— Прежде чем уйти, оставьте мне номера телефонов и адреса, по которым можно вас разыскать, а также всю необходимую информацию о заинтересованных лицах и соответствующих событиях, — бодро говорю я. — Мы свяжемся с вами, обсудим методы, наиболее пригодные для вашего случая, и сообщим, что вы должны сделать. Вы, и только вы. Не волнуйтесь. — Я обезоруживающе подмигиваю. — Вы справитесь.

И не вина Белладонны, если женщина вдруг свалится в пропасть.

— Роль оракула — отдушина для тех, кто не любит говорить напрямик, — говорит мне однажды Белладонна после долгого удрученного молчания. — И только так я могу отвести от себя обвинения, если что-то пойдет не так. — Она вздыхает. — Я стараюсь помочь им, чем могу, я хочу, чтобы они нашли мужество внутри себя. Честное слово, Томазино. И еще я, наверное, пытаюсь найти у себя в сердце уголок, где мгновенно пробуждалась бы жалость к этим женщинам, потому что они тоже, как и я, прижаты к стенке. — Она достает несколько пар перчаток и раздумывает, какие надеть.

— Мне нравятся сине-зеленые, — предлагаю я. — Цвет глаз Брайони. — Я не знаю, что еще добавить. Она редко хоть намеком выдает свою слабость.

Ничего не сказав, она натягивает сине-зеленые перчатки и пролистывает груду бумаг на столе, достает папку и протягивает мне.

— Что это такое? — спрашиваю я.

— Информация о землях на продажу. Когда в следующий раз мы закроемся на несколько дней, я хочу, чтобы ты слетал в Виргинию и взглянул на них. Большое поместье может быть хорошим вложением капитала. И нам нужно место, куда мы сможем скрыться.

— Ну, скрыться всегда можно в Италии, — осторожно говорю я.

— Я не могу скрыться в прошлом, — говорит она. — Не могу убежать от своей жизни, от большого периода в ней. Мне нужно думать о чем-то новом. Томазино, я полагаюсь на тебя. Расскажи, стоит ли это поместье того, чтобы его купить. Если оно тебе понравится, покупай. Если это такое место, какое нам нужно.

Это потому, что я безошибочно разбираюсь в домах, а также в характерах.

— Мне нужно чувствовать, что дело, которым я занимаюсь, чего-нибудь да стоит, — говорит Белладонна, прерывая мои самодовольные размышления о том, как я украшу новый дом. — Не просто развлекать народ в клубе, пока мы ждем. Не сдаваться — это высшее проявление воли и дисциплины. А иначе, для чего я живу?

— Помнишь, что сказал Леандро? — говорю я. — Тренируй разум сосредоточением и дисциплиной. Освободи его от всех других мыслей, кроме мысли о возмездии. Прощения не существует.

— Помню, — тусклым голосом говорит она.

Разве может она забыть?

Белладонна протягивает мне письмо.

— Прочти начало вслух, — велит она.

— «Дорогая Белладонна, — читаю я. — Спасибо за то, что нашли время прочитать это письмо. Надеюсь, вы нам поможете. Я пишу от имени всех женщин нашей конторы. Мы обращаемся к вам, потому что больше нам некуда идти». — Я хмурюсь. Так начинаются почти все письма. — Что в этом необычного? — спрашиваю я.

— Читай дальше, — нетерпеливо перебивает она.

— «Одна знакомая рассказывала нам, как интересно в вашем клубе, хотя мы сами ни разу не пытались попасть. Она говорит, это единственное место, где официант спросил ее, что она будет пить. Мы все хотели бы вам сказать, что в Нью-Йорке нет больше ни одного клуба или ресторана, где официанты разговаривают с дамой, если с ней за столом мужчина. Мужчины делают заказ, а нам положено сидеть молча. Вот почему мы надеемся, что вы нам поможете…»

— Это верно? — спрашивает Белладонна.

— Понятия не имею, — отвечаю я. — Я не хожу на свидания. И не обращаю внимания на официантов, когда они…

— Ох, Томазино, — говорит она. Перебивая, она своеобразно извиняется, и мне на глаза наворачиваются слезы.

— Что это за мир? — продолжает Белладонна. — Как ты думаешь, изменится он когда-нибудь? Когда женщина приходит в ресторан с мужчиной, ей не разрешают говорить самой за себя, не разрешают даже такой мелочи, как заказать себе коктейль…

— Наверное, так и есть, — говорю я. — Но официанты наверняка спрашивают у Мэрилин Монро, что она хотела бы выпить.

— Я не Мэрилин Монро.

— И слава Богу, — смеюсь я. — Ты видела ее волосы в «Ниагаре»? Полное уродство.

Белладонна одаривает меня едва заметной улыбкой, которая для меня дороже, чем все бриллианты на ошейнике Андромеды.

— Приведи ее, — велит она.

— Великолепно. Всегда мечтал пригласить Мэрилин на наши скромные вечеринки, — говорю я, прекрасно понимая, что она имеет в виду автора письма, а не кинозвезду.

Автора зовут Элисон Дженкинс. Она приходит в кабинет к Белладонне и вместе со мной ждет ее появления. Она спокойна и собрана, в отличие от всех других просительниц, которые от волнения сидят как на иголках. Она мне сразу же нравится, поэтому я решаю начать с проверки на Феодору.

— Я как раз недавно читал книгу про темницы, — начинаю я небрежным тоном светской беседы. Лицо Элисон бледнеет. — Они воскресили в моей памяти историю императрицы Феодоры, печально знаменитой bella donna Босфора. Эта история не вымышлена. Вы ее слышали?

Элисон озадаченно качает головой.

— Феодора происходила из бедной, но очень честолюбивой константинопольской семьи. Они заставляли девочку зарабатывать себе на жизнь, прочили ей карьеру актрисы. — Я откидываюсь на спинку стула и наслаждаюсь звуком собственного голоса. — Но она не умела ни петь, ни танцевать, и первый большой успех пришел к ней, когда она начала раздеваться на сцене. В конце концов она влюбилась в мужчину, который ее бросил, оставил без денег с маленьким сыном на руках. Для бедной бесталанной девочки оставалась только одна профессия. Уверен, вы понимаете, какая. В те горестные дни, докатившись до самой низшей ступени, Феодора пошла к прорицательнице. У той было видение. «Готовься, моя девочка, — сказала вещая старуха. — Вскоре высохнут твои слезы, закончится бедность, исчезнут из твоей постели грязные свиньи. Да, дитя мое, ты станешь женой монарха». Ее слова обрадовали Феодору; она отправила ребенка на воспитание к кормилице, собрала скудные пожитки и вернулась в Константинополь. Она еще оставалась пусть средненькой, но все же актрисой, поэтому сумела притвориться чистой переродившейся девственницей, сидела у окна в светелке и пряла шерсть. И кто же увидел ее, проходя мимо? Не кто иной, как сенатор Юстиниан, правивший империей от имени престарелого дяди. Он безумно влюбился в Феодору. Она действительно была актрисой, но, надо сказать, искренне полюбила его в ответ. Да и как же ей не любить его, хитрой лисичке, изнемогающей от жажды власти? Влюбленный Юстиниан, который мог бы заполучить в жены любую девственницу в стране, твердо решил жениться на этой шлюхе и дать ей честное имя, но докучные римские законы запрещали сенаторам жениться на дамах подобного толка. Мало того, даже Люпицина, родная тетушка Юстиниана, императрица, почему-то отказалась принимать проститутку к себе в племянницы. Плохо дело, сказал наш пострел. Он понимал, что Люпицина стара и скоро отдаст Богу душу, вот однажды она по несчастью и откусила кусочек отравленной фиги, а он сумел без лишних хлопот принять нужный закон. Итак, Феодора и Юстиниан поженились. Он усадил ее на трон как равную себе и велел губернаторам всех провинций присягнуть на верность им обоим. Да здравствует шлюха на троне!

Элисон слегка улыбается.

— Феодора напоминает мне Эву Перон, жену диктатора, которая недавно скончалась, — говорит она. Мое колено приятно гудит, я улыбаюсь. Да, в этой даме я не ошибся.

— На время Феодора исчезла. Лично я склонен думать, что она злорадствовала в уединении и строила замыслы о том, как упрочить свое состояние, — продолжаю я. — Разве могла она не тревожиться о том, что станет с нею, если Юстиниан вдруг преставится? Только тонны золота спасут ее семью от гибели. Она созвала астрологов, прорицательниц и волшебников, к ней в тайные покои приходили только самые доверенные фавориты и евнухи.