Пьянство продолжалось неделю, затем выдавалось несколько дней передышки — и опять неделю, а то и полторы. Почти целое лето пролетело за этим занятием. С приближением осени молодому князю Василию немного полегчало — утихли хотя бы непрестанные тягучие боли в груди, да и кашлять стал пореже. Снова мог сопровождать отца на звериных ловлях, в хозяйственных разъездах, которых Мстиславу Мстиславичу в предзимних хлопотах приходилось делать много. Ездили в зажитье по селам, брали дань с купеческих обозов за свободный проезд по княжеским землям — торговые пути перед наступлением осенней распутицы были особенно оживленными, и товару всякого купцы везли много: в Новгород, в немецкие земли и оттуда — на Русь.
Понемногу жизнь налаживалась: и Мстислав Мстиславич поверил, что колесо его судьбы, выскочившее на житейском ухабе из привычной колеи, снова вернулось на прежнее место. Но — всего лишь на прежнее, в мягкую, хорошо укатанную колею благополучия и тихого доживания до старости. Он за это не сетовал на судьбу. Беда, случившаяся с Василием, так потрясла Мстислава Мстиславича, отняла столько душевных сил, что теперь ему уже думалось, что такое тихое существование и есть то, к чему нужно стремиться. Даже если ты и сын знаменитого отца, и вроде бы должен стать продолжателем его славных дел.
Князь Мстислав становился богатым человеком. Полнились зерном его кладовые, в бретьяницах зрели душистые меды, множились на мирных пастбищах его стада, в резных ларцах появлялось все больше серебра и разного золотого узорочья, сработанного и немецкими и новгородскими мастерами, и хитрыми искусниками из далеких полуденных стран. Дружина князева тоже богатела — ей Мстислав Мстиславич отдавал большую часть своих доходов. Не занятые ратными трудами дружинники обрастали хозяйством, Строили себе просторные хоромы, заводили челядь, псовые охотничьи своры не хуже князевых, как княгинь или боярынь разодевали в дорогие ткани жен и дочерей своих. Не военная добыча кормила воинов, а мирный кропотливый труд крестьян на земле, не терзаемой ни набегами поганых, ни княжескими междоусобиями.
Однако были и недовольные. Те, кто, воюя под знаменем князя Мстислава, стали воинами по сути своей, познали восторг битвы и на службе у князя надеялись испытать его еще много раз. Им хотелось, чтобы князь Мстислав Мстиславич не сидел сиднем в Торопце, а водил свою дружину, куда ему честь и долг велят. Разве спокойно на русской земле? Многие думали вначале, что князь не простит Чермному своего унижения, да и за всех Ростиславичей встанет — и готовились к большим и славным походам, ждали только приказа. На пирах жадно вслушивались в речи князевы: когда скажет? В какие земли позовет? Но Мстислав Мстиславич никуда свою дружину не звал и не говорил даже о грядущих походах. А время шло и шло, делая вечную и неизменную работу, уносило своим течением все насущное куда-то вдаль, затягивало песком забвения, словно текущая вода, что меняет русло: глядишь — а на том месте, где недавно было глубоко, теперь — отмель, и водоросли шевелятся на песке, а там, где раньше виднелось дно, нынче темнеет черной водой новый омут.
Кто был нетерпелив — ушел от князя искать другой службы, отговорившись разными причинами. Прочие же потихоньку привыкали к спокойной жизни, вместо воинских подвигов удовлетворяясь ожиданием этих подвигов и долгими разговорами о них за чашей пенного меда из княжеских погребов. Потом и сами стали у себя заводить такие погреба. От добра добра не ищут — при такой хорошей жизни неловко как-то жаловаться на неудавшуюся ратную судьбу. Всего дружины у князя Мстислава в Торопце насчитывалось три десятка человек. Чем мельче озерцо, тем скорее оно травой зарастает.
Так и продолжалось бы сытое и пресное существование торопецкое, если бы не произошел один случай, заставивший Мстислава Мстиславича вновь потерять покой.
Как-то раз явившийся к князю для ежедневного доклада о делах сотник Ларион сказал, что о встрече просит некий юноша, прибывший из Новгорода. Просит почтительно, но весьма настойчиво. У княжеского крыльца вместе со всеми толочься не желает, а хочет личного свидания, похоже, что с глазу на глаз. С этим он обращался к Лариону уже несколько раз, но Ларион, считая такую встречу для князя неважной, хлопотать за юношу отказывался. Пока наконец сей отрок, робея и смущаясь, не предложил Лариону некоторое количество серебра. Целых десять гривен предложил юноше за одну такую возможность поговорить с князем Мстиславом. Ларион рассказывал об этом князю как о случае, способном позабавить. И, приберегая самое смешное напоследок, трясясь от мелкого хохота, поведал, что юноша этот новгородский больше всего мечтает о том, чтобы поступить на князеву службу простым дружинником. никаких милостей других не хочет и готов не только служить не за страх, а за совесть, но даже и сам согласен платить князю — лишь бы находиться рядом с таким великим человеком и знаменитым воином.
Князю Мстиславу следовало рассердиться на Лариона — ну что же смешного можно углядеть в столь благом порыве юноши? О службе под началом прославленного князя могут и должны мечтать все русские юноши, если они хорошего рода. Смеяться над этим — значит и князю наносить обиду. Но Мстислав Мстиславич не рассердился на верного своего Лариона: он слишком был удивлен его рассказом, чтобы обратить внимание на некоторый ущерб своей чести. Он вдруг страшно удивился тому, о чем и не вспоминал давно уж: а ведь к нему с такой просьбой — принять в дружину — не обращались много лет. Да еще с таким горячим желанием! Конечно, бояре да зажиточные горожане пристраивали своих отпрысков в дружину, но они лишь числились дружинниками, являлись два-три раза в году на смотр, если князю приходила мысль проверить деятельность воеводы и готовность своего войска, а жили-то эти вновь принятые дружинники все равно при своих родителях, подворьях и хозяйствах. Но этих можно не считать, так уж было заведено от веку — стараться устроить свое чадо поближе к сильным мира сего. В просьбе же неизвестного юноши Мстислав Мстиславич почувствовал совсем другое. Да и Ларион тоже что-то такое, видно, чувствовал, может быть, поэтому и подсмеивался? Человеком-то он был совсем не смешливым Сам не понимая, почему волнуется, Мстислав Мстиславич распорядился юношу позвать немедленно.
Взгляд юного новгородца заставил душу Мстислава всколыхнуться. И вспомнилось не столь давнее, но, оказывается, крепко забытое прошлое: вот так же, с такой же восторженной надеждой смотрели на него, князя Мстислава, сражавшиеся рядом с ним защитники Торческа. Словно дохнуло из прошлого пряным и свежим ветром молодости!
Мстислав Мстиславич с любопытством стал рассматривать юношу.
Тот был высок ростом — пожалуй, на целую голову выше самого князя, — не по возрасту статен и красив. Одет в добротную одежду, но без излишнего щегольства: синего плотного сукна кафтан, порты бережно заправлены в высокие сапоги красной, умело выделанной кожи — сразу видно, что и мягки и прочны. У пояса — меч, да такой, что сразу хочется его в руках подержать, ладонь так и просит удобной резной его рукояти. Меч-то, однако, надо было юноше в сенях оставить, сотник Ларион, лично доставивший нежданного гостя в княжеские покои, впопыхах забыл об этом. Но юноша и сам, войдя, догадался, снял пояс вместе с оружием и бережно, как ребенка, передал стоящему рядом Лариону. И лишь после этого повалился князю в ноги. Мстиславу Мстиславичу такое начало понравилось.
Оказалось — юношу зовут Никитой, был он из знатного рода, сын невинно убитого Олексы Сбыславича, вятшего мужа новгородского. Этого Олексу знал и любил сам Мстислав Храбрый. Был когда-то Олекса в составе посольства, призвавшего Мстислава Ростиславича на новгородский княжеский стол — хоть и молод был, а удостоился такой чести. С Храбрым ходил на войну в городском ополчении, сражался рядом и был им отмечен. И всегда держал в новгородском совете вятших сторону любимого князя. Хотя — кто тогда в Новгороде был против него? Никто.
Никита, испросив разрешения, заговорил сбивчиво, но страстно. Из его рассказа выходило, что Новгород, лишившись по воле Божией правления Храброго, память светлую о нем хранит, но живет с тех пор все хуже, не имея защиты и теряя былое величие. Попал он теперь в кабальную зависимость к Суздалю и Владимиру, к великому князю Владимирскому Всеволоду. Бояре Всеволодовы в Новгороде хозяева. От их рук погиб отец Никиты, и самому ему стало в родном городе жить невозможно: чуть не убили и его. Поэтому, отчаявшись найти в мире справедливость, Никита решил посвятить свою жизнь сыну Храброго, князю Мстиславу Мстиславичу, тем более что мечтал об этом с юных лет и будет счастлив, если жизнь его, Никиты, князю понадобится. Все необходимое для воинской службы у Никиты есть: и доспех, и оружие, и конь. Все, кроме, может быть, боевого опыта. Так ведь и самые опытные воины когда-то начинали неумелыми юношами. Была бы отвага в сердце! А отвага у Никиты есть, пусть князь проверит, если пожелает, поручив ему какое-нибудь опасное дело.
