* * *

Под конец этой лихорадочной десятидневной эскапады (поскольку мы не вели ни счета, ни списков, ни записей) мы никак не могли знать,, ни сколько хиппи в самом деле зарегистрировались, ни сколько из зарегистрировавшихся придет голосовать. Поэтому испытали шок, когда под конец дня подсчеты наших наблюдателей показали, что Джо Эдвардс уже собрал более трехсот из четырехсот восьмидесяти шести новых регистрации.

Гонка обещала быть напряженной. Согласно избирательным листам, около ста избирателей за Эдвардса не явились, и мы решили, что сто телефонных звонков заставят по меньшей мере двадцать пять человек выйти из дому. На тот момент казалось, что двадцать пять как раз и станут нужной каплей, особенно в городке с четким разделением – всего лишь тысяча шестьсот двадцать три зарегистрированных избирателей на трех кандидатов.

Поэтому нам требовались телефоны. Но где их взять? Никто не знал. Пока одна девица, работавшая на телефонной станции, внезапно не раздобыла ключи от двухкомнатного офиса в старом здании «Элкс-клаб». Она когда-то там работала – у местного бизнесмена и бывшего битника по имени Крейг, уехавшего по делам в Чикаго.

Не обращая внимания на вопли и проклятья завсегдатаев бара в «Элкс-клаб», где уже собирались войска мэра-экстраверта, чтобы отпраздновать победу собственноручно избранного им наследника, мы захватили офис. По закону у клуба не было оснований нас туда не пускать,, хотя позже вечером руководство проголосовало за то, чтобы Крейг освободил помещение. А теперь он метит в законодательное собрание с избирательной платформой «Раздавим лосей». К шести вечера работа в новом офисе шла полным ходом. Телефонные звонки были исключительно краткими и прямыми:

– Поднимай задницу, придурок! Ты нам нужен! Иди и голосуй!

Человек шесть работали со списками у телефонов. Остальные разошлись обрабатывать коммунальные дома, пивнушки, хибары и коммуны, где, как мы знали, были избиратели, но не было телефонов. По мере того как распространялся слух, что у нас наконец есть штаб-квартира, комнаты быстро заполнялись. Вскоре весь второй этаж «Элкс-клаб» был забит отчаянно оравшими друг на друга бородатыми чудиками, странного вида людьми, сновавшими по лестницам со списками, блокнотами, рациями и ящиками «Будвайзера» в руках…

Кто-то сунул мне в руку пурпурный леденец, сказав: – Черт, у тебя усталый вид! Чуток хорошего мескалина будет в самый раз!

Рассеянно кивнув, я сунул его в один из двадцати двух карманов моей красной парки. Прибережем на потом, решил я. Нет смысла обдалбываться, пока участки не закроют. Надо проверять вонючие списки, выжимать из них все до последнего голоса, звонить, напирать, орать на гадов, угрожать.

В комнатах воцарилась странная, безумная и наэлектризованная атмосфера, которой я не ощущал раньше. Прислонясь с банкой пива к стене, я наблюдал за работой избирательной машины. И через некоторое время понял, что изменилось. Впервые с начала кампании эти люди взаправду поверили, что мы победим – или хотя бы, что у нас есть сносный шанс. А теперь, когда оставалось не больше часа, они работали, как бригада шахтеров, посланных спасти из-под завала товарищей. В тот момент (мое дело было уже сделано) я, вероятно, был наибольшим там пессимистом: остальные, похоже, были совершенно уверены, что Джо Эдвардс станет следующим мэром Аспена, что наш сумасшедший эксперимент с политической силой хиппи обернется победой и создаст прецедент на всю страну.

* * *

Нам предстояла очень и очень долгая ночь ожидания пока вручную подсчитают бюллетени, но еще до закрытия участков мы знали, что изменили саму структуру аспенской политики. Старая гвардия была обречена, либералы в ужасе, а андеграунд с пугающей внезапностью заявил о себе как очень серьезная сила. На протяжении всей кампании – на улицах и в барах – мне обещали, что если Эдвардс победит в нынешней мэрской гонке, на будущий год (в ноябре 1970-го) я буду баллотироваться на должность шерифа, но мне и в голову не приходило, что взаправду придется избираться. Равно как я никогда бы всерьез не подумал, что мы сумеем «устроить переворот» в Аспене.

Но именно это сейчас происходило. Даже Эдвардс, с самого начала настроенный скептично, в канун выборов сказал, что, на его взгляд, мы «победим нациков». Сказал он это у себя в конторе, разбирая ксерокопии законов о выборах штата Колорадо для наших команд наблюдателей, и, помню, как меня поразил его оптимизм.

– Да ни за что на свете, – ответил я. – Если мы и победим, то едва-едва, голосов на двадцать пять.

Но его замечание сильно меня встряхнуло. Черт побери! Может, мы действительно победим… и что тогда?

* * *

Наконец, около половины седьмого я почувствовал себя настолько бесполезным, топчась без дела, что решил, а пошло оно все, и свалил. Я напоминал себе Дэгвуда Бумстеда из комикса, мечущегося взад-вперед перед родильным отделением. Пятьдесят часов кряду я не спал и носился как ошпаренный и теперь, когда бороться было больше не с чем, чувствовал, как прилив адреналина спадает. Поезжай домой, подумал я, съешь мескалин и надень наушники, скройся от этой публичной агонии…

У подножия длинной деревянной лестницы, ведущей от конторы Крейга на улицу, я заглянул в бар «Элкс-клаб», набитый битком, шумный, счастливый… как и следует бару победителей. Его завсегдатаи ведь никогда не поддерживали лузера. Они же соль Аспена: владельцы магазинов, ковбои, пожарные, копы, строители, а их глава – самый популярный в истории городка мэр, отслуживший два срока и сам выбравший себе преемника недогения-юриста. Я сверкнул «лосям» улыбкой и поднял два пальца знаком «Виктория». Трудно сказать, понимали ли они, что их человек уже спекся: что в гонке, где кандидатов вдруг стало три, он провалился еще вначале, когда местная Ассоциация строительных подрядчиков и все ее союзники-риелторы приняли болезненное решение бросить Оутса, своего естественного кандидата, и все свое влияние употребить на то, чтобы остановить «хипушного кандидата» Джо Эдвардса. К выходным он уже вышел из борьбы, а к понедельнику оставался лишь вопрос, скольких подлых правых маразматиков удастся собрать, чтобы голосовать против Джо Эдвардса.

Противницей его была пятидесятипятилетная дамочка-галантерейщица, которую поддерживали писатель Леон Юрис и местное республиканское большинство. Ив Хоумейер, много лет оттрубившая функционером у колорадских республиканцев, тысячи долларов потратила на супермещанскую кампанию лишь бы переиначить себя под бесхребетную Мейми Эйзенхауэр. Она ненавидела бездомных собак, а от мотоциклов у нее звенело в ушах. Прогресс – это очень мило, а строительство – полезно местной экономике. Аспен надо сделать безопасным, чтобы тут и дальше спускали денежки «Лыжный клуб Атланты» и «Техасские кавалеры», а значит, надо построить четырехополосное шоссе через весь город и еще десятки кубов-многоквартирников, чтобы потрафить туристам.

Если Оутс был Эгню, то она выделывалась под Никсона. Пусть от вида голых хиппи ее тошнило, она не требовала сразу рубить им головы. Она была старой и эксцентричной, но не такой подлой, как воинственные сторонники Оутса, которым нужен был мэр, давший бы им волю вздуть любого, кто, на их взгляд, не похож на прирожденного кандидата в «Элкс-клаб» или «Игле». И если Оутс хотел превратить Аспен в разновидность Атлантик-сити, Ив Хоумейер хотела лишь превратить его в Санкт-Петербург с налетом Диснейленда. Она лишь наполовину соглашалась со всем, что бы ни провозглашал Ленин Оутс, но ясно давала понять, что кандидатуру Джо Эдвардса считает истинным слабоумием, разновидностью идиотии, столь гнилостной и неправильной, что даже думать о ней могут лишь отбросы общества.

Оутса мы уже побили, но я слишком устал, чтобы в тот момент изводить «лосей», и как это ни странно, мне было их жаль. Их вот-вот задавит кандидат, у которого с ними общего больше, чем они подозревают. Причины бояться кампании Эдвардса были как раз у продажных шлюх, зарабатывающих на лыжниках, и у местных застройщиков, слетевшихся роем ядовитых тараканов скупать и продавать всю долину из-под ног у тех, кто все еще считает ее не просто удачным капиталовложением, а хорошим местом для жизни.