По пляжу слонялись люди с тарелками холодных макарон в креветочном соусе. Время от времени кто-нибудь вытаскивал из аквариума в патио гигантскую черепаху и совал ее под нос осоловелому соседу, дурацки гоготал и старался удержать рептилию, которая отчаянно била зелеными лапами воздух, окатывая брызгами плохо пахнувшей черепашьей воды всех в радиусе десяти футов…

– Ха, познакомься с моей подружкой! Она ох как твой перец обработает. Ты как, готов?

* * *

Нагрузившись кислотой, в такое место лучше не являться. Стараясь вписаться в окружение, мы много пили, но наркотик явно нас выделял. Блур подсел на мысль, что мы попали на сборище пьяных стяжателей, которые собираются превратить Козумель в «мексиканский Майами-Бич». Отчасти верно, но свои соображения он излагал с таким жаром, что выводил из себя собеседников в любом разговоре, в какой бы ни вклинивался. В какой-то момент я слышал, как он орет на управляющего отеля, где остановился:

– Вы просто свора гребаных, обезьяножрущих подонков! Столько хрени про туризм и развитие! Вам что, тут еще один Аспен нужен?

Управляющий смотрел озадаченно.

– Что такое Аспен? О чем вы?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я, гнида! – орал Блур. -Я про грязные бетонные отели, которые вы строите по всему побережью, про гребаные киоски с хот-догами и…

Поспешив в патио, я схватил его за плечо.

– Не обращайте на Йейла внимания, – вмешался я, стараясь хоть одним глазом сфокусироваться на том, с кем он разговаривал. – Он пока не привык к такой высоте над уровнем моря.

Я постарался улыбнуться, но чувствовал, что без толку похоже получились только гримаса нарка, безумный взгляд и подергивание. Я слышал собственный голос, но ни черта в словах не понимал.

– Треклятые игуаны по всей дороге… в тупике пришлось развернуться на сто восемьдесят… Йейл схватился за аварийный тормоз, когда увидел столько ящериц, просто рычаг вы-, рвал… Слава богу, резина у нас была от снегохода. Мы же тут на пяти тысячах футах, сами понимаете, давление у вас тут маленькое, но там, у моря, такое впечатление, что мозги тебе тисками выжимают… Никуда от этого не денешься, даже думать не можешь…

Никто не улыбался. Я заговаривался, а Блур все еще вопил про «насилие над природой». Бросив его, я пошел в бар.

– Мы уезжаем, – сказал я бармену. – Нам нужен с собой

лед.

Бармен дал мне фирменный стакан пепси-колы с тающими осколками.

– Слишком мало.

Он набрал еще стакан. По-английски он не говорил, но я кое-как понял, что он пытается сказать: у них нет посудины для такого количества льда, как мне нужно, да и вообще лед кончается.

К этому моменту голова у меня пульсировала мучительной болью. Я едва мог сосредоточиться на его лице. Поэтому, чем спорить, вышел, загнал «сафари» через купу деревьев в патио и, припарковавшись перед самым баром, знаком показал изумленному бармену, чтобы забил мне заднее сиденье льдом.

Народ со «Страйкер» ужаснулся.

– Псих гребаный! – крикнул кто-то. – Ты деревьев пятнадцать снес!

Я кивнул, но слова до меня не дошли. Думать я мог только про лед – про то, как чашку за чашкой бросаю его на заднее сиденье. К тому времени кислота угробила мое зрение настолько, что один глаз у меня косил, а перед другим вообще все плыло… а еще у меня было четыре руки…

Бармен не врал: чан для льда с логотипом «Пунта Моренья» был почти пуст Я соскреб несколько чашек со дна^под гневные проклятия Блура где-то у меня за спиной), потом перемахнул стойку и за руль джипа.

Никто как будто не заметил, поэтому я взревел мотором и стал давить на гудок, пока медленно полз на передней передаче через покореженные деревья и кусты. Вдруг на заднее сиденье ко мне полез Блур, вопя:

– Шевелись, чтоб тебя, по газам!

Я дал по газам, и юзом нас вынесло с песчаной парковки.

Через полчаса гонки на полной скорости через весь остров мы вкатили на стоянку как будто бы ночного клуба. Блур немного успокоился, но все еще был под кайфом, когда мы резко затормозили в пяти футах от входа. Снаружи гремела музыка.

– Надо подзаправиться, – сказал я. – Мне язык словно игуана жевала.

Блур вышел из машины.

– Пойду проверю, что за место, не глуши мотор.

Он исчез за дверью, а я откинулся на спинку сиденья и стал пялиться в обезумевшее от звезд небо. Казалось, оно всего в шести футах у меня над головой. Или, может, в шестидесяти, или в шестистах. Наверняка я не знал, впрочем, и значения это не имело, потому что теперь я был убежден, что сижу в кабине «Боинга 727», среди ночи заходящего на посадку над Лос-Анджелесом. Господи, думал я, да меня просто на части рвет! Где же я? Мы вверх летим или вниз? В глубине души я знал, что сижу в джипе на стоянке возле ночного клуба на острове у побережья Мексики, но как можно быть уверенным, если мой мозг явно убежден, что я смотрю из кабины «727» на огни Лос-Анджелеса? А может, это Млечный путь? Или бульвар Сансет? Орион или отель «Беверли-Хиллс»?

Да кому какое дело? Хорошо лежать и смотреть то ли вверх, то ли вниз. Ветер приятно холодит, тело отдыхает.

Тут на меня снова заорал Блур.

– Проснись, чтоб тебя! Глуши мотор и пошли внутрь! Я познакомился с охрененными парнями!

* * *

Остаток вечера и ночь прошли как в тумане. Внутри было очень громко и почти пусто – если не считать тех, с кем познакомился Блур и кто оказался свихнувшимися курьерами коки с серебристой жестянкой, полной белого порошка. Когда я сел за столик, один, представившись Фрэнком, сказал:

– Слушай, сдается, твоему носу кое-что нужно.

– Почему нет? – согласился я, ловя жестянку, которую он бросил мне на колени. – А еще рому.

Проорав заказ, я открыл жестянку – невзирая на шорох протестов за столом.

Уставившись себе на колени, я подумал: «Ха! Определенно не Лос-Анджелес. Наверно, мы где-то еще».

Передо мной было с целую унию чистого, мерцающего, белого кокаина. Первым моим побуждением было выхватить из кармана банкноту в сто песо и свернуть в трубочку, чтобы нюхнуть, но Фрэнк схватил меня за локоть.

– Господи, помилуй, – зашептал он. – Только не здесь. Иди в уборную.

Так я и сделал. Путь – среди уймы столов и стульев – оказался тяжкий, но я его преодолел и наконец сумел запереться в кабинке и начать втягивать в себя кокс, не задумываясь о зловещих шумах, какие произвожу. Ощущение было такое, словно встал на колени среди пляжа и воткнул соломинку в песок; минут через пять обе ноздри мне забило, как эпоксидкой, а в дюне у меня под носом не возникло даже сколько-нибудь заметной вмятины.

Господи Иисусе, подумал я. Наверное, я сплю или это галлюцинация.

К тому времени, когда я прошаркал назад к столу, остальные слегка охолонулись. Было очевидно, что Блур в сортире уже побывал, поэтому с кривой улыбкой я протянул жестянку Фрэнку.

– Будь с этим поосторожнее, – пробормотал я. – Эта дрянь мозги разжижает.

Он улыбнулся.

– Что вы, ребята, тут делаете?

– Ни за что не поверите, – отозвался я, пока официант ставил передо мной высокий стакан с ромом.

Оркестр ушел на перерыв, двое музыкантов сели к нам за столик. Фрэнк говорил что-то про вечеринку попозже ночью. Я пожал плечами, еще стараясь прочистить носовые пазухи, нюхнув рома. Я предчувствовал, что этот поворот событий может иметь серьезные последствия для исхода репортажа, но теперь не слишком из-за него волновался.

* * *

Из глубин памяти всплывает обрывок разговора работяги со стройки с барменом в баре в Колорадо. Работяга объяснял, почему не следует пить еще одну рюмку.

– Нельзя бултыхаться со свиньями по ночам и утром летать с орлами, – сказал он.

Мне это вспомнилось, но я отмахнулся. Мне казалось, обстоятельства у меня совершенно иные. Через три часа мне полагалось быть на причале с фотоаппаратом и диктофоном, чтобы провести еще день на какой-нибудь треклятой лодке.

Нет, думал я, придурок из Колорадо все напутал. Главная проблема в том, как бултыхаться с орлами ночью и летать со свиньями утром.