С тех пор жажда мести больше всех других чувств поддерживала Никиту, давала ему силы для жизни, когда приходилось туго. Оставшись один, без защиты, без средств, скрывающийся от могущественных врагов, он все же не позволял себе отчаиваться. За этот год ему досталось всякого — жил у чужих, не всегда добрых людей, скитался между редкими селами и монастырями, милостыню просил не однажды — а каково это было ему, выросшему в чести и в достатке, — и от вооруженных чудинов да разбойников-литвинов по лесам скрывался, еле ноги уносил. Нельзя было ему ни умереть, ни в полон попасть. Раз уж он выжил тогда, значит — для того, чтобы отомстить. Ради этого и пришел сейчас к Новгороду. Не убивать Мирошкиничей, нет. Еще не время. Нынче у Никиты другое дело было в родном городе.

Однако следовало подумать, как же проникнуть туда, как пройти через городские ворота.

Если, назвавшись жителем отдаленного села, сказать, что идешь поклониться Святой Софии, к примеру, — не вызовет ли подозрений? Одет Никита как самый настоящий смерд, да ведь к смерду-то и привяжутся. Не праздник, чай, чтобы в такой долгий путь пускаться. Хотя бы и к Святой Софии. А ну, сказывай — кто таков, какого такого села? А село чье? А кто староста? Начнут спрашивать, да попробуй не ответь им. А ответишь — соврешь обязательно. И тут вдруг кто-нибудь: «А постой-ка! Что это лицо мне твое знакомое? А ну, ребята, гляньте-ка на богомольца!»

Нет, нельзя так. Схватят. Одному в город не пройти.

Если бы пристать к кому по дороге. Но к кому? Богомольцев сейчас и вправду немного ходит. Самый пост, до праздников далеко. Да и день скоро к вечеру. Утром бы. Может, купцы пройдут с торговым обозом? С ними попроситься? Нет, не возьмут. Купец — он за неизвестного человека отвечать побоится. Серебра бы ему дать, купцу, полгривны или лучше — гривну, тогда согласится, и с радостью. Мигом тебя в повозные наймет да людям своим велит помалкивать.

С купцом в город легко пройти. Да только серебра у Никиты нет. При такой жизни забудешь, как оно и выглядит, серебро-то.

Пообещать купцу, что в городе с ним расплатишься сполна? Ведь Никита пришел в Новгород и за серебром тоже. Пришел и свое обязательно возьмет. Можно купцу и больше гривны пообещать. Провел бы только!

Пообещать-то можно, да не поверит никто на слово вышедшему из-за скирды человеку в сероваленом грубом зипуне с подпалами — следами ночевок у костра. В лучшем случае — опять допытываться начнут: чей, мол, ты да у кого в городе возьмешь. Это — если вообще захотят разговаривать, а не прогонят от обоза, словно разбойника. Нет, и купец не годится.

Вон ворона летит — счастливая! Разрешения ни у кого не спрашивает, машет себе крыльями, раз, два — и перелетела через стену.

Посмотрев вороне вслед, Никита снова скрипнул зубами от злости. Ответят они мне, подумал он, ответят еще и за то, что я, сын самого Олексы Сбыславича, рожденный для славных дел, нынче ободранной вороне позавидовал!

Время шло, и Никита понемногу начал смиряться с мыслью, что, верно, придется ему эту ночь провести в скирде. Ничего, с тоской думал он, не впервой, зароюсь поглубже в сено, главное, что ногам в валенках тепло, завернусь, надышу — переночую! А завтра с утра, может, Бог даст попутчиков — проберусь в Новгород! Столько терпел, неужто одну-единственную ночь не выдержу? Март кончается, небо в тучах, большого мороза не будет. В городе, когда доберусь до дядьки Михаила — первым делом его попрошу, пусть велит баню истопить. В бане и отогреюсь.

При мысли о бане заныло все тело, истосковавшееся по теплу и чистой одежде.

Движение на дороге, за которой наблюдал Никита, было не слишком оживленное. Проехал, правда, длинный обоз — издалека не разберешь с чем, но к нему явно подходить не стоило: при обозе ехало несколько оружных всадников, даже в бронях. Наверняка обоз — княжеский. Никита долго и угрюмо смотрел ему вслед.

Немного погодя проскакал, торопясь, отряд дружинников — щиты красные, со львами. Владимирцы! Нового князя, Святослава Всеволодовича, войско. Разъезжают, словно у себя дома. Скоро совсем новгородской воли не останется, все подомнет под себя великий князь Всеволод!

Мирошкиничи, наверное, теперь в большую силу вошли, думал Никита. Великий князь их руками новгородскую вольность задушить хочет, а они и рады. А как же? Им выгода большая — прислуживая силе владимирской, своих новгородцев грабить. Только скоро закончится их, Мирошкиничей, счастье — один князь уйдет, другой придет, а Новгород Великий как стоял, так и будет стоять.

Никита еще раз глянул с тоской и вдруг — даже сердце в груди разбухло — обрадовался неожиданной удаче: вдали показались два простых крестьянских воза с сеном. Почему-то сразу пришла уверенность, что именно с этими возами он нынче в город проберется. Может быть, за долгое время скитаний и мытарств он научился больше доверять простым мужикам, чем людям в богатой одежде и с оружием?

Он не раздумывал. Ноги сами вынесли его на дорогу. Никита не стал дожидаться, пока мужики подъедут, и для уважительности двинулся им навстречу, стараясь идти степенно и всем своим видом показывая, что он не задумал никакого зла. Как-то само собой получилось, что разулыбался.

Передний возница придержал коня. Поравнявшись с Никитой, оба воза остановились. Двое мужиков, не отвечая на улыбку Никиты, недоверчиво разглядывали его. Тот, на первом возу, как бы невзначай положил руку на белое захватанное топорище, которое высовывалось из сена с правой стороны. Сидевший же на втором возу, подальше от Никиты, свой топор достал не таясь и даже поиграл им, словно пробуя, как руке удобнее. Чем дальше от тебя человек, тем больше хочется показать ему, что ты вооружен. Вроде бы это еще и не оружие пока, а знак тебе: остерегайся. Ну, а когда ты к человеку близко, тогда это уже взаправду оружие, и тут уж оно может само за тебя решить, что делать. Так что — остерегись и без нужды оружию воли не давай.

Ах, как Никита знал и понимал этих мирных русских мужиков!

— Здравствуйте, люди добрые, — произнес он, и почему-то сразу расхотелось улыбаться: в горле запершило, пришлось несколько раз с трудом сглотнуть, чтобы не сорвался голос.

— Здорово, милый человек, — нерешительно сказал первый мужик. Второй что-то буркнул недовольно.

И тут Никита снял шапку и упал на колени. Когда он шел навстречу мужикам и на ходу прикидывал, что будет им говорить, он еще не знал, что так получится.

— Братцы! Помогите в город пройти! Нужда мне там быть. Возьмите с собой!

Мужики засуетились, переглянулись. Первый смущенно поскреб в затылке, сдвинул шапку на лоб, до самых глаз. Второй посмотрел на топор в своей руке и бросил его в сено.

— Да ты встань, встань скорей. Не дай Бог — увидит кто, — торопливо сказал первый.

Никита медленно поднялся с колен, стараясь преодолеть легкий стыд и втайне радуясь тому, что, кажется, правильно поступил.

Оба мужика смутились едва ли не больше самого Никиты. Они были намного старше его и, конечно же, за долгую жизнь свою стаивали на коленях не раз — мало ли господ вокруг! У смердов жизнь такая, не поклонишься — не проживешь. Но вот чтобы перед ними кто-нибудь колени преклонял, как перед боярами, — такого, наверное, в их жизни еще не случалось. Да еще так неожиданно! Тут почешешь в затылке.

— Возьмите с собой, братцы. Одному не пройти мне. — Никита видел уже, что мужики возьмут его с собой, но все пытался им объяснить, словно в благодарность за их доброту. — Боюсь — стража не пустит. А в городе у меня есть к кому пойти! Возьмите, братцы, не оставьте в лесу ночевать!

— Ладно, ладно, — поспешно и не глядя Никите в глаза произнес первый мужик. — Садись ко мне. Поедешь — будто бы с нами, будто мы сам-третей были.

Он переглянулся со вторым мужиком, кивнул ему. Тронул коня и, пока Никита устраивался рядом, уминая сено для удобства, объяснил:

— Значит, слушай. Мы — монастырские, Духова монастыря. Знаешь такой?

— Знаю.

— Вот. Ездили за сеном, значит. Запомнил? За сеном.