Такой запах не забывается.

Мы доехали до города Нанси и остановились в самом безобидном отеле. Нам были нужны паспорта получше; я размял затекшие мышцы и вспомнил все премудрости, каким научился в Бенсонхерсте, обчищая карманы. Дело это нетрудное, надо только войти в такт, будто переключаешь передачи в машине Хогарта. Я выследил трех беспечных туристов, немного похожих на нас, и пустил в ход свое искусство.

Пока я ходил на прогулки, Маттео с Белладонной и Брайони оставались в отеле. Я сам себе удивлялся — так быстро я привыкал к жизни на воле. Несмотря ни на что, я даже начал находить в этих прогулках удовольствие. Мне нравилось покупать пирожные и журналы, смотреть на наряды, на машины, на радиоприемники, вдыхать запах сигарет и желтого пива в табачной лавке на углу. Куда приятнее глазеть на досужих туристов, чем вспоминать то, что осталось у нас позади.

Через два дня наши бумаги оказались в полном порядке, мы были готовы отправиться в путь. Мы решили оставить машину и купили билеты первого класса на поезд до Базеля. Это гораздо ближе, чем Женева. Если Его Светлость прибыл в Бельгию — а мы жили в постоянном ужасе, ожидая этого — он наверняка догадается, что мы как можно скорее направимся в Швейцарию.

Наша поездка до Берна прошла на удивление спокойно. Мы остановились в уютном пансионе, который порекомендовал нам таксист. А утром позвонили в Швейцарский Консолидированный банк и справились о состоянии счета номер 116–614. Нам сообщили, что владелец счета должен явиться лично, и мы объяснили это Белладонне. Но она нас не поняла. Она впервые почти за двенадцать лет оказалась на свободе, но целыми днями лежала в постели, погруженная в дремоту.

И я ее прекрасно понимал.

Но мы не могли ждать, пока она поправится, поэтому усадили ее, тщательно одели, потеплее укутали Брайони — мартовский день был прохладным — и на такси поехали в банк. Маттео остался с Брайони в просторном наружном вестибюле, а нас с Белладонной направили в кабинет, обшитый панелями красного дерева. За столом восседал седовласый господин по имени Этьен де Сен-Суассон. Мы назвали ему номер счета и сказали, что первый взнос был сделан в мае 1935 года. Месье Этьен кивнул и исчез — посовещаться с кем-то еще. Потом вернулся, сел за стол и положил перед нами лист бумаги.

На счету было около 3 миллионов фунтов стерлингов — почти 12 миллионов долларов. В 1947 году это была умопомрачительная сумма. Хватит на то, чтобы купить нам свободу, и еще останется.

Месье Этьен осторожно кашлянул, и я внутренне сжался. Наверняка он потребует удостоверение личности, а у нас есть только фальшивые паспорта. И ни в одном из них не проставлено имя Изабелла Ариэль Никерсон.

Изабелла Ариэль Никерсон признана умершей много лет назад.

— Вам нужны удостоверения личности? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. Он кивнул.

Белладонна, которая, казалось, не слышала ни слова из того, что он сказал, внезапно вытянула левую руку и сняла перчатку. Потом показала озадаченному банкиру кольцо на пальце. То самое, которое она не могла снять. Но если присмотреться, можно различить под ним едва заметную темную полоску. Татуировка.

Месье Этьен тщательно осмотрел кольцо и палец, затем улыбнулся.

— Чем могу служить? — весело воскликнул он.

Небо залито бледной голубизной. Мы уже допили весь бурбон из бутылки.

— Я так и знал, что это не ты, — говорит Маттео. — Я о Хогарте.

— Благодарю тебя, fratello mio, — отвечаю я, но его слова мало утешают меня.

— Почему вы поехали в Мерано? — спрашивает Гай. Мне казалось, он будет потрясен услышанным, но ничто не может поколебать его любви к Белладонне.

— Нам не хотелось уезжать далеко, она была слишком слаба для еще одного долгого путешествия, — поясняю я.

— К тому же мы говорили по-итальянски, — добавляет Маттео.

— Я случайно подслушал в кафе разговор туристов, они обсуждали, куда лучше ехать на воды — в Монтекатини или в Баден-Баден, — продолжаю я. — Принять курс лечения на водах — такая идея показалась разумной. Мы решили отправиться на какой-нибудь захолустный курорт в Италии, где нас никто не станет искать. Я расспросил ночного портье в нашем пансионе, потому что слышал, как он говорит по-итальянски с северным акцентом. Я этот говор помню с войны. Он рассказал о нескольких местах и добавил, что брат жены его кузена когда-то работал в Мерано. Это не очень далеко; местечко небольшое, тихое, а после воины растеряло былой лоск. Но тамошние воды, по его словам, очень полезны для почек.

И для всех прочих наших немочей.

— Там-то вы и познакомились с Леандро, — заключает Гай.

— Да, — отвечает Маттео. — И он пригласил нас к себе.

— Что случилось с изумрудным ожерельем? — спрашивает Гай.

— А, — говорю я. — С тем самым. — И смотрю на Маттео. — Перед отъездом из Берна в Мерано я спросил ее, что с ним делать. Она попросила показать его, я достал его из чулка, в котором оно было спрятано, и с минуту она держала его в руках.

— Ее лицо было практически того же цвета, что и изумруды, — тихо добавляет Маттео. — Потом она велела нам избавиться от него. Ей не хотелось никогда больше видеть его и вспоминать о нем.

— Я взял ожерелье и вышел, — продолжаю я, — сжимая в кулаке чудесные блестящие камни. Сначала хотел бросить их в сточную канаву, но рука не поднялась. Я решил, что эти камни должны принести добро, чтобы исправить все то зло, какое они причинили ей. Я побродил немного по улицам и очутился около небольшой церквушки. Не помню, когда в последний раз я был в церкви.

— Наверно, тогда, когда тебя выгнали в шею за то, что ты вылакал освященное вино и пытался стащить все, что блестит, — поддразнивает Маттео.

— Может быть, — соглашаюсь я. — Но я сидел на скамье в этой обшарпанной церквушке и вдруг понял, что мне делать. Я пошел в скобяную лавку, купил кусачки, потом пошел в магазин канцтоваров и приобрел пачку конвертов. Сел в парке на скамью под раскидистым деревом и разобрал ожерелье на отдельные камешки. Разложил по изумруду в конверт и опустил их в ящики для пожертвований возле каждой церкви, какую нашел. Я не мог рисковать, жертвуя целое ожерелье — поползли бы ненужные слухи.

— Томазино, ты невозможен, — говорит Гай.

— Но я сделал одну ужасную ошибку, — говорю я. — Сжег паспорт Хогарта. Не подумал переписать данные из него — например, адрес. Мы так торопились попасть в Швейцарию, что мне это в голову не пришло. Он пригодился бы в поисках, облегчил бы задачу Притча.

— Имя наверняка было вымышленным, да и адрес тоже, — успокаивает меня Маттео. — Да и теперь уже все равно.

Да, конечно, теперь уже все равно, потому что мы нашли их, всех до единого. Членов Клуба.

— Мне хотелось бы знать вот что, — говорю я. — Почему Его Светлость так и не появился в последние, такие важные месяцы? Что он делал, пока Белладонна была беременна? Где пропадал?

Гай и Маттео смотрят на меня, и я зеваю, чтобы скрыть стыд за свою оплошность. Проклятье. Совсем забыл.

Я же могу спуститься в подземелье и спросить об этом у него самого.

— Маттео! — радостно кричит Брайони в тот же день, завидев моего брата. На счастье, она не очень огорчается, когда он говорит, что ее мать нездорова и что он приехал позаботиться о ней.

— Мама и так почти не выходит из своей комнаты, — говорит Брайони и убегает искать Сюзанну.

Маттео смотрит на меня, и я качаю головой. Не знаю, как девочка воспримет то, что мы собираемся ей сказать чуть позже, когда Гай выйдет из комнаты в Доме Тантала, где он сейчас выжидает, и переселится в желтую спальню. Брайони очень чутка, она сразу поймет, что с мамой случилось нечто очень серьезное, но, может быть, появление обожаемого дяди Гая немного смягчит удар.

Короче говоря, через пару дней, когда Брайони приходит домой из школы и швыряет стопку книг в угол, мы с Маттео поджидаем ее.