Между тем больной медленно приходил в себя после долгого, крепкого, благотворного сна. Его мать провела подле него всю ночь и сейчас в первый раз за все это время сменила позу; она даже начала тихим голосом давать какие-то указания старой сиделке, которая в ожидании приказаний хозяйки задремала в кресле. Миссис Беллингем на цыпочках подошла к двери, досадуя в душе, что ее усталые затекшие ноги производят столько шума. После непрерывного ночного бдения ей захотелось хотя бы на несколько минут сменить обстановку. Она уже понимала, что самое худшее позади, кризис миновал, и, расслабившись, вдруг почувствовала физическую и психологическую усталость, которых не замечала, когда исход для ее сына еще не был ясен.

Она медленно открыла дверь в галерею, но Руфь вскочила на ноги, едва услышав скрип поворачивающейся ручки. Вся кровь прихлынула к голове, и от этого губы девушки перестали слушаться – казалось, она не сможет вымолвить ни слова. Тем не менее, стоя перед миссис Беллингем, она все же сумела тихо спросить:

– Как он себя чувствует, мадам?

Миссис Беллингем на миг оторопела при виде этого бледного создания, явившегося словно ниоткуда, как привидение. Однако ее быстрый, гордый ум моментально помог ей сориентироваться и все понять. Это была та самая девушка, из-за безнравственности которой ее сын сбился с пути праведного. Девушка, помешавшая осуществлению ее сокровенного желания – женить сына на мисс Данкомб. Нет, на самом деле это она была истинной виновницей его болезни, его смертельно опасной болезни, как выясняется теперь, – а также всех ее болезненных страхов и переживаний. Если миссис Беллингем и могла когда-либо до такой степени забыть приличия, чтобы не ответить на чей-то вопрос, то сейчас был как раз тот самый случай, и она испытывала большое искушение просто высокомерно промолчать. Но Руфь не могла уже больше ждать и нетерпеливо заговорила снова:

– Ради всего святого, мадам, скажите же что-нибудь! Как он? Он жив?

Миссис Беллингем подумала, что если этому отчаявшемуся созданию не ответить, то она, чего доброго, может попытаться ворваться в комнату сына силой. Поэтому она с достоинством сказала:

– Он спал хорошо: ему лучше.

– О Господи, благодарю Тебя! – прошептала Руфь, тяжело прислоняясь спиной к стене.

Это было уже слишком! Чтобы какая-то испорченная девчонка благодарила Бога за то, что Он сохранил жизнь ее сына? Как будто кто-то дал ей право принимать в нем какое-либо участие! Как она посмела просить Всевышнего за него? Миссис Беллингем презрительно смерила ее таким ледяным взглядом, что Руфь задрожала.

– Послушайте, если у вас есть хоть капля стыда и какое-то понятие о приличиях, вы никогда не посмеете врываться в его комнату.

Мать мистера Беллингема на миг застыла на месте, как будто ожидала ответа и была готова к открытому вызову. Однако она совсем не знала Руфь и даже представить себе не могла, насколько та наивна и легковерна. Потому что Руфь искренне верила в то, что, если мистер Беллингем останется жив – а он обязательно выживет, – все будет хорошо. Она нужна ему, и он пошлет за ней, будет о ней спрашивать, тосковать, пока все вокруг не уступят его твердой и непреклонной воле. Она решила для себя, что в данный момент он просто слишком слаб, чтобы думать и замечать, кто находится рядом с ним. И хотя для Руфи было бы бесконечным наслаждением заботиться о нем, она в первую очередь продолжала думать о нем, а не о себе. Поэтому она смиренно отступила в сторону, давая миссис Беллингем пройти.

Через некоторое время пришла миссис Морган. Руфь по-прежнему находилась у той самой двери, как будто не могла заставить себя оторваться от нее.

– Послушайте, мисс, нечего вам околачиваться около этой двери, это никуда не годится. Миссис Беллингем высказалась по этому поводу очень резко и строго. А если люди будут недовольны, как она сейчас, репутация моей гостиницы может пострадать. Разве я не отвела вам вчера комнату, чтобы вы сидели там и не высовывались? Разве не говорила я вам, какая важная особа эта миссис Беллингем? Так нет же, вам нужно было выйти, чтобы тут же попасться ей на глаза! И все это вместо благодарности! Нехорошо это с вашей стороны по отношению к Дженни Морган.

Руфь, словно испуганный, провинившийся ребенок, отвернулась и ушла. Миссис Морган последовала за ней в ее комнату, не переставая ворчать на ходу, но затем, когда она таким образом облегчила душу, бросив несколько резких слов, в ней опять заговорило доброе сердце, и она добавила уже смягчившимся тоном:

– Вы оставайтесь пока здесь и будьте хорошей девочкой. А я буду присылать вам завтрак и время от времени рассказывать о здоровье мистера Беллингема. Вы также можете гулять, но уж если пойдете, то сделайте одолжение, выходите через заднюю дверь. Может быть, так нам удастся избежать скандала.

Весь день Руфь просидела затворницей в комнате, которую отвела ей миссис Морган; так было и в этот день, и в последующие. Но по ночам, когда в доме все стихало и даже маленькие коричневые мыши, подобрав все валявшиеся крошки, вновь прятались в свои норы, Руфь тайком выходила и пробиралась к вожделенной двери, чтобы услышать голос любимого, если получится. По его оттенкам она могла распознать, как он себя чувствует, не хуже тех, кто находился внутри и был с ним рядом. Она вся истомилась, ей невероятно хотелось хотя бы раз увидеть его, но для себя она уже решила, что будет просто ждать своего часа. Вот когда он поправится настолько, что сможет выходить из комнаты, когда с ним не будет кого-то из сиделок, тогда он обязательно пошлет за ней, а она расскажет ему, какой терпеливой была ради него. Бедняжка Руфь! Преисполненная веры, она всего лишь строила воздушные замки. Да, они возвышались до небес, но при этом оставались пустыми мечтами.

Если мистер Беллингем выздоравливал не так быстро, как хотелось бы, то связано это было скорее с его капризной раздражительностью, вызванной общей слабостью, чем с какими-то неблагоприятными симптомами болезни. Он с отвращением отворачивался при одном только виде еды, которую готовили в неопрятной кухне этой гостиницы и которая вызывала у него брезгливость еще до его болезни. И бесполезно было ему объяснять, что Симпсон, горничная его матери, лично контролировала процесс приготовления на всех стадиях. Он постоянно обижал хозяйку, придираясь и говоря всякие гадости о ее лучших блюдах, отчего миссис Морган потом еще долго не могла отойти и что-то возмущенно ворчала себе под нос. Однако миссис Беллингем предпочитала не обращать внимания на ее недовольство – по крайней мере, пока ее сын достаточно не окрепнет для длительного путешествия.

– Думаю, сегодня тебе уже лучше, – заметила она, когда лакей подтащил диван больного к окну спальни. – Завтра мы заберем тебя вниз.

– Если бы речь шла о том, чтобы уехать отсюда, я был бы готов идти хоть сейчас. Но у меня такое чувство, что я навечно стал пленником этой ужасной дыры. Здесь мне никогда не поправиться, я в этом абсолютно уверен.

Он откинулся на своем диване с выражением напускного отчаяния на лице. Слуга объявил о прибытии доктора, и, когда тот вошел, миссис Беллингем тут же принялась допытываться о возможности поскорее уехать отсюда. Тот был готов к таким вопросам, поскольку только что отвечал на них миссис Морган на первом этаже, и поэтому бойко заявил, что особых препятствий к этому не видит. Как только доктор удалился, миссис Беллингем многозначительно прокашлялась, а ее сын раздраженно поморщился, сразу догадавшись, что означает вся эта ее родительская прелюдия.

– Генри, мне необходимо с тобой кое о чем поговорить. Тема, конечно, неприятная, но эта девушка вынуждает меня к этому. Ты прекрасно понимаешь, кого я имею в виду, и надеюсь, что мне не придется вступать в болезненные объяснения. – Мистер Беллингем резко отвернулся к стене и приготовился выслушать лекцию матери, пряча от нее свое лицо; впрочем, она и сама слишком нервничала, чтобы смотреть ему в глаза.