, – она начала лихорадочно рыться в чемоданчике.

– Нет уж, давай лучше его сюда, неча время тянуть, – вмешался Клименко.

Она достала блестящий никелированный предмет, от одного вида которого Куроедову стало не по себе, и зашептала что-то Федору Ивановичу.

– Да все я понял! – громко выговорил тот. – Подоприте меня только, так, нож давайте! Фельдшерица сунула ему скальпель. Куроедов отвернулся. Послышался треск разрезаемого брезента.

– Вроде готово.

– Вот этим перетянешь, – она достала резиновый жгут, – сможешь?

– Смогу, смогу, держите меня лучше.

Чуриков привалился к нему и подпер спиной его плечи.

– Так, – Клименко начал, кряхтя и жалобно вскрикивая, делать что-то в своей норе, – все, отпускайте, – прохрипел он.

– Не расслабляйтесь, больной, лучше все побыстрее сделать, – противным голосом сказала Лена.

– Спиртику бы еще.

– Нет, нельзя, вот, держите шприц. Значит, четыре укола от колена и выше. Ну держи же! Не бойся, сильней втыкай. Так. Дави. Вынимай. Теперь там. Нет, выше. Да. Вынимай. Третий. Да, там. Так. Теперь последний. Ну вот, умничка, давай шприц. Теперь это держи, – она не глядя сунула ему тот самый никелированный предмет, – нет! Что же я, дура, делаю? Минуты три подождать надо. Передохни пока. А вы все отойдите, – бросила она окружающим, – отойдите, воздуху ему дайте. Фонари свои тут оставьте.

Все, кроме Чурикова, отодвинулись. Прошло пять минут.

– Федор Иваныч, пора.

– О-о-ох.

– Нужно, милый. Давай. Никто ведь не сможет, кроме тебя.

– Я тоже не могу, – прошептал Клименко. – Не могу! Не могу! Не заставите! Лучше тут подохну! Не заставите, гады! – заорал он. Свод наверху откликнулся раскатистым эхом. Какая-то мелочь посыпалась оттуда.

– Федор Иваныч! Тише, тише, ради бога!

– Миленький, надо, немножко уже осталось, надо, надо…

– Не сможет он, товарищ фельдшер, не сможет. Не должен человек такое над собой творить, давайте сейчас дернем его, может, само оборвется, – зачастил Купченко, – давайте, а?

– Не-ет, не надо, не дергайте, я смогу. Смогу! Смогу!

Метрах в трех от них упала здоровенная каменюка.

Все присели, а Клименко сжал инструмент и потянулся в глубь щели. Фельдшерица погладила его спутанные волосы и, отпихнув Чурикова, принялась сама подпирать больного.

– Крепче держи, – бормотал Клименко, – еще крепче. Так. Вроде вот оно. Начинаю.

Куроедов сжал зубы и зажмурился. Потом все же не утерпел и быстро глянул. Клименко, весь перекрученный, вдавился глубоко в щель. Правое плечо его быстро-быстро ходило. Лицо фельдшерицы было совершенно белым, черточки закрытых глаз и черные дырочки ноздрей резко выделялись на нем. Время загустело и тянулось вязко, как смола. Клименко всхлипнул и пробормотал:

– Всё, тащите.

Они разом бросились к нему и потянули. Придавленная фельдшерица елозила под могучим Чуриковым. Что-то затрещало и оборвалось, наверное, недоразрезанная штанина. Тело Федора Ивановича легко вышло из-под камней.

– Носилки спускайте, – приказал Куроедов тем, кто был наверху. Там мерцало теперь не меньше двадцати огоньков. Лена достала новый жгут и заново перетянула изувеченную ногу. Забинтовала обрубок. Спустили наконец носилки. Клименко положили на них, стали осторожно привязывать. Он лежал молча, дозволяя делать с собой все, что требовалось. Сразу после него подняли фельдшерицу, потом – Куроедова и Купченко, последним – тяжелого Чурикова.

Словно тугая пружина разжалась в груди у начальника ГСС. Страшный свод не висел больше над его головой. В клети Клименко вяло спросил его:

– Как там остальные? Нашли?

– Нашли, обошлось всё, живы-здоровы.

– Все?

– Все.

– И Кудимов?

– И он, – соврал Куроедов, чтобы не огорчать увечного.

– Это хорошо.

– И не говори!

Июльская жара немилосердно утюжила степь и все, что было разбросано по ней: шахты и поселки, города и хутора. Каждому, от важного начальника до курицы, казалось, что мучение это длится целую вечность. И действительно, небывалое, по словам стариков, пекло продолжалось уже почти три недели. Ночь тоже не приносила облегчения – раскаленные за день солнцем терриконы до самого утра отдавали свой жар неподвижному пыльному воздуху. Мозги у всех совершенно расплавились, окна и двери круглые сутки распахнуты были настежь, мужики взяли моду подолгу плескаться после смены под прохладным душем, но помогало это мало. Утомленные люди двигались через силу, как сонные мухи. Что до самих мух, то они, как раз, чувствовали себя прекрасно, умножились до чрезвычайности, жужжали и ползали повсюду, к тому же принялись кусаться. Кроме них, одни только пацанята, не вылезавшие из речки и черные, как негры, вполне удовлетворены были жизнью. Всё и вся тянулось к воде, особенно ближе к вечеру, когда над отвалами, улицами и помойками сгущалась насыщенная едким дымком горячая хмарь.

В такой вот погожий денек одна дружная компания наметила провести свой законный выходной, как говорится, на лоне природы. Состояла она из начальника шахты № 23-бис орденоносца товарища Слепко Евгения Семеновича, главного маркшейдера той же шахты товарища Левицкой Елизаветы Сергеевны, начальника Восточного участка товарища Романовского Феликса Ивановича, а также рядового инженера Скрынникова. Цель мероприятия заключалась в том, чтобы культурно отдохнуть, конечно, искупаться, ну и там, само собой, закусить. Для всех, кроме разве что Сашки Скрынникова, первая половина года выдалась очень напряженной. Текучка заела до невозможности, и хотелось как-то отвлечься, тем более такая стояла жарища и лето перевалило уже за половину. Договаривались они еще за неделю, а как дошло до дела, так и понеслось. Хозяйка Романовского, бабенка довольно заводная, но как раз сидевшая с грудничком на руках, устроила супругу жуткую сцену. Феликс Иванович обвинен был в злостном пренебрежении обязанностями отца семейства, склонности ко всяческим загулам и безобразнейшему пьянству. Все это было не так уж безосновательно, но в данном конкретном случае, учитывая солидный состав участников, совершенно абсурдно. Романовский защищался как лев, наглядно продемонстрировал ей, что и водочки-то у него была одна только поллитровка, а на остальных, в этом смысле, надежды никакой, тот же Сашка, скажем, халявщик известный. Он как человеку ей объяснил, что идет вовсе не по своей охоте, а исключительно по причине высокой политики и служебной субординации, но, позорно разбитый наголову, принужден был к прополке огорода.

Со Слепко вышла другая история. Жена его, Наталья, только рада была, чтобы супруг немного где-нибудь отдохнул, и с вечера еще заботливо собрала ему все, что требовалось. Сама она в ту пору тоже сидела дома с трехмесячным ребенком, а кроме того не терпела всех этих выпивонов у костра. Слепко рассчитывал забежать на шахту, быстренько глянуть, что там и как, и тогда уже со спокойной душой идти купаться. Но на шахте его ждали нечаянные хлопоты в лице Юсупа Галямова, нового начальника Южного участка. Парень работал как зверь, упирался, можно сказать, рогом, но во все тонкости обстоятельств вник еще не совсем. Когда Слепко подошел к конторе, неистовый Юсуп как раз потрясал кулаками перед понурым носом главного инженера Зощенко и гневно вопрошал, почему лесной склад не дает лесу и какие такие могут быть лимиты, когда участок едва выкарабкался из тяжелейшей аварии и весь лес ушел на восстановительные работы, а теперь они ему, видите ли, говорят, что больше не дадут! Это же форменное вредительство, он этого самого начальника склада, с его постной рожей, насквозь видит, а если главный инженер по каким-то своим причинам вредителя этого покрывает, то и с ним тоже найдется кому разобраться. Крик был прекрасно слышен на улице. Начальник шахты решил проблему за полчаса. Пять минут ушло на то, чтобы распорядиться об отпуске леса сверх лимита, а остальное время – на суровое внушение желторотому дебоширу, принесшему в итоге самые исчерпывающие извинения Зощенке. Потом Слепко зашел на минутку в свой кабинет, но там ему пришлось целый час препираться по телефону с трестом. В это время за дверью столпились посетители. Позабыв обо всех и всяческих пикниках, Слепко собирался уже спускаться в шахту, где его окончательно закрутил бы обычный водоворот.