Вскоре Мстиславов отряд — все три сотни разъяренных, горящих желанием сражаться воинов — подошел к городу так близко, что все уже могли видеть это печальное и страшное зрелище своими глазами. Мстислав Мстиславич непроизвольно перевел коня на шаг, то же самое сделали остальные. Теперь спешить было некуда, загнать коней среди леденящей душу тишины запустения казалось кощунственным. Ехали шагом, зорко осматриваясь по сторонам, на всякий случай держась за оружие — кто за рукоять меча, кто за сулицу, кто за лук, чтобы быть готовым в любой миг наложить стрелу и ударить. Никита свой меч вытащил из ножен и положил плашмя на правое плечо, левой рукой держа поводья. Ему просто необходимо было сейчас чувствовать тяжесть холодной стали в руке. Чтобы никто из врагов, что встретятся на его пути, не усомнился в его намерениях. А он был намерен карать, и карать беспощадно. Те же чувства, судя по его виду, испытывал и Мстислав Мстиславич, и все его воины.

Когда подъезжали к воротам, между полуоткрытых створов мелькнула какая-то тень и тут же скрылась. Наверное, кто-то из Ярославовой стражи. Но он не сделал попытки закрыть створы или позвать кого-нибудь себе на помощь, увидев приближающееся войско. На всякий случай несколько дружинников спешились и побежали, но, проникнув за ворота, тут же вышли обратно и стали разводить тяжелые створы пошире. Никто им не мешал. Никого не было видно н на стенах. Дружина вошла в город.

Князь Мстислав повернулся к войску.

— Братья! — крикнул он. — Знаю, что многих из вас по домам тянет! Только сначала нам бы на городище наведаться — там есть с кого спросить за родных ваших! Пока вместе держаться будем. За мной!

Без единого возражения дружина потекла за князем — через Славянский конец на торговую сторону, мимо Ярославова дворища к мосту через Волхов, прямо к детинцу.

Никита всматривался в ту сторону, где стоял его дом, но ничего увидеть не мог: далеко было, даже купол Власия, по которому он всегда узнавал свою улицу, не угадывался. Он заставлял себя надеяться на то, что его родные живы. Хотя разум говорил ему о другом. Вид городских улиц, раньше таких оживленных и пестрых, а нынче отданных в полную власть голодной смерти — самой ужасной из всех смертей, — развеивал все надежды. Стоило только взглянуть на скудельницу возле Ярославова двора — наполненную доверху, и сваленную возле целую кучу обглоданных собаками трупов, как возникла твердая и невыносимая страшная уверенность: они здесь, все здесь. Или в другой скудельнице, на своей стороне. Наверняка не одна такая в городе поставлена. Когда проезжали мимо, Никита, сам не зная почему, умоляюще посмотрел на князя Мстислава, желая, чтобы князь как-то успокоил его. Но Мстислав Мстиславич отвернулся. Не хотел встречаться взглядом со своим мечником.

Но странно — пока войско двигалось по вымершим улицам, те понемногу стали оживать! Из домов выходили, выползали каким-то чудом уцелевшие жители. Узнавали своего бывшего князя, крестились, плакали. Падали на колени, протягивали к князю руки. Потрясенный, Мстислав Мстиславич оглядывался: ему никогда не приводилось видеть людей, столь изможденных голодом.

Никита тоже оглядывался — нет ли какой опасности. Даже сейчас он старался не забывать своих обязанностей. Кроме этих несчастных в городе были еще и враги. Из-за угла могли ударить стрелой, например.

Сердце его сжалось от сострадания, когда он заметил маленькую старушку, что стояла одиноко в сторонке и, видно, не имела сил ни на что более, как улыбаться счастливой и жалкой улыбкой. Даже креститься не могла.

Забыв спросить позволения у князя, Никита тихо подъехал к ней, замирая от тоскливой боли и стараясь не напугать старушку своим приближением. Она, впрочем, не испугалась — доверчиво подняла на Никиту крошечное личико.

— Бабушка, что же это? Что с вами случилось-то?

Ожидая ответа, он вдруг поразился наступившей тишине. Оказывается, и Мстислав Мстиславич, и вся дружина остановилась и замерла, тоже стараясь не пропустить ее ответа. Он повторил свой вопрос, боясь, что старушка не расслышала его.

— Что, бабушка? Скажи, пожалуйста.

— А заморили нас, сыночек, — тихонько, не переставая улыбаться, ответила она. — Князюшка нас всех поел. Всех ребеночков у нас поел, заступничек наш.

Никита услышал сердитый кашель Мстислава Мстиславича: князь явно подзывал его к себе. Торопливо зашарив в мешке, притороченном к седлу — не завалялся ли там хлеба кусок, чтобы старушке дать, — он обернулся и увидел, как по знаку князя дружина продолжала движение. Хлеб в мешке нашелся, Никита протянул его старушке. Она виновато улыбнулась — не поднимались руки, не слушались ее. Он, не раздумывая, бросил кусок в снег, к ее ногам. Подстегнул коня.

— Прости, бабушка! — крикнул ей на прощание и поскакал догонять князя. Мстислав Мстиславич сердито поглядел на мечника, но ничего ему говорить не стал. Дальше до самого Волхова ехали в молчании. Никита знал, что в вопросах родовой чести и достоинства Мстислав Мстиславич был горд и, как бы ни был сейчас зол на Ярослава, все же знал одно: поступки князя может судить только князь, и больше никто. Тем более — не какая-то старуха, хоть ей и пришлось много горя увидеть от власти Ярослава.

Когда уже подходили к мосту, из-за скотницы — складского помещения, каких много стояло вдоль всего берега, — послышался вдруг раскатистый смех, такой неуместный здесь, что показался Никите оскорбительным. Смеялись несколько человек, судя по голосам — здоровых и сытых. Им, скрытым пока за глухой стеной скотницы, не виден был спуск к Волхову и все, что на нем происходит. Вышли трое вооруженных людей, по виду — суздальские ратники князя Ярослава. Сразу осеклись, оборвали свой смех. Замерли, увидев спускающееся к мосту войско. Но стояли открыто, не веря, видимо, в то, что это могут быть чужие. Кому еще сюда прийти?

И вдруг — догадались. Попятились, заозирались, выбирая путь к отступлению. Бросились в разные стороны: один к мосту, рассчитывая, верно, что сможет добраться до городища, до своих, прежде чем его догонят, а двое других нырнули туда, откуда вышли — обратно за скотницу. Мстиславова дружина засвистела, зашумела им вслед.

А Никите, наконец увидевшему врагов, сразу стало не по себе от того, что они могут уйти.

— Княже! — вскричал он. — Дай мне их догнать! Посчитаться хочу! Уйдут ведь, спрячутся!

— Давай, — кивнул Мстислав Мстиславич, и Никита, обжигая коня ударами поводьев, кинулся за теми двоими, скрывшимися за скотницей. За суздальцем, бегущим со всех ног по мосту, тоже кто-то поскакал. Может, то был и сам князь — Никита не видел, некогда было оглядываться.

Тех двоих суздальцев он настиг, когда они, словно зайцы, попавшие в западню, метались по небольшому дворику, огороженному с трех сторон двумя длинными бревенчатыми стенами и высоким забором. Один все же решился, подпрыгнул и неуклюже повис, руками схватившись за заточенные верхушки жердей, а ногами царапая забор в поисках опоры. Второй прижался к забору спиной и рвал меч из ножен, белыми остановившимися глазами уставясь на Никиту, приближавшегося к нему с поднятым над головой блестящим длинным лезвием. Меч у суздальца застрял и никак не хотел выниматься.

Никите, подъехавшему к суздальцу, неудобно было его рубить — мешал забор. Но медлить больше было нельзя.

И пока Никита обдумывал, как бы половчее приступить к бою, его рука уже сама все за него решила. Удар сверху, с оттяжкой, по первому! С покатого суздальского шлема меч легко соскользнул и острием въелся в податливое хрустнувшее плечо. Враг заорал и попробовал защититься ножнами, ухватив их белой, без варежки, рукой. Второй удар пришелся как раз по кисти, напрочь отбросил в сторону четыре пальца. Ножны выпали, а суздалец почему-то застыл, оторопело разглядывая покалеченную руку. И даже не обратил внимания на третий удар, который Никита, заведя коня, нанес теперь по всем правилам сбоку. Переломившееся пополам лицо суздальца с короткой черной бородой мгновенно выпустило волну красной крови, а Никита краем глаза успел заметить, что второй уже соскочил с забора и убегает в противоположную сторону.