– Был ваш аманат, – справившись с собой, сообщила ханша. – И впрямь… простился. И сей же день отъехал обратно. Мы щедро одарили его – пусть не горюет по уходу Повелителя нашего. Наверное, уже давно на месте – ты в пути, и он…

– Да нету на месте, – как на безделицу махнул рукой Ушаков. – Коли тот же день отъехал, давно должен быть. И по пути не встречали – а другой дорогой вряд ли пойдет…

– Можешь не сомневаться, Андрей Иванович, – царственно заверила ханша, разом выпрямляясь и прибавляя уверенности во взоре. – Коли что вдруг не так, дадим вам нового аманата. Наши внутренние дела имперского договора не касаемы. Ежели вдруг не объявится аманат в самое ближайшее время, княжича тех же кровей дадим, да законнорожденного притом.

– До утверждения нового хана шертная запись имеет силу закона, – напомнил Ушаков, все так же сладко улыбаясь. – Так что прости, царица-красавица, – аманата я искать буду. Ежели какое воровство тут есть – то слово и дело государево…

– Ищи. – Ханша вновь потупила взгляд и вцепилась ручкой в жемчуга. – Только у меня его нет, я тебе сказала.

– Нет так нет, – покорно согласился Андрей Иванович. – Буду искать в других местах. Сегодня поговорю с людишками – как отъехал да куда, а завтра, засветло, подамся к Царицыну, по пути посмотрю – направлю дубовских казаков на розыск.

– Ну, бог в помощь, Андрей Иванович, – глядя в сторону, пожелала ханша. – Если еще чем поспособствовать можем – ты скажи, все в нашей воле…

Назад сенатор ехал довольный и задумчиво ухмылялся в жидкую бороденку. Примитивная ложь ханши развязывала ему руки. Аманат, конечно, ей нужен самой – иначе не держала бы, – но не настолько, чтобы портить отношения с имперским центром. А если сделать все по-умному да тишком, спросу никакого не будет: зазорно спрашивать за то, чего у тебя вроде бы нет!

На заставе Ушаков звал к себе на совет Егорку Кудрина и казачьего полковника. Первым делом спросил, строго глядя:

– Точно ли аманат в ставке? Не соврали ль твои людишки?

– Вот те крест, батюшка! – Полковник размашисто обмахнулся знамением – малость на колени не бухнулся. – Который день в яме сидит с побратимом. Почти кажну ночь тишком мясо с хлебом носим. Браты все же, жалость берет… Кабы моя воля, давно бы стражу порезали да вызволили…

– Как – носите? – ухватился за мясо Ушаков. – А что – стража?

– Дак под утро они спят, батюшка, – плутовато подмигнул полковник. – Со светом уж бодры, будто всю ночь службу блюли. А до свету – дрыхнут… Как князья откочевали, гвардия бессменно держит ночной караул вокруг Ставки. Мышь не проскочит – патруль катается, посты стоят большим числом да рядком собак на прищепки сажают. Потому в самой Ставке не опасаются, жируют… А мои тут каждую кочку знают, впотьмах, как кошки, ползут, без шума.

– Спят, говоришь… – призадумался Андрей Иванович. – Славно, что спят… А ну, Егорша, – план готов?

– Сей момент. – Кудрин метнулся, притащил план Ставки, рисованный писарем.

– Укажи место, где сидят, – внимательно ознакомившись с планом, приказал Ушаков.

– Вот тут, – глянув наметанным глазом, ткнул пальцем полковник. – Маленька балочка, где головы лекарей на колья посажали, – там яму откопали сразу, как хан преставился. Стражей двое, шалаш у них и костер жгут. Меняют день в день, аккурат опосля обеда.

– Хорошо, – непонятно чему порадовался Андрей Иванович. – Славно. Вот что, братцы… Лихое дело я задумал. Но – во благо государево, потому как бы и не лихое вовсе…

– Только прикажи, батюшка, – костьми ляжем! – молодцевато гаркнул полковник, хватаясь за рукоять сабли.

– Тихо ты, пострел… – урезонил сенатор бравого вояку. – Твое дело – сторона. Твое дело помощь малую оказать моим людям, выделить две пары заводных да потом руками разводить, коли вдруг ханские что спрашивать учнут… А ты, Егорка, поставь сей момент на вышку Митьку Харю да Ваську Плутова. Да место покажи. Пусть смотрят, пока не смерклось. И вели лошадей приготовить – со светом тронемся на Царицын.

А до уезду должны мы сделать вот что…

…Утром следующего дня было мне два просоночных видения. Точнее, первое было – просоночное слышание.

«Пиу-пиу-пиу!» – ни свет ни заря сказал мой «Siemens».

– Нет, – тихо прошептал я, размежив веки и обнаружив, что потолок слабенько сиреневеет предрассветными разводами.

Так рано мне звонить никто не может. Разве что старший менеджер чистилища – чтобы пригласить на прожарку. Сейчас возьму трубку и пошлю менеджера в зад. Или еще куда попроще. У них там, в аду, непременно должно быть такое место, куда всех посылают. Пусть идет – нельзя так рано беспокоить больших людей.

– Ты как? – сказала трубка голосом Славы Завалеева.

– Никак, – одними губами ответил я.

Слава Завалеев – мой начальник СБ. Бывший чекист. Это нормально – ему в чистилище самое место. Уж кто-кто, а этот определенно – заработал.

– Я подъеду после обеда, – пообещал Слава. – Дали «добро» из разрешительного. Нужна куча твоих автографов.

– В зад, – прошептал я.

Слава перевооружает всю нашу СБ. Месяц боролся с соответствующей службой областного УВД – не так давно мы там утратили позиции, теперь это стоит больших затрат и треволнений. Но теперь без разницы: в чистилище все равно, чем вооружены охранники на твоих фермах – помповиками или автоматическими карабинами.

– В зад!!!

– Так я подъеду, – проявил настойчивость Слава. – Ты от трех до пяти дома будь. Бывай…

– В зад, – тактично напомнил я и, отключив телефон, перевернулся на другой бок.

Прекрасное время – рассвет. Время глубокого сна и всепобеждающей неги. Нет ничего приятнее душе диверсанта, чем на рассвете вогнать штык в печень сонного часового. Ухватить под шейку аккуратненько, прогнуть чуток назад, прижать к себе – и легонько, без усилий, под правый краешек «брюшка» бронежилета…

Затем было видение.

Привиделся мне в салатовом полумраке занавешенного окна мой толстый боевой брат. И был он весь в белом. И снимал дверь с платяного шкафа. И при этом старался не шуметь – как будто в доме кто-то умер.

И стало вдруг мне ясно: это же я умер! И хотел подсказать толстому: надо межкомнатную дверь снимать, на дверцу от платяного шкафа я вряд ли влезу. Но как скажешь, когда ты уже умер? Как говорит Бо, все, закрылась в детство дверь, ты не девочка теперь! Теперь сорок дней придется парить надо всеми и безропотно наблюдать, какие они глупости допускают. И не вмешаешься ведь! Согласитесь, это ужасная несправедливость. Было бы правильнее каждого астрала, отлетевшего от физического тела, на сорок дней снабжать этаким энергетическим дрыном-указателем. Чтобы можно было сверху поправлять близких, когда те залепухи мочат да косяки лепят. Неплохая идея, как вы думаете? Надо будет, как в чистилище попаду, заявку на патент оформить…

Проснулся я от странных звуков.

– Эмр-р… Гхм-кхм… Дорогие земляки! От лица всех деловых… гхм… Нет, не так. Ур-рр… От ебтэть… А! Уважаемые соотечественники…

Бо тихонько репетировал речь. Был он облачен в белые трусы до колен и белую же рубашку – без галстука. Брюки висели на спинке стула. А репетиция происходила перед зеркалом, которое крепилось к внутренней стороне одной из дверей платяного шкафа. Дверь была снята и под незначительным углом прислонена к стене.

– Уважаемые соотечественники! От лица всех соплеменников, проживающих за пределами… Ур-рр… Е… Как там? От лица всех соплеменников… эмр-р… Выразить вам уважение… уважаемые земляки… Тьфу! Е… вашу мать! Уважаемые, ебтэть! Это жополизы фуевы – уважаемые? Кто уважаемые – давно съе…лись к е…ной маме за пределы – деньги зарабатывать. Остальные – старики, салабоны и жополизы.

– Старики – уважаемые, – сипло подсказал я. – Они не виноваты.

– Старики? Да, старики – да, – согласился Бо. – Проснулся, что ли? Еще час можешь дрыхнуть – время есть.

– Спасибо, уже не хочу, – поблагодарил я. – Зря репетируешь. Во сколько передача?