В этом месте повествования наш контактант сделал эффектную паузу и счел нужным уточнить:

– Вы, наверно, думаете, что я идиот?

– Ни в коем случае, – неискренне возмутился я. – Как можно!

– Гхм-кхм, – прочистил горло Бо, но, напоровшись на мой предупреждающий взгляд, выдохнул, сообразив, что для высказывания объективного суждения время еще не пришло. – Эмр-р… Давай дальше.

Идиотом, а тем паче камикадзе, Валера Эрдниевич не был. Все-таки четыре месяца проработал в системе, пообтесался, узнал, почем фунт сала и кому за рыбу деньги. На посту вспылил, под горячую руку готов был расстрелять охальников, но быстро остыл и, проанализировав ситуацию, решил, что следует тихонько сдавать назад.

О том, что через Элисту налажен транзит наркотиков по маршруту Кавказ – Россия, в управлении тишком поговаривали, но конкретных задержаний и изъятий пока что не было. Еще поговаривали, что никого не поймали именно потому, что потворствуют такому нехорошему транзиту очень влиятельные люди.

Три кило героина – это большие деньги. «Влиятельные люди» – те самые, которые потворствуют, – вряд ли позволят какому-то там подполковнику опустить их на столь значительную сумму. Бывали случаи, когда в республике бесследно исчезали субъекты, совершившие гораздо меньшие шалости, – Валера Эрдниевич, имевший доступ к оперативной информации МВД, об этом прекрасно знал и, вооруженный этим знанием, приготовился почетно капитулировать с наименьшими для себя потерями.

– В таких случаях действует предельно простая рабочая схема, – задумчиво жуя шашлык, пояснил наш информатор. – Никто никуда не докладывает, а собирает материал и ждет. А дальше – как обычно…

Как обычно – приезжают родственники «принятых» нарушителей и начинают всячески обхаживать сурового и неподкупного задержателя. Суровый и неподкупный слегка кочевряжится, между делом прокачивает уровень просителей и, сочтя его вполне представительным, а значит, и безопасным для такого рода сделки, нехотя уступает. За определенную компенсацию в той или иной форме.

– Думал – будет так: прикатят толстые дядьки, начнут лебезить, намекать на родство с ханом, высокий протекторат и так далее, – объяснил Валера Эрдниевич. – Я возьму их координаты, быстро пробью на статус и, если все в норме, сдамся…

Сдаться подполковник собирался следующим образом: задержанные униженно попросят прощения, автоматы оказываются игрушечными, гранаты – учебными, а у Валеры Эрдниевича неожиданно появляется кирпичный гараж с цельнометаллическими дверями. И не пустой, разумеется, – пусть там ни с того ни с сего заведется от сырости новенькая «десятка» с хорошими номерами. Но! Все это – при условии, что просители обязуются вопрос насчет «сахарной пудры» решить лично с министром. Уж больно много этой «пудры» в пакете – это вам не двести грамм, которые могут пропасть просто так, по чьей-то недотепистости.

Пас министру Валера Эрдниевич собирался сделать вовсе не из-за любви к старшему начальнику, а просто ввиду необходимости: много народу присутствовало при задержании. Начнешь самостоятельно грести под себя, вломят – пукнуть не успеешь…

Итак, Валера Эрдниевич, увидев посетителей, так удивился, что на некоторое время утратил контроль над лицевыми мышцами. Пасть разинул, другими словами.

И знаете – было от чего. Посетителями оказались лично министр и… хан!

– Я понимаю, что звучит неправдоподобно, – поспешил с комментариями Валера Эрдниевич, заметив, что мы с Бо многозначительно переглянулись. – Но клянусь вам – это правда. И у меня есть доказательства…

Майор-предатель, проводив посетителей до дежурки, предусмотрительно испарился. Министр по-хозяйски прикрыл дверь, почтительно указал хану на стул, а сам остался стоять у окна – как будто опасался какого-то подвоха с улицы. Был министр угрюм, выглядел помято и затрапезно, как и подобает немолодому человеку, среди ночи поднятому с постели неприятным известием, и, судя по всему, пребывал в растерянности, местами переходящей в полное смятение.

– Ну – молодец! Ай какой молодец! – Хан в отличие от министра смотрелся свежо и щедро дарил подполковнику свою знаменитую обворожительную улыбку – словно был несказанно рад, что его разбудили пообщаться с умным человеком. Смятения в его глазах не наблюдалось, в интонации чувствовалась хваткая деловитость. – Поймал, поймал… поймал вредителей… И на кого же мы работаем?

– То есть как… Не понял? – с дрожью в голосе переспросил подполковник, машинально застегивая пуговицы и ненароком приводя одежду в порядок. – Что вы имеете в виду?

– Кто тебя внедрил? – уточнил хан. – Юстиция? ФСБ? Кремль?

– Да с чего вы взяли?! – удивился подполковник, с благоговением взирая на вершителя судеб. Дрожь и благоговение в данном случае – явление нормальное. Нужно некоторое время пообщаться со степным народом, чтобы понять: как бы плохо ни говорили о хане за глаза, как бы ни поносили, но подавляющее большинство калмыков относятся к своему Главному как к светлому божеству, волею Провидения вознесенному над бренным миром. Такой феномен русским понять трудно, это – чуть ли не на генетическом уровне… – При чем здесь… Просто так вышло – задержал… Все по закону… С соблюдением всех формальностей…

– Не торопись, земляк. Послушай меня… – Хан жестом остановил подполковника и выдал короткую, но емкую по содержанию и идеологической насыщенности речь.

Молодец подполковник – внедрился классно. Сработал тоже великолепно – мои аплодисменты. Теперь осталось только своей центральной «крыше» доложить, и можно пожинать лавры…

Только вот вопрос: а что же дальше? Что ты будешь иметь, подполковник, заложив своего брата степняка Москве? Очередную звезду досрочно? Перевод в Москву на вышестоящую должность? А как насчет общности душ и интересов в национальном аспекте? Или ты не сын репрессированного народа?

– Да я… да вы… – совсем потерялся подполковник, сообразив, что с ним не шутят, а всерьез принимают его за квалифицированно пристроенного «засланного казачка». – Да откуда вы…

– Короче, земляк, – давай договариваться, – упростил постановку вопроса хан. – Москва уже знает?

– Да никто не знает! – истово вскричал подполковник, тая под наступательным блеском ханской улыбки и ощущая себя уже не чиновным начальником, а распоследним ублюдком, вознамерившимся продать родного брата злокозненным клевретам оккупационного режима. – Я и в книгу не писал – вот, листок меж страниц вложил. За кого вы меня принимаете?!

И предъявил листок – действительно, в книгу он ничего не писал, а настрочил черновик рапорта, дабы приподнять свою значимость в глазах помощника-предателя и тем самым прибавить себе веса в преддверии грядущих переговоров с просителями.

Тут же подполковник, дабы завоевать признательность степного владыки, чистосердечно покаялся в своих замыслах. Вспылил, осерчал, одумался, решил воспользоваться ситуацией и самую малость поправить свое благополучие. Но раз такое дело – разумеется, никаких поправок: полная добровольная сдача на милость царственной особы…

Хан с минуту пристально всматривался в благоговейным трепетом наполненные глаза подполковника, словно хотел загипнотизировать, затем с явным облегчением вздохнул и вынес вердикт:

– Ну и прекрасно. – И, продолжая ласково улыбаться, пожал вспотевшую от напряжения ладошку земляка. – Отдай все министру, выпусти людей – и забудь. Не было ничего. Договорились? С остальными, кто присутствовал, министр разберется. А мы тебя не забудем – будем иметь в виду…

И убыл, кивнув на прощание министру: займись.

– Давай все сюда, – буркнул министр, свистнув помощника, прохлаждавшегося на почтительном удалении в вестибюле. – Кто там эксперт?

– Ворожейкин, – бодро доложил подполковник. – Он в учеты не вносил, я сказал – оперативная разработка…

Министр забрал протоколы и акты, злополучный пакет с «пудрой» тиснул под мышку, нагрузил майора-предателя оружием и, удаляясь на выход, не удержался – слегка покритиковал ретивого подпола: