Другой сборник документов, полученных от погранвойск — при общем числе тринадцати таких донесений Жуков, как адресат, был включен всего единожды, а Тимошенко — семь раз. Один из этих рапортов — о задержании немецких агентов погранвойсками, Берия послал только Сталину. Данный рапорт имел контрразведывательное содержание, и ограниченная рассылка могла иметь определенный смысл. Другое сообщение, также подписанное Берия и посланное только Сталину, содержало детали о концентрации немецких и венгерских войск и авиасоединений на советской границе в мае 1941 года. Конечно, такая информация заинтересовала бы и Тимошенко, и Жукова, но Сталин требовал, чтобы отдельные агентурные донесения присылались в его офис, отвергая их как дезинформацию, если они отличались от его взглядов. ^[390]

Было единственное место в мире советской разведки, где, как предполагалось, должен был проводиться анализ получаемых материалов — этим местом был информационный отдел РУ. Он контролировался Голиковым, который продемонстрировал, что всегда и безусловно примет любые указания Сталина. Каждое сообщение, прибывающее в штаб РУ в Москве от источников «полевых» резидентур, должно было передаваться ему, прежде чем его можно было разослать дальше — после тогда, когда он разрешал. Два примера, чтобы проиллюстрировать эту проблему. Первый, донесение от источника в германском посольстве в Бухаресте, которое заканчивалось комментарием, что «возможность выступления немецких войск на восток в ближайшем будущем исключается», а слухи, что Германия нападет на СССР «распространяются сознательно с целью создать неуверенность в Москве». Голиков приказал направить это донесение Сталину, Молотову, Тимошенко, Ворошилову, Димитрову, Берия и Жукову ^[391] И для сравнения — 6 мая донесение от Зорге содержало такой абзац: «Немецкие генералы оценивают боеспособность Красной Армии настолько низко, что они полагают, что Красная Армия будет разгромлена в течение нескольких недель. Они полагают, что система обороны на германо-советской границе чрезвычайно слаба». Голиков приказал вычеркнуть этот абзац, прежде чем рассылать донесение. ^[392]В то время, как ни Тимошенко, ни Жуков не были включены в списки получателей каждого сообщения, созданного военной разведкой, государственной безопасностью и погранвойсками, Голиков удостоверился, что они получают его спецсообщения, в которых он настойчиво повторял тему германской дезинформации, что главной целью Гитлера было вторжение на Британские острова.

Предпоследний абзац спецсообщения от 31 мая 1941 года звучит так: «немецкое командование ‹…› довольно быстро восстановило свою главную группировку на Западе, продолжая одновременно переброску в Норвегию ‹…› имея в перспективе осуществление главной операции против английских островов».^[393]

Некоторые историки считают, что Сталин с готовностью принял германскую дезинформацию и отказался обращать внимание на предупреждения своей разведки, из-за своих секретных планов превентивной войны с Германией. Естественно, такие планы и подготовка должны были быть спрятаны от немцев, чтобы они не сорвали их. Именно поэтому он нашел такой привлекательной германскую настойчивость в своей дезинформационной программе о разгроме Англии до того, как повернуть на восток и потому отказался от совета тех, кто хотел ответить силой на угрожающее наращивание германской армии, постоянные разведывательные облеты и так далее.

Идея, что Сталин намеревался напасть на Германию в июле 1941 года выдвигается Виктором Суворовым в его книге «Ледокол: кто начал вторую войну?»^[394] Суворов заявляет, что Сталин потерпел неудачу потому, что Гитлер получил сведения о его плане и развязал операцию «Барбаросса» — предупредительный удар. Этот тезис вызвал полемику, которая продолжается, но большинство историков в России и за рубежом, отвергают эту версию, как неподтвержденную доказательствами, в то время как есть огромные архивные и другие данные, показывающие, что Красная Армия была неспособна подготовить наступательную операцию требуемых размеров. Тем не менее, некоторые историки защищают эту идею. Например, те, кто это делают в Германии, видят в ней основу для поддержки своих взглядов, что гитлеровская «Барбаросса» была просто его реакцией на собственные планы Сталина.

Понятно, что в России «Ледокол» вызвал значительную реакцию. Для многих русских эта теория позволяет сохранить веру в Сталина, отвечая или, по крайней мере, это кажется ответом на вопрос — как Сталин мог верить Гитлеру. «Ледокол» доказывает, что он ему не верил, а напротив, был готов одолеть его в свое время. Для других — жертв сталинского террора — «Ледокол» подтверждает их мнение о том, что Сталин намеревался распространить коммунизм по всей Европе^[395].

Михаил Мельтюхов предполагает, что Сталин планировал нападение на немецкие войска в Польше и в Восточной Пруссии в середине июня 1941 года. Другой историк, Борис Шапталов, повторяет лейтмотив Суворова, что Сталин поверил в германскую дезинформацию, что Гитлер никогда не будет воевать на два фронта. ^[396] Сталин, без сомнения, был обманут немцами — хотел он ударить по ним первым или нет. Таким образом, те, кто продвигает идею «Ледокола», как способ оправдания Сталина от ответственности за фиаско июня 1941 года, должны также признать, что он был полностью обманут германской дезинформацией.

Немецкому замыслу содействовали двойные агенты и простофиля Амаяк Кобулов. Назначенный резидентом НКВД/НКГБ в Берлин 26 августа 1939 года, Кобулов никогда не работал за границей, не знал немецкого языка и не имел никакого опыта в разведывательных операциях. Но заметьте дату назначения — это было всего три дня спустя подписания нацистско-советского пакта о ненападении, и через четыре дня после германского нападения на Польшу; в этот критический период Сталин и Берия хотели иметь в Берлине человека, которому они могли полностью доверять. Их не заботило, подходит ли он для этой работы. Естественно, профессионалы германского отдела внешней разведки в Москве возражали, но так как Фитин стал начальником управления только в мае 1939 года и все еще «проходил испытание», шансов остановить это назначение было мало.

Зато в течение следующего года у Гестапо было много времени, чтобы изучить Амаяка Кобулова, проследить его ежедневный режим, когда он шел в свой офис, расположенный на Унтер-ден-Линден в комплексе советского посольства, и засечь контакты, которые он устанавливал в дипломатических и журналистских кругах. Он занимал заметную позицию — его повысили из секретаря в советники, и было мало сомнения, что Гестапо точно знает, кем он был. Как резидент, он был мало эффективным, но в июне 1940 года его вызвали в Москву для отчета о проделанной работе. Он отверг всю критику, явно чувствуя достаточную протекцию и своего брата Богдана, и самого Берия, чтобы делать то, что он хочет. Тем не менее, ему предложили устанавливать новые агентурные связи.

Это было сюрпризом, когда в начале августа 1940 года НКВД в Москве получило срочное сообщение от него, в котором он рассказал о встрече его и корреспондента ТАСС с молодым латвийским журналистом Оресте Берлинксом. Корреспондент ТАСС И.Ф. Филиппов («Философ») был сотрудником резидентуры внешней разведки НКВД в Берлине, и Кобулов использовал его как переводчика. Берлинкс был корреспондентом латвийской газеты «Бриве земе», но теперь, когда германский МИД перестал субсидировать газету, он нуждался в финансовой помощи. По сообщению Кобулова, Берлинкс положительно относился к вхождению Латвии в СССР и хотел делиться с Москвой информацией, которую он получал от МИД. Десять дней спустя, 15 августа, Кобулов поразил Москву сообщением, что он «завербовал» Берлинкса и дал ему псевдоним «Лицеист». Затем были переданы некоторые биографические данные «Лицеиста». В НКВД поняли, что эта операция ставила перед ними проблему, потому что Кобулов мог посылать информацию напрямую Сталину и Берия, минуя специалистов наркомата. Их обеспокоенность возросла, когда они начали получать результаты проверки биографических данных агента. Выяснилось, что он являлся антисоветчиком и распространял прогерманскую пропаганду. Берлинская резидентура была предупреждена, чтобы иметь это в виду при общении с ним.