— Это от Лоры Гарнетт, — сообщает он. — Скоро приезжает. Одна. Дети останутся с Эндрю и его родными. Говорит, ей не терпится повидать вас всех.

— Надо думать, — ворчу я.

— Не судите ее так строго. — Леандро укоризненно качает головой. — Бедная Лора до сих пор сгорает со стыда за то, что была так глупа с вашим мистером Дрябли. Она часто пишет, и из ее писем я вижу, что она до сих пор несчастна. Но мне бы хотелось еще разок повидать ее детей. — Он вздыхает.

— Что вы хотите сказать этим «еще разок»? — спрашиваю я. У меня сосет под ложечкой от ужасной мысли. Мы с Белладонной переглядываемся. На вид Леандро такой же, как всегда, но меня беспокоит его здоровье. В этом году ему исполняется семьдесят один; он старается не показывать нам обуревающие его горе и ярость, но от этого бремя его забот не становится легче. Иногда мне кажется, что он усилием воли заставляет себя не расставаться с жизнью, пока не убедится своими глазами, что Белладонна окрепла и готова покинуть его кров.

— Я хочу сказать всего лишь то, что у меня иногда болят кости, а с Лориными детьми мне всегда становится легче, — отвечает он. — И для Брайони будет полезно завести товарищей по играм ее возраста.

— Но у Брайони уйма товарищей ее возраста, — возражаю я. — Дети Карлы, дети Катерины, дети Бруно, вся здешняя ребятня. И у нее есть Сэм.

Сэм — это ее кукла, мальчик, которого она упрямо наряжает в девичьи платьица. У него на голове нет волос, в стеклянных глазах застыл глупый блеск. Брайони запрещает ему надевать под кружевные платья нижнее белье и настырно обсуждает это с каждым встречным. Бедный Сэм, он, наверное, трансвестит. В нашей разношерстной компании не могли не возникнуть вопросы пола.

— Но это не английские дети, — говорит Леандро.

— Вы правы, — говорю я. — И я изо всех сил стараюсь не испытывать к Лоре ничего, кроме жалости. Честное слово.

— Она смеется и валяет дурака только для того, чтобы укрыться от боли, — говорит он. — Вы, наверное, это понимаете.

— Еще бы.

— Да, конечно. — Леандро вздыхает. — Никто не может понять отношений и причудливых связей между влюбленными. Но у меня на глазах Лора, очаровательная и любопытная, превращалась в покорного щенка.

Да, нас ждет потрясающе интересный визит. Кроме того, Лора никогда не казалась мне такой уж покорной.

— Зависимость — это не любовь, — говорит Леандро, откидываясь на спинку кресла, и закрывает глаза. — Эту ошибку и я когда-то сделал.

— Я такой ошибки никогда не сделаю, — горячо заявляет Белладонна. — Я никогда не стану ни от кого зависеть. Никогда.

Леандро открывает глаза и мягко улыбается ей.

— Попросите Лору спеть для вас, — говорит он, подавляя зевок. — Это ей очень польстит. Ее голос может растопить льдину.

— Если это польстит вам, — тихо отвечает Белладонна, — и только вам. Я попрошу.

Он хорошо обучает ее.

Будь он немного осмотрительнее… Осмотрительность — не то слово, которое вы часто встретите в этой саге.

Леандро рассказывает о муже Лоры, объясняет, почему она все-таки не приехала. Какие-то неотложные семейные дела, говорилось в телеграмме. Наверное, одна из любовниц Эндрю закатила истерику. Или что-нибудь столь же серьезное. Честно говоря, я рад, что она не приехала. Кому она здесь нужна? Уж наверное не нам. И не мне.

И, конечно, не Белладонне.

Мы гуляем по садам, проходим мимо аккуратных клумб с розмарином и лавандой. Ветер напоен их ароматом, и толстые шмели, опьянев от нектара, наполняют воздух тихим гулом.

— Почему она его не бросит? — спрашивает Белладонна у Леандро.

— Бросить — это не просто. Может быть, эта жизнь, хоть и не нравится ей, стала привычной. — Леандро испускает неуловимый вздох. — Но, боюсь, пока она остается с Эндрю, ей никогда не узнать, что такое любовь мужчины.

— Я тоже этого не знаю. И никогда не узнаю.

— Дражайшая моя Белладонна, — говорит Леандро и останавливается, чтобы поцеловать ей руку. Даже после стольких месяцев, проведенных здесь, это единственный жест, какой она может выносить, не поморщившись. — Я не позволю вам думать так. Существует греческое слово — метанойя. Оно означает, если можно так выразиться, перемены в разуме. Когда человек перестает двигаться по накатанному пути, его ум меняет направление, и он уже не думает так, как прежде. Древние считали, что это дар, способность открыть себя милосердию.

— Не хочу этого слушать.

— Человек может злиться, бушевать, кипеть от ярости, а потом все-таки переменить образ мыслей.

— Может быть, для вас этот способ и подходит, — в бешенстве говорит Белладонна, — но не для меня. Я буду кипеть, бушевать от ярости и никогда не остановлюсь. Никогда не прощу. И вы меня не заставите.

— Нет, милая, для меня этот способ тоже не подходит. И я не могу заставить вас что-то сделать. Не могу даже пожелать. Напротив. Вдумайтесь: на протяжении всей человеческой истории мужчины, полные ярости, почитались героями, воинами, пророками. Но женщины, полные ярости, были только демоницами или ведьмами. Как вакханки: впадая в безумие, они рвали тело мужчины на куски.

— Значит, вы хотите сказать, что нашему миру нужно побольше разъяренных женщин, — добавляю я.

— Я понимаю, — говорит Белладонна.

— Да, но я слишком хорошо усвоил одну вещь: чтобы жизнь не была такой невыносимой, ее нужно рассматривать как нечто малозначительное, — говорит ей Леандро. — Я не отступлю. Никогда не отступлю. Я стар и лучше вас умею скрывать свои мысли, вот и все. Это не значит, что их не существует. С ними нужно считаться и жить дальше, не позволяя им взять верх и помыкать вами. Этому научила меня смерть моей любви.

Белладонна смотрит на него, и ее глаза смягчаются.

— Умение прощать — это дар, — говорит он. — Это единственное средство, которое может освободить нас от груза ненависти.

— Но вы предпочли не освобождаться от него. И вы меня не слушаете, — запротестовала она. — Я тоже не хочу от него освобождаться.

— Тогда вы должны признать: пока мы не способны простить, мы держимся за руку своего обидчика. И эта рука вечно будет тянуть нас назад.

— Мне все равно. Пусть тянет, я должна отомстить. Только не знаю, с чего начать.

— Начните с самого начала.

— С начала. Иными словами, с человека, который меня во все это вовлек. — Ее глаза прищуриваются. — Вы имеете в виду Джун, мою кузину. Значит, вы все это время говорили о ней.

— Я говорил только о том, что вы сами считаете началом. Никаких правил не существует. Доверьтесь своему чутью, и вы будете знать, что делать. Скажу вам только одно: вы можете стать всем, чем угодно, если твердо знаете, чего хотите; большинство людей этого не знают. Если вы скажете себе, что не можете проиграть, то всегда окажетесь победителем. А если станете думать, что вам грозит поражение, непременно проиграете. Если будете чураться правды, дорого заплатите за ложь. Ложь больнее всего бьет того, кто солгал.

— Я не нуждаюсь во лжи, чтобы отыскать правду.

— Может быть, и нет, но вы должны смириться с возможностью того, что ваши планы закончатся не тем, к чему вы стремитесь. Вы должны сосредоточиться и стоять на своем. Вас всегда будут посещать мелкие искры сомнений, крошечные змейки, которые заползают в самые темные щели вашей души. Вы должны отвернуться от них.

— Я это знаю, — шепчет Белладонна.

— На поверхности остается только одно: фасад. Вот почему ваш замысел должен строиться очень тщательно. Чтобы найти сокровище — или убедиться в его отсутствии — нужно очень много копать. Вот почему зависть и ревность часто оказываются бесплодными. Они — всего лишь реакция на фасад.

Да, но как приятно бывает отпускать издевки в адрес тех, кто безобразен и глуп! Никакая мудрость не удержит меня от стремления ворваться в такие уголки, куда побоится ступить осторожная Белладонна.

— Ни один разумный человек не бывает до конца разумен; и ни один злодей не бывает всецело зол, — продолжает Леандро небрежным тоном, как будто речь идет о само собой разумеющихся вещах. — Даже у чудовища бывают моменты, когда он забывает об ужасах собственной души. В этом его оружие — он взывает к вашей слабости. В таких ситуациях отбросьте колебания.