Когда взгляды их встретились, Руфь заметила в глазах печально смотревшего на нее незнакомца такое искреннее сострадание, что это растопило даже ее заледеневшее сердце. Все так же продолжая смотреть на него, словно боясь лишиться того благотворного влияния, которое он на нее оказывал, она тихим скорбным голосом воскликнула:

– Он бросил меня, сэр! Да, сэр! Уехал и оставил меня одну!

Не успел он сказать и слова утешения, как она разразилась горькими безудержными рыданиями. Произошедшее с ней несчастье, ее трагедия, выраженная в словесной форме и произнесенная вслух, пронзила ее сердце острой болью. Ее страдания разрывали ему душу, но он не знал, что тут можно сказать, и поэтому просто молча стоял перед ней, пока она неистово оплакивала свое горе. Когда же Руфь умолкла и в изнеможении опустилась на землю, она услышала, как мужчина прошептал:

– О Господи, ради Христа, сжалься над ней!

Руфь подняла на него глаза, смутно понимая значение этих слов, которые затронули какую-то чувствительную струну ее сердца; теперь она с упоением вслушивалась в их отголосок в своей душе и смотрела на него застывшим затуманенным взглядом. И было не важно, жалость ли в его глазах или искреннее сострадание заставили ее вспомнить детство, когда она сидела у ног своей мамы; важно было то, что ей мучительно захотелось вернуть те счастливые времена.

Горбун не торопил ее – отчасти оттого, что сам был сильно взволнован сложившейся ситуацией и невероятной бледностью печального лица этой девушки, а отчасти потому, что инстинктивно понимал, что данные обстоятельства требовали деликатного терпения. Но внезапно она содрогнулась, как будто только теперь по-настоящему осознав ужас своего положения, после чего вскочила на ноги и, оттолкнув мужчину, спешно направилась к калитке в ограде. Он не мог двигаться так же быстро, как большинство здоровых людей, но тем не менее старался не отставать от нее. Горбун последовал за ней через дорогу и дальше по бугристой обочине, но в сумерках споткнулся и упал, зацепившись за какой-то выступающий камень. От резкой боли в спине он вскрикнул, и этот пронзительный крик далеко разнесся в тишине приближающейся ночи, где все живое уже притихло, готовясь ко сну. Услышав это, Руфь, которая просто неслась вперед не оглядываясь, тотчас остановилась. Крик боли сделал то, чего нельзя было достичь никакими уговорами – Руфь забыла о себе. Потому что она оставалась все такой же доброй и участливой даже теперь, когда казалось, что все ангелы-покровители отвернулись от нее. Услышав или увидев страдания любых живых существ, Божьих творений, она всегда устремлялась к ним на помощь. Вот и сейчас, находясь на грани того, чтобы наложить на себя руки от горя, она остановилась на бегу и вернулась, чтобы найти, кому принадлежал этот крик страданий.

Мужчина лежал среди белых камней, не в силах пошевелиться от боли; но он намного больше терзался не от физических страданий, а от мысли, что из-за своего неловкого падения упустил возможность спасти девушку. Поэтому, когда он увидел, что белеющая впереди фигурка остановилась, прислушалась, а затем медленно пошла обратно, как будто что-то искала, сердце его наполнилось благодарностью судьбе. Говорить он не мог, а тот звук, который он издал, был больше похож на стон, несмотря на переполнявшую его радость. Услышав это, она быстро подошла к нему.

– Мне очень больно, не бросайте меня, – тихо сказал он.

Его увечное немощное тело не выдержало этой боли и пережитых эмоций, и он потерял сознание. Руфь побежала к горной речке, глубокая заводь которой всего несколько минут назад манила ее разом покончить со всеми муками в темной пучине. Она набрала в сложенные ладони холодной свежей воды и, вернувшись, плеснула ему в лицо, чтобы привести его в чувство. Он очнулся, но продолжал молчать, подбирая нужные слова, которые заставили бы ее прислушаться к ним. Тогда Руфь тихо заговорила сама:

– Вам лучше, сэр? Вы сильно ушиблись?

– Не так уж и сильно, к счастью. И да, мне уже лучше. При быстрой ходьбе моя спина частенько подводит меня. Думаю, я споткнулся об один из этих камней. Сейчас все пройдет. К тому же я уверен, что вы не оставите меня и поможете дойти до дому.

– О, конечно! Вы можете встать? Боюсь, вам не следует так долго лежать на этом вереске, он уже совсем сырой от росы.

Ему хотелось, чтобы она меньше думала о нем, а больше о себе, и поэтому, следуя ее желанию, он сразу попытался подняться. Однако боль была слишком сильной, и девушка заметила это.

– Не торопитесь так, сэр. Я могу подождать.

Тут она вспомнила, что совсем недавно серьезно думала о том, чтобы покончить с собой, но те несколько дружеских слов, которыми они успели обменяться, похоже, окончательно вывели ее из состояния этого умопомрачения. Она села на землю рядом с ним и, закрыв лицо руками, вновь расплакалась, горько и безудержно. Руфь почти забыла о его присутствии, хотя продолжала сознавать, что кто-то нуждается в ее участии, что она кому-то нужна в этом мире, который так опрометчиво собиралась покинуть. Все это, не обретя форму конкретной мысли, так и осталось у нее на уровне ощущения, которое тем не менее удержало ее от скоропалительных решений, и она постепенно успокоилась.

– А сейчас вы могли бы помочь мне встать? – попросил он через некоторое время.

Она не ответила, но откликнулась на его просьбу. Затем он оперся на ее руку, и она осторожно повела его по узенькой, поросшей мягкой травой тропе, которая вилась среди крупных камней. Вскоре они выбрались на главную дорогу, залитую лунным светом, и медленно пошли по ней. Легким нажимом пальцев он направлял ее к своему жилищу над свечной лавкой самыми малолюдными переулками, потому что подумал, что ей будет больно вновь увидеть ярко освещенные окна гостиницы. Пока они ждали, когда хозяйка откроет дверь, он продолжал опираться на ее руку.

– Зайдите ко мне, – сказал он, не отпуская ее, но и не сжимая руку сильнее, поскольку опасался, что такое приглашение оскорбит девушку и она снова убежит от него.

Они медленно вошли в маленькую гостиную позади лавки. Пышущая здоровьем хозяйка дома, которую звали миссис Хьюз, поспешно зажгла свечу, и теперь, оставшись лицом к лицу, они наконец смогли рассмотреть друг друга лучше. Горбатый джентльмен был очень бледен, но Руфь – еще бледнее, как будто на лице ее лежала печать смерти.

Миссис Хьюз сразу засуетилась, сочувственно приговаривая то на очаровательно ломаном английском, то на валлийском, которым она хорошо владела и который, благодаря ее мелодичному голосу, звучал так же мягко, как, скажем, русский или итальянский. Мистер Бенсон – а именно так звали горбуна, – задумавшись, лежал на диване, пока сердобольная миссис Хьюз металась по дому, придумывая, как помочь ему снять боль. Он останавливался у нее вот уже три года подряд, так что она хорошо знала его и любила.

Руфь стояла у небольшого полукруглого окна и смотрела на улицу. По темно-синему небу, заслоняя собой луну, торопливо плыли большие облака самых причудливых форм, как будто призванные зовом могущественного духа бури. Но цель их была не здесь, место сбора находилось восточнее, за много лиг[11] отсюда. Очень разные – то черные, то серебристо-белые с одного края, то пронзенные по центру лунным светом, словно лучом самой надежды, то снова в серебристых полосках, – они неслись над безмолвной землей, обгоняя друг друга. А вот подошли совершенно черные, которые двигались ниже и быстро скрылись за незыблемой стеной гор как раз в том направлении, куда совсем недавно стремилась и Руфь; в своей дикой гонке они очень скоро будут пролетать над местом, где спит он, человек, в котором заключается весь ее мир. А может быть, он и не спит, может быть, именно в этот момент он думает о ней. В голове у нее тоже бушевал шторм, который путал ее мысли, рвал их на части, превращая в бесформенные обрывки, похожие на причудливые пятна облаков перед ее глазами. Ах, если бы она могла улететь с ними за горизонт, то обязательно догнала бы его!