– Похоронить его при жизни, – без эмоций закончил хан. – И подумать о своих шкурах. И правильно сделали. Как раз самое время… Как съездил?

– Распоряжение Повелителя выполнено, – доложил Назар, горделиво поднимая подбородок. – Хотя это было не очень просто…

– Давай. – Хан пошевелил пальцами правой руки: изобразить повелительный жест уже не было сил.

Назар дал команду: четверо нукеров втащили в юрту два шерстяных чувала, швырнули их наземь и тотчас же рухнули ниц, распростершись головами в сторону Повелителя.

Назар выдернул из-за кушака кривой нож и ловко перерезал горловины чувалов. Перед степным царем предстали двое связанных молодцев не старше тридцати, в окровавленных и мятых казачьих одеждах и с еще более мятыми лицами.

С первого взгляда было ясно, что нукеры хана приложили немало усилий, дабы придать казачкам то положение, в котором они пребывали сейчас. Молодцы обладали воинской осанкой и крепкой статью: особенно могучим выглядел один из них – высокий широкоплечий калмык с необычно белой для его народа кожей лица и большими светлыми глазами. Второй – русский, телосложение имел достаточно среднее, но мощные мышцы шеи и жилистые руки выдавали отличную тренированность и силу. Голова русского была обмотана грязной тряпкой, покрытой пятнами крови.

– Почему в полоне? – поинтересовался хан, скользнув мимолетным взором по русскому и пытливо всматриваясь в лицо калмыка. – Орса[28] зачем притащили?

– Сам идти не хотел, – угрюмо сообщил Назар. – Пришлось вязать. Орс с ним был, вступился. Голыми руками дрались против моих оружных воинов. Едва справились десятком – перевернули у них там весь двор. Троих воинов покалечили, а одному орс свернул шею. Хотели орсу отрубить башку, Бокта сказал – тогда я тоже себя жизни лишу. Вот, привезли на твой суд…

– Ну… здрав будь, Бокта, – дрогнувшим голосом проскрипел хан, обращаясь к «белому» калмыку. – Поприветствуй же своего господина, расскажи, как живешь…

Пленный не отвечал – смотрел зверем. Не было в его взоре не то что просьбы о пощаде, а даже намека на смирение: развяжи – тотчас бросится.

Хан невольно улыбнулся, почувствовал, как больную грудь тронуло непрошеное тепло запоздалой гордости…

Сын! Настоящий багатур, воин…

Бокта – болдыр[29], сын русской ясырки, бывшей некогда у хана в наложницах, – давно уже жил в аманатах[30] у русского императорского двора. Отдали как незаконнорожденного: ежели что случится – не жалко. Сладкая была русская, нежная – крепко любил ее Дондук-Омбо (тогда он еще не был ханом). И бастард получился на загляденье, кровь с молоком – не то что правильные дети от законных жен: мелкие, вредные да злоболикие.

В рассказах о житье-бытье бастарда хан не нуждался: соглядатаи при русском дворе работали исправно, доносили о каждом шаге болдыра.

В аманатах Бокта бока не пролеживал. С отрочества преуспел в науках: изучал прилежно иноземные языки и естественные дисциплины, читал запоем все, что под руку подвернется. Когда подрос, с увлечением занимался ратным делом, вечно пропадал в казачьей слободе, а как случилась оказия с турками, записался на военную службу. Всю войну ратовал в пластунской[31] команде, ранен был неоднократно, своим норовом и безо всякой протекции выбился в сотники. Ну разве не багатур?

– Гордый, значит, – криво ухмыльнулся хан, не дождавшись от болдыра подобающих знаков почтения. – Обиду носишь в сердце на господина своего… Ну-ну… Назар, орс лишил жизни твоего воина… Он – твой!

– Взять! – коротко скомандовал командир стражи. – На кол. В центре войскового куреня – чтоб все видели.

Двое нукеров резво подскочили, ухватили русского под локти, потащили на выход.

– Прощай, братка! – тоскливо крикнул казак – понял, что не на пир ведут. – Хорошо жили, умирать не жалко! Слободской Маньке-пирожнице подмогни – нагуляла от меня…

– Прости его, Повелитель! – Бокта бухнулся хану в ноги – а руки за спиной связаны, сдуру в кровь расшиб лицо! – Возьми мою жизнь, это я виноват! Он за меня вступился, не знамо, кто такие! Прикажи меня – на кол!

– А пошто так печешься об орсе? – Хан сделал знак – нукеры, тащившие русского, в нерешительности застыли у входа. – Что он тебе?

– Это брат мой, – тихо сказал Бокта.

– Брат?! – удивился хан. – Брат… Ха! Вот новости! И когда же это твоя мать умудрялась делить ложе с орсом?

– Моя мать была верна тебе, – скрипнул зубами Бокта, пряча ненавидящий взор под окровавленными бровями. – Это побратим мой: кровь мешали с ним. На войне жизни за меня не жалел, все у нас общее. Не по злодейскому умыслу, а бороня други своя вступил он в схватку с твоими воинами. А в схватке всяко бывает…

– Не нужен тебе такой побратим. – Хан неровно, с натугой подмигнул командиру стражи – тот кивнул воинам, русского тотчас же выволокли из юрты прочь. – Теперь ты будешь ханом. Сокровища, земли, красивые жены…

– Мне твое ханство – через коромысло! Пусть только развяжут руки – я убью всех, кто будет рядом, и лишу себя жизни, – глухо прорычал Бокта – шутку хана не понял, принял все всерьез. – Убьешь орса – почитай, убил меня.

– Стало быть, не хочешь ханом… – Хан хрипло рассмеялся, схватился рукой за сердце, задышливо захрипел. – А что… Ох-х-х… Что хочешь?

– Отпусти нас, Повелитель, – с надеждой поднял лицо Бокта. – У нас дел полно – не до ханства нам! А мы тебе на втору ночь пригоним малый табун – у ногаев сведем. За потраты воински да порушена нукера. Отпусти, а?

– Вот ты какой, болдыр, – раздумчиво протянул хан. – Недосуг тебе, значит, ханом быть… Ну да ладно. Назар – развяжи Бокту. Орса – ко мне в шатер. Умыть, дать кумыса с дороги, пусть манжик башку перевяжет. Ох-х-х… А теперь все – вон! Хочу сообщить сыну свою последнюю волю…

…Труднее всего, к вящему удивлению Шепелева, было добиться немедленной аудиенции. Как-то получилось, что за время работы Тимофея Христофоровича в комиссии необходимость экстренно пообщаться с работодателем в интимной обстановке ни разу не возникала. А когда вдруг возникла, оказалось, что это очень и очень непросто – заскочить между делом к бывшему коллеге и с порога подмигнуть: слушай, тут такое дело…

Жизнедеятельность бывшего коллеги была расписана по минутам, целая протокольная служба следила, чтобы в распорядке не возникла даже малюсенькая брешь. Шепелеву сразу, мило улыбнувшись, сообщили: да, вопросов нет, конечно, можно встретиться… Через две недели, во вторник, в 17.45. По графику как раз пятнадцатиминутное совещание с председателями всех подряд комиссий, бюро, отделов и палат. Какая такая аудиенция, дорогой вы наш? Вы кто у нас – премьер, секрсовбеза, наследный принц или что-то еще в этом роде? Нет, не в этом? Ну тогда – гуляйте. Нет-нет, исключений не делаем. У всех чрезвычайной важности государственные дела, все обещают грандиозные проекты… Гуляйте, гуляйте…

Погруженный всецело в свою сферу производства, Тимофей Христофорович до сего момента как-то не обращал внимания на такие официальные особенности учреждения, в котором работал уже достаточно много времени. А тут протер глаза, на скорую руку проанализировал случавшиеся за год акты общения и с удивлением отметил: да, правильно, практически все такие акты происходили на совещаниях. Вернее, по окончании таковых. И даже некая схема присутствовала, долженствующая обозначать принципы демократизма. Вопросы есть? Нету. Хорошо, верной дорогой идете, товарищи. И – на выход. А по дороге, мимоходом, за локоток – цап! И по ходу, в коридоре:

– Как дела, дорогой товарищ? Дом? Семья? Детишки?

– Да вроде…

– Понятно. Проблемы?

– Да вроде…

– А если нету, тогда – где результат?

– Да вроде бы работаем…

– А результата не видно. Давайте, давайте – активнее!