Нота 21 апреля также напоминает Германскому министерству иностранных дел о «заявлении, сделанном 28 марта помощником военного атташе посольства СССР в Берлине рейхсмаршалу Герингу. В соответствии с этим заявлением, Народный комиссариат обороны СССР сделал исключение из обычно очень строгих мер по защите советских границ и дал пограничным войскам приказ не стрелять по германским самолетам, пока такие полеты не происходят часто». Я подчеркиваю эту последнюю фразу, чтобы высветить умилительную суть советского ответа на эти постоянные немецкие провокации. Что касается «Старшины», то 9 мая он сообщил, что «несмотря на советскую дипломатическую ноту‹возможно, ноту от 21 апреля›, разведывательные полеты с фотографированием продолжаются. Единственной уступкой, которую сделал Люфтваффе, это подъем высоты для фотографирования до высоты 11000 метров и приказ экипажам проявлять большую осторожность». Однако фоторазведывательные полеты продолжались и значительно увеличивались до 22 июня. Никто в советском и военном руководстве и службах безопасности не мог игнорировать эти полеты, но никаких ссылок на них или на их последствия не появилось ни в одном из периодических спецсообщений Голикова. Когда позднее Сталин ругал «Старшину» за его донесение от 17 июня, часть его гнева могла также подняться от постоянных напоминаний агента об истинной цели немецких облетов. [361]
Между 19 апреля и 19 июня 1941 года произошло 180 нарушений советского воздушного пространства, сравнимых с 80 нарушениями между 27 марта и 18 апреля. В июне нарушения случались почти каждый день, и каждое из них отмечено рапортом руководству от генерала Масленникова. В дополнение он посылал сводки рапортов пограничников по передвижению немецких войск к границе. В итоге, даже Берия обратился 12 июня со своим меморандумом Сталину и Молотову. После перечисления увеличения количества нарушений, он высказывает свое мнение: «Нарушения границы немецкими самолетами не являются случайными, как видно из направлений и глубины этих полетов над нашей территорией. Во многих случаях немецкие самолеты пролетают над нашей территорией на расстояние до ста и более километров, особенно в направлении районов, где проводится военное строительство, или над расположением крупных гарнизонов Красной Армии». Берия закончил эту часть меморандума описанием инцидента над Ровно. Рапорт также был послан Сталину и Молотову.
С ростом темпа воздушных нарушений, появились признаки, что советские летчики стали отвечать на них более жестко. 19 июня советские истребители заставили сесть три немецких самолет, хотя огонь не открывали. 20 июня немецкий бомбардировщик был перехвачен в районе Брест-Литовска советским истребителем, который приказал ему следовать за ним. Когда бомбардировщик проигнорировал сигнал, перехватчик выпустил предупредительную очередь из пулемета. Немец ответил огнем и сумел проскочить через границу. Советский летчик не пострадал. [362]
Старшие командиры войск прикрытия Красной Армии вдоль границы выказали озабоченность этими вторжениями над советскими оборонительными позициями. Командующий 12-й армией КОВО направил письменную просьбу разъяснить, «когда разрешается открывать огонь из зенитных орудий по германским самолетам». Генерал Пуркаев, начальник штаба округа ответил: «Можно отрывать огонь в случае: 1) особых указаний, данных с этой целью Военным советом; 2) объявления мобилизации; 3) приведение в исполнение плана по войскам прикрытия, пока нет особых запрещений; 4) Военному совету 12-й армии известно, что мы не ведем огня из зенитных орудий в мирное время по немецким самолетам». [363]
Хотя стало ясно по рассекреченным документам предвоенного периода, что именно Сталин настоял на приказах не стрелять по немецким самолетам, некоторые отставные офицеры приводят другие причины неудачи стремления остановить немецкую воздушную разведку. Например, маршал М.В. Захаров начальник штаба Одесского военного округа в 1941 году, утверждал, что самолеты было невозможно перехватить, потому что советские самолеты-перехватчики не могли, преследуя их, перелетать границу, а в Красной Армии не было достаточного количества зенитных орудий, чтобы их сбивать. Более того, посты ВНОС были неэффективными в предупреждении подразделений противоздушной обороны о приближении вражеских самолетов. Нигде в своей трактовке нарушений советского воздушного пространства германскими самолетами, Захаров не признает, что это было приказами «сверху», которые дали возможность Люфтваффе безнаказанно осуществлять полеты над СССР. [364]
С приближением нападения интенсивность немецкой активности в воздухе возросла. 19 июня было одиннадцать случаев нарушений, а 20-го — тридцать шесть. 20 июня включали пять нарушений из Финляндии; хотя национальная принадлежность самолетов в рапорте НКВД указана не была, все они вошли в советское воздушное пространство со стороны Финляндии и вернулись туда же после завершения своей миссии. Один случай нарушения произошел со стороны Румынии. Среди этих инцидентов, приписываемых Германии, один произошел, когда 13 бомбардировщиков вошли в советское воздушное пространство на высоте всего 300 метров, прошли в глубину на 4,5 километра, а затем вернулись на германскую территорию, пробыв всего только четыре минуты над СССР. Пилоты и штурманы не могли сделать ничего лучше, чем провести безопасный и быстрый осмотр целей, которые они готовились бомбить. Три нарушения воздушного пространства были зафиксированы 21 июня, за день до агрессии, — в каждом из случаев это были двухмоторные бомбардировщики, вошедшие в СССР на небольшой высоте. Пролетев расстояние от шести до десяти километров, они возвратились на германскую территорию, весьма вероятно, разведав свои конкретные цели. То, что эти полеты не были случайными, можно увидеть в сообщении от 21 июня, которое прислал в Москву начальник штаба Западного особого военного округа: «Немецкий бомбардировщик с загруженными бомбовыми люками нарушил границу 20 июня». [365] Никогда в современной военной истории агрессору не представлялась такая уникальная возможность, как эта, фотографировать оборону будущей жертвы.
29 июня, через семь дней после вторжения «Правда» объявила, что общее число нарушений советского воздушного пространства германскими самолетами в предвоенный период равнялось 324. До германского нападения информация об этих перелетах не становилась известна публике. [366] Бравые заявления, которые делали советские военачальники на совещании в декабре 1940 года, были хвастовством и пустыми угрозами, в то время, однако, исполненными благих намерений. Теперь все эти люди — от наркома обороны и начальника Генштаба, до командующих западными военными округами и армиями — поняли, что разрешать немцам проводить воздушную разведку до вечера перед вторжением, было настоящим безумием.
Глава 17. Немецкая дезинформация. Почему Сталин ей поверил?
Без проверки полных размеров качественной немецкой программы дезинформации невозможно полностью понять трагедию июня 1941 года. Как впервые было отмечено в конструктивной книге Бартона Уэйли, это не были просто досужие слухи, которые не дали Москве возможности понять истинные намерения Гитлера. [367] Скорее, это было распространение через бесчисленные каналы кусочков и отрывков информации, основанных на весьма специфических измышлениях, часть из которых были даже разработаны самим Гитлером. Вся программа выполнялась под контролем Абвера и включала в себя буквально все части германского правительства, хотя в каждом случае только несколько чиновников были проинструктированы об их роли в распространении дезинформации. Программа выполнялась с точностью и бюрократической скрупулезностью. Но монография Уэйли, какой бы важной она ни была, написана в 1973 году, до того как большинство архивных и других материалов о предвоенном периоде 1941 года стали доступными после развала Советского Союза в 1991 году. Эта информация, объединенная с германскими архивными данными, дает намного более детальную картину по тематике германских измышлений, и того, как они укрепляли Сталина в его уверенности, что Гитлер не нападет на СССР в 1941 году.
