– Выходит, вы не местный? – заключила Руфь.

– Нет, мой дом находится совсем в других краях. Я живу в шумном многолюдном городе, где временами трудно поверить, что

Свой ежегодный отпуск я обычно провожу в Уэльсе и часто – как раз в этих самых местах.

– Ваш выбор меня не удивляет, – заметила Руфь. – Удивительно красивая страна.

– Да, действительно. К тому же один старик-трактирщик из Конвея привил мне любовь к здешнему народу, его истории и традициям. Я достаточно владею языком, чтобы понимать их легенды. Есть среди них красивые и вызывающие благоговейный трепет, другие очень поэтичны и причудливы.

Руфь была слишком застенчива, чтобы поддерживать разговор какими-то своими замечаниями, хотя мягкий и немного задумчивый тон ее собеседника очень располагал к себе.

– Например, возьмем хотя бы вот это, – сказал он, касаясь высокого стебля растущей у тропинки наперстянки, усеянной зелеными бутонами, несколько из которых в самом низу уже распустились яркими темно-красными цветками. – Осмелюсь предположить, вы не знаете, что заставляет это растение так грациозно кланяться и раскачиваться из стороны в сторону. Полагаю, вы считает, что его качает ветер, не так ли? – Он посмотрел на нее с серьезной улыбкой, которая хоть и не оживила его задумчивый взгляд, но все же придала лицу неизъяснимое обаяние.

– Действительно, я всегда думала, что во всем виноват ветер. А разве это не так? – искренне удивилась Руфь.

– О, валлийцы расскажут вам, что это священный цветок фей, что он, в отличие от нас, имеет дар видеть их, а также всех бесплотных духов, и что он просто почтительно кланяется им, когда они проходят мимо. На валлийском языке его название – maneg ellyllyn – «перчатка хороших людей». Подозреваю, что наше название «лисья перчатка» появилось по созвучию с названием «человеческая перчатка»[10].

– Какое милое поверье, – сказала Руфь. Она слушала его с большим интересом и хотела бы, чтобы он продолжал, не ожидая от нее ответов. Но они уже подошли к деревянному мостику. Провожатый перевел ее на другую сторону и, учтиво поклонившись на прощание, ушел своей дорогой, так что Руфь даже не успела поблагодарить его за такое участие.

Тем не менее это было приключение, о котором стоило рассказать мистеру Беллингему. Рассказ Руфи действительно развлек его и занял до самого обеда. А пообедав, мистер Беллингем решил пройтись с сигарой в зубах.

– Руфь, – сказал он, возвратившись в номер, – я видел твоего маленького горбуна. По-моему, он похож на Рике с хохолком из одноименной сказки Перро. Только никакой он не джентльмен. Не будь у него горба, я бы по твоему описанию не узнал его. Ты назвала его джентльменом.

– А вы так не считаете? – удивилась Руфь.

– О нет, конечно нет. Вид у него потрепанный, одежда поношенная, а живет он, как поведал мне местный конюх, на втором этаже в доме, где внизу располагается эта ужасная лавка, которая торгует свечками и сыром и от которой смердит на двадцать шагов. Ни один настоящий джентльмен такого бы не вынес. Он, должно быть, или путешественник, или художник, или кто-то еще из этой же публики.

– А вы видели его лицо? – спросила Руфь.

– Нет, но его спина, да и сам он весь… Этого вполне достаточно, чтобы можно было судить о его положении в обществе.

– Зато лицо у него необыкновенное и такое красивое! – мягко возразила Руфь, но мистер Беллингем уже потерял всякий интерес к этой теме, и на этом разговор закончился.

На следующий день погода стояла великолепная – настоящее «венчание небес с земною твердью», – и все постояльцы дружно покинули гостиницу, чтобы в полной мере насладиться свежей прелестью природы. Руфь даже не догадывалась, что, уходя на прогулку и возвращаясь, постоянно является предметом всеобщего внимания: она просто никогда не смотрела в сторону дверей и окон, из которых за ней наблюдали многочисленные зрители, обсуждавшие ее внешность и положение.

– А она очень даже хорошенькая, – заметил один джентльмен, поднявшись из-за стола во время завтрака, чтобы лучше рассмотреть Руфь, которая возвращалась после своей утренней прогулки. – Думаю, ей лет шестнадцать, не больше. И выглядит такой кроткой и невинной в этом своем белом платьице!

На что его жена, занятая в данный момент их маленьким сыном, славным мальчуганом, даже не видя, как девушка, скромно опустив голову и потупив взгляд, прошла мимо, пренебрежительно бросила:

– А я считаю, что это просто позор. Как вообще сюда пускают таких! Подумать только – находиться под одной крышей с таким источником разврата! Прекрати, дорогой, ты слишком льстишь ей своим вниманием.

Ее муж сразу же послушно вернулся к завтраку. Трудно сказать, что больше повлияло на такую его покладистость – командный тон жены или же соблазнительный аромат яичницы с ветчиной на столе; это уж вы сами для себя решите.

– А теперь, Гарри, – обратилась она к сынишке, – пойди посмотри, готова ли няня и наша малютка идти с тобой на прогулку. Нельзя терять времени в такое замечательное утро.

Вернувшись в гостиницу, Руфь обнаружила, что мистер Беллингем еще не спускался после сна, и поэтому решила погулять еще полчасика. Идя через деревню и любуясь прекрасными солнечными видами, открывавшимися вдали в промежутках между домами, она подошла к небольшой лавке, из которой в этот момент выходила няня с крохотной девочкой и маленький мальчик. Девочка восседала на руках у няни с поистине королевским достоинством. Руфь всегда любила детей, а эти пухлые розовые щечки, похожие на персики, просто очаровали ее. Она подошла поворковать с малышкой и после нескольких игривых «ку-ку» попыталась нежно поцеловать ее. Но в этот момент Гарри, который, когда Руфь начала играть с его сестричкой, краснел все больше и больше, вдруг замахнулся своей маленькой ручкой и изо всех сил ударил ее по лицу.

– О, как вам не стыдно, сэр! – воскликнула няня, хватая его за руку. – Как вы могли поступить так с этой леди, которая мило шалила с нашей Сисси?

– Никакая она не леди! – с негодованием огрызнулся мальчик. – Она гадкая, скверная девчонка! Так о ней сказала мама. И она не должна целовать нашу малышку.

Тут пришел черед няни краснеть. Она сразу поняла, откуда мальчик мог взять такое, но было крайне неловко говорить об этом, стоя лицом к лицу с этой элегантной молодой леди.

– Не обращайте внимания, мэм. Мало ли какие глупости могут прийти на ум ребенку, – извиняющимся тоном наконец сказала она Руфи, которая в ошеломлении неподвижно стояла перед ней, сильно побледнев от ужасной догадки.

– Это не глупости, это правда! Я слышал, как вы сами, няня, говорили то же самое. Уходите, гадкая женщина! – с детской горячностью заявил мальчик, и Руфь, к невероятному облегчению няни, тут же развернулась и, смиренно понурив голову, медленно пошла прочь.

Но когда она поворачивалась, то успела мельком увидеть в окне над входом в лавку хмурое лицо того горбатого джентльмена; сегодня он выглядел серьезнее и печальнее, чем прежде, а когда их взгляды на миг встретились, она заметила в его глазах боль. Вот так, под бременем осуждения и юности, и старости, Руфь неуверенной походкой вернулась в свой номер. Мистер Беллингем ждал ее в гостиной. Прекрасный солнечный день вернул ему хорошее настроение и бодрое расположение духа. Он без умолку оживленно болтал, не делая пауз и не давая Руфи вставить хотя бы слово, пока она, заваривая чай, пыталась как-то успокоить сердце, тоскливо трепетавшее в груди после неожиданных откровений во время сегодняшнего происшествия. К счастью, ответов от нее и не требовалось – разве что какие-то односложные реплики время от времени. Однако и это произносилось таким унылым и подавленным тоном, что в конце концов даже мистер Беллингем – недовольно и с удивлением – обратил на это внимание, потому что ее настроение уж очень явно не гармонировало с его собственным.