— Что мы здесь сидим? Скажи, что делать!

— Выходи, посадник!

Тут уж Твердислав к ним действительно вышел. Передние даже отшатнулись — так он был зол и страшен. Усы — торчком, глаза выпучены, зубы ощеренные так и сверкают.

— А я вам не посадник больше! — напрягаясь что есть силы, закричал он. — Сами собой управляйте, а я не хочу! Как я из-за вас князю в глаза смотреть буду?

Молчание было ответом, и Твердислав почувствовал, что новгородцы — даже самые ярые вчерашние крикуны — снова в его руках.

— Домой хотите? — продолжал он. — Идите домой! А я с вами не пойду! Я такого позора перед Новгородом принимать не стану! Что вы дома говорить будете? Прогулялись, попировали, князя бросили — и назад? Стыд-то, стыд-то какой!

Они оживали на глазах. Чесали в затылках, качали сокрушенно головами, крякали, прокашливались. Наконец заговорили, все почти разом, перебивая друг друга:

— Не сердись, посадник! Погорячились маленько.

— Сами не помним, как все вышло! Прости!

— Пойдем за князем!

— Догоним войско, повинимся. Веди, Твердислав!

Он снова оглядел их, будто раздумывая. А внутренне был совершенно спокоен.

— Так что — за князем пойдем? А дальше что? Не запроситесь опять домой с полдороги?

Восторженный рев был ему ответом. Не дожидаясь приказа, многие стали расходиться — сворачивать шатры, увязывать телеги, седлать коней. Новгородская толпа снова превращалась в войско.

Через два дня оно догнало своего князя и смоленцев.

Город Речицу взяли приступом, с наворота. Голодные до драки новгородцы не подвели, не дрогнули под градом камней и стрел, кинулись на валы, и пока шла рубка, отвлекшая все силы защитников города, смолянам удалось почти без помех перебраться через стену с другой стороны — и открыть ворота. Отряд, оставленный Всеволодом Чермиым в засаде, состоящий из двух сотен отборной черниговской дружины, однако, не захотел сдаваться, и бой продолжился на улицах. Не желая напрасного кровопролития, Мстислав Мстиславич ездил бесстрашно по городу, уговаривал тех, кто еще сопротивлялся, сложить оружие. Один дружинник черниговский, от злобы и бессилия потеряв разум, направил на князя стрелу почти в упор, но — чудо, наверное — не попал, стрела лишь свистнула возле уха Мстислава Мстиславича. А стрелявшего связали свои же, узнавшие, что победил их знаменитый князь Мстислав, прозываемый Удалым, — такому и сдаться не стыдно. Речица был последний город на пути к Вышгороду и Киеву, где затворились основные силы Чермного.

Всеволод Святославич Чермный боялся расплаты за свои злодеяния. За показной наглостью он прятал свой страх, обвиняя других во всевозможных преступлениях, прятал свою вину и, наконец, сам спрятался за стенами городов, надеясь, что рукотворная твердыня сделает и душу тверже. А на деле он оказался недальновиден. Если бы Чермный не раздробил свои силы, оставив небольшие засады по днепровским городкам, а собрал их в единый кулак и встретил войско князя Мстислава на рубежах Киевского княжества, то война могла пойти совсем по-другому. Да хоть бы и не так — пусть бы в первой же битве потерпел поражение! Все-таки в этом для князя больше чести, чем в крепостном сидении и ожидании конца. Выйди в поле, князь! Пускай русская земля видит, что ты уверен в собственной правоте! И Бог вас рассудит. Но нет — не выходит в поле Всеволод Святославич. Князь Мстислав берет один его город за другим, а он сидит в Киеве, хочет обречь древнюю столицу на новые беды и разрушения, которые принесет приступ.

Что ж, пусть пока сидит. Зато теперь по всей Днепровской области установлен справедливый порядок. Города возвращены князьям, жадные тиуны да огнищане, расставленные повсюду Чермным, чтобы с крестьянина последнюю шкуру драть, изгнаны вон. Люди вздохнут с облегчением: известно, под своим-то князем живется и свободнее и сытнее. По селам народ от удивления глаза вылупил — надо же, войско идет большое, а — не грабит, скотину не уводит, за девками по огородам не гоняется. Князь не велел! Вот это так князь справедливый.

Мстиславу Мстиславичу давно не было так хорошо. Он чувствовал себя не просто победителем — он теперь знал, что во всей русской земле не найдется силы, которая сможет ему противостоять. А если найдется, то вряд ли захочет. Он впервые в жизни ощутил на себе, что значит любовь народная. Некоторые городки даже воевать не пришлось — сами жители, узнав, кто подошел к их стенам, открывали ворота настежь. Колокольным звоном встречали — там, где были колокола, а нет — звонили в била, высыпали навстречу, кланялись как святому заступнику.

Хорошо, славно было ехать ранним летним утром во главе непобедимого воинства по высокому берегу Днепра! Жаворонки в небе висят над лугами, поют, в реке рыба всякая плещется, отнерестилась недавно и жирует, в лесах вдоль Днепра нет-нет да и мелькнет убегающий олень или буйволица с детенышами. Жируйте, милые, растите, нагуливайте мясов побольше! И вам хорошо, и нам, когда на стол попадете. Прощайте пока, до осени!

Сегодня поднялись рано — до Вышгорода оставалось самое большее полдня пути, если ехать не спеша и с остановками, но и двигаться решили медленно, не растягиваясь, чтобы подойти к городу одной кучей, и людям и обозу. Дозорные, высланные вперед, еще не вернулись, думать было не о чем — плыви себе вперед, покачиваясь в седле, подремывая и вдыхая запахи цветов, кожаной сбруи, конского пота. Хорошо!

Вольно или невольно, а Мстислав Мстиславич подумывал о своей дальнейшей судьбе. Рано или поздно эта война кончится, Чермный будет наказан, порядок в Киевском княжестве, подчиненном потомкам Мономаховым, будет окончательно наведен. А что же потом? Возвращаться в Новгород и снова бегать по лесам за неуловимыми отрядами чудинов? Годы уже не те.

Да, сорок пятый год — не шутка. И уже ради того, чтобы разорить несколько глухих деревень языческих и захватить лишнюю сотню голов скота, не захочешь проводить долгие морозные ночи в лесу у костра, прислушиваясь: то ли это волки воют, то ли леший-старичок балуется, то ли чудины перекликаются, норовят окружить и сонных твоих дружинников перерезать.

Есть, правда, ныне достойный славы княжеской противник — орден. Это — сила, и победить ее будет весьма почетно. Мстислав Мстиславич был уверен, что одной хорошей битвы будет достаточно, чтобы орден либо перестал существовать, либо смирился и был приведен к покорности. Но победа над орденом почему-то не казалась князю Мстиславу такой уж желанной целью.

Он разочаровался в новгородцах. Случай, произошедший под Смоленском, когда новгородская дружина подняла бунт и отказалась идти со своим князем, оставил в душе Мстислава Мстиславича словно какую-то занозу, и она напоминала о себе, может, и не очень сильной болью, но довольно часто. Как? Чтобы войско бросило своего князя? Он о таком раньше и не слыхивал. Князья бросали свои дружины, убегая с поля боя, — это бывало. Но и то — с поля боя ведь, от смерти спасаясь, когда так припечет, что себя не сознаешь. Такие князья потом всю жизнь не могли смыть позора! Притчей во языцех становились. И детям их тоже приходилось нести отцовский позор.

А что же новгородцы, вольные горожане, блюстители древних законов и уложений? Из-за такой мелочи, как пьяная драка, решились на неслыханное! Ведь никто силой не гнал, сами на вече приговорили — походу быть. Да еще как кричали-то: веди нас, княже! Да мы! Да ты! Да с тобой! Да с нами! Тьфу.

Мстислав Мстиславич воочию убедился в том, что на новгородцев полагаться нельзя. Нельзя ни в чем. Пусть они считают себя главнее и выше всех остальных жителей русских земель, пусть гордятся своими свободами и древностью стольного города. Но разве можно иметь с ними дело? Ты хоть разорвись, наизнанку вывернись, им служа, их прославляя, их обогащая, а они в один прекрасный день все это мигом забудут. Из-за какой-нибудь курицы, которую ты случайно раздавишь, проезжая по городу. И как куча хворосту полыхает от малой искры — воспламенятся, заколотят в вечевой колокол, объявят тебе, что ты им больше не надобен, а надобен им такой князь, который кур не давит! И выгонят из Новгорода. Да еще, назло тебе ли, себе ли самим назло — призовут такого злодея, что небо над ними с овчинку покажется. А зато по своей воле!