– Миссис Морган, – начала она, найдя хозяйку, как и положено, в ее маленькой гостиной, и тяжело опустилась на стул, чувствуя, что силы внезапно оставляют ее. – Миссис Морган, боюсь, что мистер Беллингем серьезно заболел… – Из глаз ее брызнули слезы, но она быстро овладела собой. – Что же мне делать? – спросила она. – Ночью он, по-моему, все время находился в беспамятстве, но и утром выглядит очень плохо.

Она с надеждой смотрела на миссис Морган, как будто та была прорицательницей, способной ответить на любые вопросы.

– Да, мисс, ситуация действительно очень неприятная. Но не плачьте, слезами делу не поможешь, это точно. Я сама пойду взгляну на несчастного молодого человека, а уж потом решу, нужен ли ему доктор.

Руфь устало последовала за миссис Морган наверх. Когда они вошли в комнату больного, мистер Беллингем сидел на кровати и дико озирался вокруг. Увидев их, он воскликнул:

– Руфь! Руфь! Иди ко мне, не оставляй меня одного! – После этого он в изнеможении упал на подушку. Когда же миссис Морган подошла к нему и попыталась заговорить, он не только не ответил, но и, похоже, даже не услышал ее.

– Я пошлю за доктором Джонсом, дорогая моя. Да, так и сделаю. Даст бог, он будет у нас через пару часов.

– Ох, а раньше никак нельзя? – испуганно спросила Руфь, ужаснувшись, что придется ждать так долго.

– Конечно нет! Живет он под горой Ланглас, а это в семи милях отсюда. Но это если он дома. Он ведь доктор и может поехать к какому-нибудь пациенту по другую сторону горы, миль за восемь или девять. Я пошлю за ним мальчика верхом на пони прямо сейчас.

С этими словами миссис Морган оставила Руфь одну. Делать той было нечего, потому что мистер Беллингем вновь погрузился в тяжелый, беспокойный сон. Между тем начинался новый день и до нее доносились обычные утренние звуки: звон колокольчиков, вызывающих прислугу, шум из коридора, по которому в номера разносили завтрак. Руфь сидела у постели больного в затемненной комнате и чувствовала, что вся дрожит. Миссис Морган прислала с горничной завтрак для них, но Руфь судорожно махнула рукой, чтобы все унесли, и девушка не посмела настаивать. Это было единственное событие, нарушившее монотонность столь долгого утра. За окном она слышала оживленные голоса постояльцев, отправлявшихся на экскурсию, верхом или в коляске. Один раз, совсем усталая и измученная, она осторожно подошла к окну и, отворив одну ставню, выглянула на улицу. Но ясный солнечный день был невыносим для ее изболевшегося и полного тревог сердца – полумрак комнаты сейчас подходил ей намного больше и здесь ей было легче.

Доктор приехал только через несколько часов. Он попробовал поговорить непосредственно с пациентом, но, не получив внятных ответов, начал расспрашивать насчет симптомов болезни Руфь. Когда же она сама пыталась что-то выяснить у него, он только качал головой и хмурился. Затем он жестом позвал миссис Морган за собой, и они с ним ушли в маленькую хозяйскую гостиную, оставив Руфь в ужасном отчаянии, какого она себе всего час назад даже вообразить не могла.

– Боюсь, случай очень тяжелый, – сказал мистер Джонс хозяйке по-валлийски. – Очевидно, у него началось воспаление мозга.

– Бедный джентльмен! Бедный молодой человек! А ведь он выглядел просто воплощением здоровья.

– Как раз такая физическая крепость, вероятнее всего, делает его недуг более опасным. Впрочем, мы должны надеяться на лучшее, миссис Морган. Кто позаботится о нем? Ему потребуется тщательный уход. Эта молодая леди – кто она ему? Его сестра? Потому что для жены она выглядит слишком юной.

– Она и вправду ему не жена. Такой знающий джентльмен, как вы, мистер Джонс, конечно, понимает, что мы не можем всегда строго следить за молодыми людьми, которые у нас останавливаются. И мне ее по-своему жаль, поскольку это совершенно невинное и безобидное создание. Я, как женщина нравственная, всегда считаю своим долгом выказывать определенное презрение к подобного рода особам, когда они селятся у нас. Однако она выглядит такой кроткой, что мне трудно относиться к ней так, как она того заслуживает.

Миссис Морган могла бы еще долго распинаться на эту тему перед своим рассеянным слушателем, но тут в дверь тихонько постучали, оторвав ее от рассуждений о высокой морали, а мистера Джонса – от размышлений относительно необходимых предписаний.

– Войдите! – недовольно бросила миссис Морган и увидела появившуюся на пороге Руфь. Девушка была очень бледной и вся дрожала, но вела себя с завидным достоинством, которое вселяет в людей глубокое чувство, сдерживаемое самообладанием.

– Сэр, будьте так любезны, объясните мне ясно и доходчиво, что я должна сделать для мистера Беллингема. Все ваши указания я выполню аккуратно и в точности. Вы говорили о пиявках… Я могу ставить их, могу и снимать. Скажите мне все, что вы считаете необходимым сделать, сэр.

Говорила она спокойно и серьезно. По выражению ее лица и манере держаться было видно, что свалившееся несчастье заставило ее собрать все свои силы, чтобы противостоять ему. И мистер Джонс заговорил с уважением, которого и близко не испытывал к ней во время осмотра наверху, когда считал ее сестрой больного. Руфь слушала его очень внимательно. Затем она повторила вслух некоторые из его предписаний, чтобы удостовериться, что все поняла правильно, после чего с благодарностью поклонилась и вышла из комнаты.

– Необычная особа, – заметил мистер Джонс. – Однако она все равно слишком юная, чтобы возлагать на ее плечи ответственность за такого тяжелого больного. Не знаете ли вы кого-нибудь их его друзей или близких, миссис Морган?

– Как же, знаю. К тому же в прошлом году по Уэльсу путешествовала его мать, очень заносчивая дама, должна вам сказать. Она останавливалась у нас, и, верите ли, ничем ей невозможно было угодить – настоящая аристократка. Она оставила здесь кое-что из одежды и несколько книг – все по недосмотру ее служанки, которая, вместо того чтобы следить за вещами хозяйки, постоянно сбегáла с их лакеем любоваться местными пейзажами. Потом мы получили от нее несколько писем. Они у меня заперты в ящике комода, где я держу все подобные вещи.

– Что ж, я бы посоветовал вам написать ей и сообщить о состоянии ее сына.

– Мистер Джонс, вы меня очень обяжете, если напишете ей сами. Писать по-английски у меня выходит не слишком складно.

Письмо было быстро написано, и, чтобы не терять понапрасну времени, мистер Джонс сам отвез его на почту в Ланглас.

Руфь отбросила все мысли о прошлом и будущем, которые могли отвлекать от выполнения ее долга в настоящем. Недостаток опыта у нее компенсировался переполнявшей ее любовью. С самого первого дня она не покидала комнату больного; аппетита не было, но ей приходилось заставлять себя есть, потому что для ухода за ним нужны были силы. Ей очень хотелось поплакать, однако она не позволяла себе слез, поскольку они мешали бы ей исполнять свои обязанности. Она следила за состоянием мистера Беллингема, она ждала улучшений, она молилась. Молилась отрешенно, забывая о себе, думая лишь о том, что Господь всемогущ и что те, кого она так любит, нуждаются в Его божественной помощи.

Дни и ночи – эти дивные летние ночи – слились для нее в одно целое. Сидя в тихой темной комнате, она потеряла счет времени. Однажды утром миссис Морган вызвала ее оттуда, и Руфь на цыпочках вышла в залитую ослепительно-ярким светом галерею, на одну сторону которой выходили двери спален.

– Она приехала! – взволнованным шепотом сообщила ей миссис Морган, совершенно забыв, что Руфь и не знала, что они вызвали сюда миссис Беллингем.

– Кто приехал? – растерянно спросила Руфь. Первым делом у нее в голове мелькнула мысль о миссис Мейсон. Но когда она услышала, что приехала мать мистера Беллингема, женщина, о которой он всегда отзывался в том духе, что ее мнение для него было превыше всего, ее охватил панический ужас. Ужас необъяснимый, смутный, но от этого только еще более пугающий.