Синтия смаковала предстоящее. Она знала, что вскоре случится то, что должно случиться.

— Я только приведу себя в порядок и переоденусь.

Джонни кивнул, больше не доверяя собственному голосу.

Через полчаса они лежали голые и потные, осмысливая неожиданно открывшуюся обоим истину: никто не сможет заполнить зияющую в них пустоту, кроме них самих.

— Расскажи, Синтия, что ты чувствовала, когда его убивала.

Она покусывала его за плечо и нашептывала на ухо какие-то пошлости. Джонни Паркер впервые за много лет почувствовал, что ему по-настоящему хорошо. То, что он изменяет жене, любви всей своей жизни, как он любил выражаться, совсем его не тревожило. Каждый раз, любуясь полной грудью и длинными ногами Синтии, Джонни представлял, как она склоняется над Кевином Брайантом и делает контрольный выстрел ему в голову. Ни одна другая женщина не способна на такое. Они оба знали об этом. Это был союз, заключенный в аду.

— Там красиво, Селеста! Клянусь, тебе там очень понравится.

В словах Синтии чувствовалась искренняя теплота и забота о сестре, и это не укрылось от внимания присутствующих. Даже Джек Каллахан начал лучше думать о своей странной дочери. Новый дом Джонни и Селесты выглядел как настоящий особняк, но вместо желчи и зависти, которые в прежние времена снедали бы Синтию, она, как ни странно, казалось, искренне радовалось за сестру.

— Конечно, понравится, Синтия.

Слова Селесты не отличались искренностью, но близкие решили сделать вид, что не замечают этого.

Синтия стала совсем другим человеком, и все удивлялись произошедшим в ней переменам. Она постоянно пребывала в приподнятом настроении. Она играла с детьми. Даже Джимми все реже оказывался жертвой острого языка жены. Синтия выглядела счастливее, чем когда-либо прежде, и это существенным образом облегчало жизнь близких ей людей. Синтия по-прежнему подолгу оставляла детей с дедушкой и бабушкой, но теперь она, по крайней мере, часто навещала их днем. Она стала посещать кулинарные курсы, и теперь еда ее была куда вкуснее, чем прежде. Она перестала бурчать на Джимми по поводу того, что он поздно возвращается домой. Утром она провожала мужа на работу и, лучезарно улыбаясь, энергично махала ему на прощание рукой. Складывалось впечатление, что Синтия полностью переродилась, и на этот раз Господь дал ей сердце. Селеста души в ней не чаяла, и старшая сестра отвечала ей взаимностью.

Синтия жила ради часов, проведенных с Джонни Паркером.

То, что убийство ею Брайанта так возбуждало любовника, открыло женщине глаза. Если бы она знала это раньше, то давным-давно пришила бы кого-нибудь ради того, чтобы разжечь страсть Джонни. Смерть Кевина Брайанта нисколько не беспокоила Синтию Тейлор. Вследствие убийства босса преступного мира она добилась того, что больше всего желала заполучить. Она стала интересна Джонни, а поэтому спала спокойно, не терзаясь угрызениями совести. Ей нравилось описывать подробности убийства, и это заводило ее не меньше, чем любовника. Синтия переживала события той ночи, не чувствуя при этом даже тени сожаления.

Она и прежде знала, что способна на убийство. Приступы убийственной ярости охватывали Синтию с детства, и, когда гнев всецело овладевал ею, она чувствовала, что может заколоть ножом всякого, кто встанет у нее на пути. Раньше Синтия считала это своей сильной стороной, но теперь поняла, что смертоносность придает ей особый эротический шарм. Посторонним она казалась такой милой, а на самом деле была способна на многое.

То, что Джонни ужасно понравилось то, как она убила Кевина Брайанта, стало приятным сюрпризом. Она всегда знала, что они предназначены друг для друга судьбой. Однажды Синтия уже допустила ошибку, позволив Джонни от нее ускользнуть. Больше она этой глупости не совершит.

Самое странное заключалось в том, что Синтия вдруг прониклась к младшей сестре нежной любовью. Место зависти заняла жалость. Большой дом и окружающее великолепие пусть остаются Селесте. Ей же достанется самое главное — Джонни Паркер. Теперь она его ни за что не отпустит. Уж лучше убьет, но не отпустит.

Габриела в изумлении наблюдала, как мама смеется и шутит. Она словно превратилась в совсем другого человека, и девочке это очень нравилось.

Габби наконец перестала писать в постельку, а воскресенья и понедельники проводила у родителей. Они вкусно ели, а после вместе смотрели телевизор. Иногда мама выходила из себя, но эти вспышки гнева никогда не перерастали в ярость, даже если Джеймс-младший капризничал. Габби нравилось ходить в школу. Там у нее появились подруги. Жизнь казалась такой чудесной! А впереди — Рождество! Девочка с нетерпением ждала праздников. Все соберутся у них дома! Дедушка ворчал по этому поводу, но Габби понимала, что не следует повторять слова деда при родителях, иначе проблем не оберешься. В гостиной поставили высокую елку, а каминную полку украсили искусственными веточками остролиста. Папа сказал, что дом похож на рождественскую картинку времен королевы Виктории, и маме это ужасно понравилось. Значит, папа сказал что-то приятное, наверное комплимент. Еще никогда Габби не ждала наступления праздника с таким нетерпением. Они купили огромную индюшку, приготовили всевозможные блюда из овощей. Бабушка обещала прийти с домашним рождественским пудингом. Габби помогла матери украсить глазурью торт, а еще Синтия позволила ей и младшему брату приготовить шоколадный торт «Рождественское полено». Просто чудесно!

Пока Габби лежала в своей постельке, размышляя над нежданно-негаданно привалившим на ее долю счастьем, в спальню вошла мама и села в ногах ее кроватки. Это была еще одна перемена, которая Габби ужасно нравилась. Мама начала разговаривать с ней так, как разговаривают со своими детьми матери в книжках, и перестала постоянно читать ей нотации, не заботясь о том, что думает по этому поводу дочь.

— Тебе удобно, лапочка?

— Да. Спасибо.

Габби хорошо усвоила от матери уроки вежливости.

— Ждешь Рождества с нетерпением?

Девочка кивнула. Ее лицо светилось счастьем.

— Ладно. Но помни, что Санта Клаус приходит только к хорошим мальчикам и девочкам.

— Да, мама. Я буду хорошей девочкой. Сестра Агнесса говорит, что я живой ребенок.

Синтия рассмеялась, по-настоящему рассмеялась.

— Помню ее… Высокая, уродливая корова…

Габби хихикнула.

— Она говорит, что я очень похожа на тебя в этом возрасте.

Еще монахиня говорила, что ее мама была самым бессердечным ребенком из всех, кого ей довелось видеть. С момента поступления в школу Святейшего Сердца Иисуса от нее не было ничего, кроме неприятностей. Но Габби благоразумно решила маме об этом не сообщать.

Синтия сверху вниз смотрела на дочь. Да, ее Габриела — по-настоящему красивая девочка.

— Ты хорошая девочка, Габби.

Это было что-то новенькое. До недавнего времени мама настаивала на том, чтобы все называли их полными именами.

Габби почувствовала, как слезы щиплют глаза. Нечасто мама вела себя с ней так по-доброму.

— Я очень стараюсь, мама.

Синтия улыбнулась.

— Я знаю, дорогая. Я знаю.

Она поцеловала дочь в лоб, поправила простыню на кровати и вышла из комнаты, прошептав напоследок:

— Спокойной ночи.

И крепко притворила за собой дверь.

Пройдя в гостиную, она присела на стул и пригубила вино. Дети скоро крепко заснут — она растворила половину таблетки снотворного в их горячем молоке. Джеймс поехал в Ромфорд — Джонни поручил ему заняться счетами одного из местных ночных клубов. В духовке в кастрюльке из жаропрочного стекла тушилось мясо молодого барашка. Она все приготовила к встрече Джонни. Дети будут спать, теперь никто и ничто им не помешает. Она испытывала сильнейшее желание, предвкушая встречу с любимым мужчиной.

Как же все странно в конце концов обернулось! Синтия жалела младшую сестру, и ее сочувствие было искренним и глубоким. Она понимала, что ее любовник никогда не бросит Селесту. Пока что это отвечало ее собственным интересам. Все, что Синтия хотела, — это иметь Джонни в качестве близкого друга. Часто они занимались сексом на кровати, на которой до этого она отдавалась мужу. Синтия снисходила до секса с Джеймсом ровно настолько, чтобы не вызвать у него ни тени подозрения. Она получила все, что хотела. А Рождество они отпразднуют сегодня, потому что на сочельник все равно не смогут увидеться.