Константин был старше на пять лет, и в детстве они были очень дружны. А когда Георгий подрос, стали даже неразлучны. Он восхищался старшим братом, завидовал его способности к учению, его вдумчивой рассудительности, умению быть взрослым. В двенадцать лет у Константина уже был свой небольшой, но настоящий полк, и многие боярские дети почитали за честь служить в том полку дружинниками. Отец в Константине души не чаял — тот был долго ожидаемым первенцем великого князя и несомненным преемником всех его дел и свершений. Константина первого стал Всеволод Юрьевич брать с собой на войну, началось это с того славного похода на половцев, после которого поганым еще и до сих пор оправиться не удалось. И в этом Георгий тоже завидовал старшему брату, любя его и желая ни в чем от него не отставать.
И не помнил уже, как получилось, что от всей зависти к брату осталась лишь зависть к его первородству, к тому, что наследует он Великое княжение. Со временем мысль Георгия о какой-то несправедливости судьбы по отношению к нему стала неотвязчивой. Георгий мучил себя вопросом: отчего повезло родиться первым не ему? Разве из него не получился бы великий князь? Он был великим князем в душе. В то время их отношения с Константином стали заметно холоднее, это замечалось всеми. Георгий подозревал, что старшего брата против него настраивают, думал на бояр Константиновых, имел даже подозрения на великана Добрыню, телохранителя, наставника и дядьку Константина, который неотлучно находился при княжиче с малых лет. Потом — и, наверное, не без оснований — стал про себя винить в том отца. Стареющий великий князь — и Георгий однажды понял это, — все меньше заботясь о преемничестве, стал видеть в детях, а особенно в Константине и Георгии, не столько преемников, сколько соперников себе. Всеволод Большое Гнездо так любил власть и величие свое, что ревновал, как старый муж ревнует молодую жену, ко всякому.
Он, кстати, и был тогда таким старым мужем. За два года до смерти, шестидесятилетним стариком, вдовцом многодетным, взял за себя красавицу, полоцкую княжну шестнадцати лет от роду. И сразу же приревновал ее к Георгию, может быть — и не без оснований, потому что молоденькая мачеха очень понравилась пасынку. Услал тогда отец Георгия в Суздаль, подальше от глаз и от соблазна. Там, в Суздале, Георгий, погрустив, навсегда похоронил надежды на то, что Всеволод Юрьевич проявит к нему благосклонность большую, чем к Константину.
И вдруг через два года как гром с ясного неба! Почувствовав приближение кончины, отец отчего-то повздорил с Константином — и лишил его Великого княжения. И отдал его Георгию! Призвал к себе во Владимир второго сына — и все боярство, и всех выборных от разных концов своей земли заставил принести клятву верности Георгию и целовать крест.
Георгий, конечно, понимал, что брата это должно обидеть. Но Константин и сам был хорош! Горд слишком — не захотел отцу простить какую-то малозначащую обиду, а ведь отец за ним в Ростов несколько раз посылал! Нет уж, хочешь быть великим князем — переломи себя, поклонись в ноги родителю, покажи ему сыновнюю любовь и верность! Старый — он ведь как малый: с ним поласковее — и он к тебе ласков станет. Так что Константин сам был виноват в том, что лишился владимирского стола.
А обвинять во всем, конечно, стал Георгия. Требовал даже, чтобы тот уступил ему Великое княжение, по старшинству. Но и сам, поди, не верил, что это возможно. Так-то, братец! Не проси и не требуй, а силой отними. Маловато силы? Тогда сиди тихо у себя в Ростове и будь доволен, что тебя не трогают.
Узнав, что Константин, скрытно от братьев, встал на сторону князя Мстислава, Георгий Всеволодович кроме обычного великокняжеского гнева почувствовал и некоторое огорчение. Константин был теперь все равно что покойник — а терять братьев всегда огорчительно. Даже если и ссорился с ними при жизни. Собственно, сюда, в свой шатер, установленный в поле возле готовой к паводку речки Кзы, великий князь позвал братьев Ярослава и Святослава обсуждать не столько грядущую битву и раздел земли, сколько участь Константина. Ах, глупец! Самое лучшее для него будет — если погибнет в сражении.
— Ну? а что с книжником-то делать будем? — спросил Георгий, когда вроде бы уже говорить стало не о чем и братья собирались разъезжаться по своим станам. Во все время разговора великий князь ждал, что который-нибудь из братьев заговорит про Константина. Ни один не заговорил.
Святослав удивленно вскинул круглые глаза на Георгия и пожал плечами. Ярослав же понимающе прищурился:
— Ты за него не беспокойся, великий князь.
Называя так брата, что делал чрезвычайно редко, Ярослав как бы помогал ему: переводил вопрос о Константине из области личных и родственных отношений в область государственную. А здесь жалости и любви места не бывает.
— Жив останется Константин — его счастье, — продолжал Ярослав. — Но лучше бы и не остаться ему. Куда его потом девать? Ростов ему оставить — жирно будет. Сельцо дать для кормления? Или в темнице держать до скончания дней? Так тоже нехорошо будет. Хлопот не оберешься, великий князь. У него много заступников найдется, у Константина-то. Донимать станут.
Как великий князь, Георгий почувствовал, что Ярославу возразить нечего.
— Ну и ладно, братья. Как Бог нас рассудит — так тому и быть. Он, Константин, в бою не крепок, как помнится. Слаб, тщедушен. Может случиться, что погибнет.
— Да он-то слаб, — встрял мало что понявший из разговора Святослав. — А у него дружина крепкая. Не знаете, что ли? Олександр Попович с подручником своим, Торопом, Дикун Нефедий — богатыри! На них и смотреть страшно! А Добрыня? Добрыню-то помните? Ты, брат Георгий, его должен помнить!
Георгий и Ярослав переглянулись. Они хорошо помнили Добрыню, да и как его забудешь. Такой, наверное, на всю Русь один. В самой силе сейчас, в самом расцвете богатырь. Они, когда маленькими были, приставали, бывало, к Константину, чтоб уговорил наставника своего силу показать, потешить их. Иногда Константин соглашался, во дворе вешали буйволиную тушу, Добрыня брал огромный меч, для других неподъемный, и шутя, небрежными взмахами принимался отрубать от толстой туши пласт за пластом. Попробуй подберись в бою к Константину, если рядом такой защитник будет! В дружине Константиновой и еще богатыри есть. Будет трудновато с ними справиться.
Но после такого хорошего разговора не хотелось расстраиваться и думать о неприятном. Старшие братья Святославу ничего отвечать не стали.
Посидев еще немного, Ярослав и Святослав ушли — каждый к своему войску. Георгий вышел из шатра — полюбоваться весенним закатом, подышать, нагулять перед ужином легкого голоду. Стражники княжеские, рассевшиеся возле костров, повскакивали на ноги: не нужно ли чего государю? Как водится — возникла суета, понабежали все разом — и воевода, и мечники, и кравчий, и конюший. Не поймешь — то ли услужить великому князю торопятся, то ли просить о чем-нибудь станут.
Если вдуматься, то бестолковый двор у него, у Георгия Всеволодовича. Нет, дело свое каждый, конечно, справляет, задержки не бывает ни в чем — ни в еде, ни в услугах, ни в устройстве забав и развлечений. Но как-то делается все не так, как должно делаться. Незаметно должно все быть исполнено! Будто само собой. А для этих главное не так князю услужить, как выставиться, чтобы князь заметил, с какой истовостью они ему служат! Мало уделявший внимания внешней стороне своего быта, Георгий сам довел до такого. Учить надо своих приближенных, учить каждый день! Натаскивать, словно выжлецов. Но ему жалко было тратить на это время, да, впрочем, он и привык к некоторой назойливости услужающих. Иногда только сердился — когда хотелось сорвать на ком-нибудь злость. Вот у отца был двор! Это да. По шевелению его брови все возникало и исчезало. И никакой толкотни.
Вспомнив об отце, Георгий в который раз уже поймал себя на том, что невольно сравнивает, и как всегда — не в свою пользу. В душе всколыхнулась привычная злоба, неизвестно на кого направленная. Не на себя же злиться ему. Чтобы дать злобе выход, хорошо было бы сейчас рассердиться на кого-либо из приближенных — да хоть на кравчего: почему еще ужин не готов? Да по зубам бы ему — сразу полегчает, средство проверенное.
