Иногда игра становится жестокой. Никто не рискнет давить на других, если у самого рыльце в пушку. Нельзя иметь абсолютно никаких скелетов в шкафу, никаких тайных пороков. Ведь если твой голос важен, а цена высока, посредник досконально проверил тебя еще до того, как предложил выпить. Если два года назад ты подкупил клерка дорожной службы, чтобы он похоронил протокол дорожного патруля о том, что тебя задержали за вождение в пьяном виде, посредник может вдруг положить перед тобой фотографию повестки, которую ты считал сожженной. Если такое случилось, тебе конец. Твоя цена падает до нуля, и ты больше не нейтральный делегат.

Есть несколько других вариантов: подстроенная авария; мешки из пергамина, которые горничная нашла в твоем номере; арест на улице псевдокопами по обвинению в изнасиловании девочки-подростка, которой ты в глаза не видел.

Иногда можно наткнуться на нечто поистине стильное, например, вот такое. В понедельник, в первый день съезда, ты, честолюбивый молодой юрист из Сент-Луиса без скелетов в шкафу и тайных пороков, сидишь себе у бассейна в «Плейбой-плаза», напитываешься солнышком и джин-тоником, когда вдруг тебя окликают по имени. Подняв взгляд, ты видишь улыбающегося пухловатого парня лет тридцати пяти, который идет к тебе, протягивая для пожатия руку.

– Привет, Вирджил, – говорит он. – Я Дж. Д. Скуэйн. Я работаю на сенатора Бильбо, и нам бы очень хотелось рассчитывать на твой голос. Как насчет него?

Ты улыбаешься, но молчишь, ждешь, что еще скажет Скуэйн: ему же надо как-то спросить про твою цену.

Но Скуэйн смотрит на море, щурится на что-то у горизонта, потом вдруг поворачивается и начинает очень быстро трепать про то, как ему всегда хотелось быть навигатором на Миссури, но вмешалась политика…

– А теперь нам надо добыть эти последние несколько голосов, черт побери!

Ты снова улыбаешься, тебе невтерпеж, когда же он перейдет к делу. Но Скуэйн вдруг окликает кого-то по ту сторону бассейна, а тебе говорит:

– Слушай, Вирджил, мне правда чертовски жаль, но надо бежать. Вон тот парень должен мне перегнать новый «Дженсен интерсептер». – С усмешкой он протягивает тебе руку, а потом: – Слушай, может, попозже поговорим? Ты в каком номере?

– В девятнадцать ноль девять. Он кивает.

– Как насчет обеда в семь? Ты свободен?

– Конечно.

– Чудесно. Можем прокатиться на моем «Дженсене» до Палм-Бич. Мой любимый городишко.

– И мой тоже. Я много про него слышал. Он кивает.

– Я провел там несколько дней в конце прошлого февраля. Основательно поистратились, штук двадцать пять спустили.

Господи! «Дженсен интерсептер», двадцать пять тысяч долларов! Скуэйн явно крут.

– Увидимся в семь. – Он поворачивается уходить.

В дверь стучат в две минуты восьмого, но вместо Скуэйна на пороге красавица с серебристыми волосами, которая говорит что Дж. Д. послал ее за тобой.

– У него деловой обед с сенатором, он подъедет к нам позднее в «Краб-хаус».

– Замечательно, замечательно… Выпьем? Она кивает.

– Конечно, но не здесь. Поедем в Северный Майами и захватим мою подругу. Но давай покурим на дорожку.

– Господи! Да это сигара!

– Ага! – смеется она. – И от нее мы оба чуток забалдеем!

* * *

Несколько часов спустя, половина пятого утра. Мокрый до нитки, ты впадаешь в вестибюль, молишь о помощи: ни бумажника, ни денег, ни документов. Руки в крови, ботинок всего один, в номер тебя волокут два носильщика…

На следующий день завтрак в полдень, подташнивает в кофейне, ждешь, когда придут деньги, посланные женой через «Уэстерн Юнион» из Сент-Луиса. Воспоминания о вчерашней ночи обрывочные.

– Эй, привет, Вирджил.

Дж. Д. Скуэйн все еще улыбается.

– Где ты был вчера, Вирджил? Я пришел минута в минуту, а тебя нет.

– Меня обокрали… твоя подружка.

– Вот как? Какая жалость. Мне так хотелось заполучить твой никчемный голосок.

– Никчемный? Подожди-ка… Та девка, которую ты прислал. Мы же поехали куда-то с тобой встречаться.

– Глупости! Ты меня обманул, Вирджил! Не будь мы в одной команде, я бы тебя прижал.

Прилив гнева, мучительное уханье в голове.

– Пошел ты, Скуэйн! Я ни в чьей команде! Хочешь мой голос, так знаешь, как его получить, и чертова девка-наркоманка ничем тебе не поможет.

Скуэйн улыбается до ушей.

– Скажи мне, Вирджил, а что ты хочешь за свой голос? Место в федеральном суде?

– Ах ты гребаный… ладно! Ты впутал меня в неприятности вчера, Дж. Д. Когда я вернулся, у меня бумажник пропал и руки были в крови.

– Знаю. Ты дух из нее выбил.

– Что?

– Посмотри на снимки, Вирджил. Ничего отвратительнее в жизни не видел.

– Снимки?

Скуэйн протягивает их через стол.

– О Господи Боже!

– А я что говорил, Вирджил!

– Нет! Это не я! Этой девки я никогда не видел! Господи, да она совсем ребенок!

– Вот почему фотографии такие мерзкие, Вирджил. Тебе еще повезло, что мы не отнесли их прямо копам и тебя не заперли. – Бьет кулаком по столу. – Это изнасилование, Вирджил! Это содомия! С ребенком!

– Нет!

– Да, Вирджил. И теперь ты за это заплатишь.

– Как? О чем ты говоришь? Скуэйн снова улыбается.

– Голоса, дружок. Твой и еще пять. Шесть голосов за шесть негативов. Ты готов?

Теперь в глазах слезы ярости.

– Ах ты сукин сын! Ты меня шантажируешь!

– Абсурд, Вирджил. Абсурд. Я говорю про коалиционную политику.

– Я даже не знаю пяти делегатов. Во всяком случае, лично. И к тому же они все чего-то хотят.

Скуэйн качает головой.

– Мне не рассказывай. Мне лучше не слышать. Просто принеси мне завтра в полдень шестерых вот из этого списка. Если все они проголосуют правильно, ты ни слова больше про вчерашнее не услышишь

– А если не смогу?

Улыбнувшись, Скуэйн печально качает головой.

– Твоя жизнь примет очень печальный оборот, Вирджил.

Что и говорить, дурной трип. Подобную сцену можно писать до бесконечности. После пяти месяцев на тропе президентской кампании подленький диалог получается без труда. Чувство юмора необязательно для тех, кто хочет иметь вес в президентской политике. Нарики редко смеются: кайф – дело серьезное, а нарики от политики не слишком отличаются от тех, кто сидит на герыче.

В обоих мирках улет вполне реален, но любой, кто пытался жить с наркоманом, скажет, что с ним не выжить, если сам не начнешь колоться.

И с политикой так же. Есть фантастический кайф от прилива адреналина, который приходит с полным погружением практически в любую быстро развивающуюся политическую кампанию, особенно если ставки высоки, а ты начинаешь чувствовать себя победителем.

Насколько мне известно, из всех журналистов, прикомандированных к президентской кампании1972-го,

я единственный, кто видел ситуацию с обеих сторон, был и репортером, и кандидатом, и теневым политиком на местном уровне. Разница между выборами от «фрик пауэр» на пост шерифа в Аспене и выборами благонадежным демократом на пост президента Соединенных Штатов вполне очевидна, но она лишь в масштабе, а суть кампаний на удивление схожа. Реальные же различия столь малы, что не стоят упоминания на фоне гигантской, непреодолимой пропасти между адреналиновым кайфом, который испытываешь в эпицентре самой кампании, и адской скукой, от которой мучаешься, освещая эту же кампанию со стороны.

* * *

По той самой причине, почему человек, сам никогда героин не коловший, ни за что не поймет, что испытывает обдолбавшийся героинщик, даже самый лучший и талантливый журналист не в силах понять, что творится внутри политической кампании, если только он сам в ней не участвует.

Очень немногие корреспонденты, прикомандированные к кампании Макговерна, видели дальше поверхности, а если понимали, что творится в ее ядре, то об этом ни в печати, ни в эфире ни слова. После полугода в этом разъездном зоопарке, повидав политическую машину в действии, я крупную сумму готов поставить на то, что даже самые привилегированные журналисты, с самым большим доступом в святая святых кампании, знают много больше, чем говорят.