– Конечно, – продолжала она, – я по собственной воле закрывала глаза на эту интрижку, сколько могла, но ты не представляешь себе, какие сплетни по этому поводу распускает миссис Мейсон, – весь Фордхэм просто гудит от этого. И конечно же, мне было ужасно неприятно сознавать, что я все это время нахожусь с этой безнравственной особой под одной… Прости, дорогой, ты что-то сказал?

– Руфь вовсе не безнравственная особа, мама. Ты несправедлива к ней.

– Мальчик мой, не станешь же ты утверждать, что она представляет собой образец добродетели!

– Нет, мама, не стану, но я сам подтолкнул ее к этому. Я…

– Если не возражаешь, мы не будем вдаваться в дискуссии относительно причин и этапов ее падения, – заявила миссис Беллингем безапелляционным, полным достоинства тоном, который со времен детства и до сих пор имел определенную власть над мистером Беллингемом, – противиться этому влиянию он мог только в состоянии крайнего возбуждения. Сейчас же он был слишком слаб физически, чтобы оказывать сопротивление, и, постепенно отступая, сдавал позиции одну за другой.

– Как я уже говорила, у меня нет ни малейшего желания выяснять степень твоей вины. Из того, что я видела однажды утром, у меня была возможность убедиться, что у этой особы с назойливыми манерами нет ни стыда, ни хотя бы банальной скромности.

– Что вы хотите этим сказать? – резко спросил мистер Беллингем.

– Как-то раз, когда тебе было совсем плохо, я просидела подле тебя всю ночь, а затем, уже утром, вышла сделать глоток свежего воздуха. Представь, эта девушка встала у меня на пути, настаивая на том, чтобы поговорить со мной. Мне даже пришлось направить миссис Морган разобраться с ней, прежде чем возвращаться к тебе в номер. Ничего более дерзкого и грубого я в жизни своей не видела!

– Вы ошибаетесь, Руфь не дерзкая и не грубая. Просто она необразованная и могла оскорбить вас неумышленно, сама того не подозревая.

Разговор этот уже начал утомлять мистера Беллингема – он даже жалел, что вообще ввязался в него. С тех пор как он, придя в себя, начал осознавать возле себя присутствие матери, он чувствовал, что находится в двойственном положении по отношению к Руфи, и в его голове уже мелькали всевозможные планы. Но поскольку в данный момент ему было трудно должным образом взвесить и проанализировать их, он откладывал это до времен, пока достаточно окрепнет. Из-за сложной ситуации, в которой он очутился, связавшись с Руфью, она в его сознании вызывала невольную досаду и злость, и он уже сожалел, что затеял эту интрижку. Он даже думал – хотя и как-то вяло, как, впрочем, сейчас думал обо всем, что непосредственно не касалось его комфорта, – что лучше бы ему вообще ее не встречать никогда, что связь их с самого начала была нелепой и крайне неудачной. Однако, несмотря на все раздражение, которое теперь вызывала в нем Руфь, ему все равно было неприятно слышать, когда о ней отзывались дурно. И мать, заметив это, мгновенно сменила тактику, прекратив свои нападки на девушку. Впечатленная, видимо, его поведением, она спокойно произнесла:

– Думаю, нам нет смысла и дальше обсуждать манеры этой молодой особы. Но, надеюсь, ты, по крайней мере, не собираешься оправдывать вашу с ней связь. А еще я надеюсь, что ты не настолько забыл о нормах приличия, чтобы вообразить, будто для твоей матери будет приемлемо или хотя бы допустимо находиться под одной крышей с падшей женщиной, с которой она может пересечься здесь практически в любой момент? – Миссис Беллингем умолкла в ожидании ответа. Но ответа не последовало.

– Я задала тебе очень простой вопрос: допустимо это или нет?

– Полагаю, что нет, – с неохотой хмуро отозвался он.

– А вот мне почему-то кажется, что ты считаешь лучшим выходом из данной крайне неприятной ситуации мой отъезд отсюда, чтобы у тебя была возможность остаться наедине с твоей порочной подругой. Я права? – Мистер Беллингем опять ничего не сказал на это, но внутри у него начала накапливаться злость, причиной которой он считал Руфь. После долгой паузы он все же заговорил:

– Маменька, вы сейчас не помогаете мне выйти из создавшегося затруднительного положения. Я, разумеется, не хочу прогонять вас или не дай бог обидеть – в конце концов, вы ведь переживаете и заботитесь обо мне. Но должен сказать, что Руфь не настолько виновата, как вам это представляется. Однако я не хочу больше ее видеть и буду благодарен вам, если вы подскажете мне, как все можно уладить, чтобы со стороны это не выглядело неблагородно с моей стороны. Только увольте меня от всего этого – я совершенно обессилен. Прогоните ее, если вы этого хотите, но только сделайте это красиво и так, чтобы я об этом больше не слышал. Я этого не вынесу. Прошу вас, оставьте меня в покое и не донимайте своими лекциями и нотациями, пока я прикован к постели и не могу как-то отвлечься от всех этих неприятных мыслей.

– О, мой дорогой Генри, в этом ты можешь полностью положиться на меня.

– Ни слова больше, маменька. Дело действительно скверное, и я не могу не корить себя за это. Но я больше не желаю об этом думать.

– Не будь слишком строг к себе, мой дорогой Генри, в своем самобичевании, ведь ты пока еще очень слаб. Раскаяние – дело хорошее, но лично я совершенно убеждена, что это она увлекла тебя своими кокетливыми уловками. Однако ты совершенно прав – все должно быть улажено красиво. Уверяю тебя, я была глубоко опечалена, когда впервые услышала о вашей связи, но как только я своими глазами увидела эту девушку… Хорошо-хорошо, не буду больше о ней, я вижу, что тебе это неприятно. Но я благодарю Бога, что теперь ты сам видишь, как ошибался. – Она немного подумала, а затем послала горничную за письменными принадлежностями и, не откладывая, взялась писать письмо. Ее сын между тем занервничал, выходя из себя все больше и больше.

– Маменька, – наконец заявил он, – эта проблема уже надоела мне до смерти. Но я не могу выбросить ее из головы.

– Предоставь это мне. Я все устрою идеально.

– А могли бы мы уехать прямо сегодня вечером? В этих стенах у меня все вызывает досаду и раздражение, мне необходимо сменить обстановку. Я не хотел бы встречаться с нею, потому что не терплю сцен. Тем не менее я считаю, что должен увидеться с ней, чтобы все объяснить.

– Об этом даже не думай, Генри! – воскликнула миссис Беллингем, встревоженная самой этой идеей. – Если ничего не помешает, мы выедем отсюда через полчаса и к ночи будем в Пен-тре-Фёльсе. Еще и трех часов нет, а вечера сейчас долгие. Симпсон останется здесь и закончит паковать вещи; отсюда она отправится прямо в Лондон и будет встречать нас там. Макдональд и сиделка поедут с нами. А ты считаешь, что в состоянии выдержать такое путешествие? Это все-таки двадцать миль плохой дороги.

Но мистер Беллингем был уже готов на все, лишь бы избавиться от сложившейся неловкости. Он чувствовал, что ведет себя по отношению к Руфи нехорошо, хотя понятия не имел, как с его стороны было бы поступить правильно. Спешный отъезд одновременно решал возникшую проблему и избавлял его от новых нравоучений. Он знал, что его мать всегда была очень либеральна во всем, что касалось денег, и что она действительно обставит все «красиво». К тому же будет проще через денек-другой написать Руфи письмо и объясниться, если он вдруг почувствует такую потребность. Поэтому он быстро согласился и вскоре даже отвлекся от своих тревог, занявшись наблюдением за суетой сборов к их отъезду.

Все это время Руфь тихонько сидела в своей комнате и коротала долгие часы утомительного ожидания, мысленно рисуя в своем воображении трогательные сцены встречи с любимым. Комната ее находилась в боковом крыле, в отдалении от лучших апартаментов гостиницы, и выходила окнами на тыльную сторону здания, так что она даже не догадывалась о поднявшейся суматохе в связи с отъездом Беллингемов. Впрочем, даже если бы она слышала хлопанье дверей, резкие распоряжения, отдаваемые слугам, и стук колес экипажа перед главным входом, она все равно не заподозрила бы плохого: ее любовь была слишком доверчива и не знала сомнений.