Во времена приснопамятной «холодной войны» сокращением «ГП»

— «главный противник», в советских спецслужбах именовались Соединенные Штаты Америки, а также их спецслужбы, в частности — Центральное Разведывательное Управление. Разумеется, что самым главным «ГП» в составе ЦРУ был «советский отдел», работавший, как это тактично формулируют сотрудники спецслужб, «по СССР». В 1963–1968 годах отделом руководил Дэвид Э. Мерфи.

Но это было давно, а после выхода на пенсию г-н Мёрфи занялся литературной и научной деятельностью — в частности, изучением истории советских спецслужб, к которым он испытывает вполне обоснованное профессиональное уважение.

Почему это так, он рассказал корреспонденту газеты «Красная звезда», когда в 2002 году в очередной раз посетил Российскую Федерацию. Говорил г-н Мёрфи и о своей — в ту пору — будущей книге. Хотя за прошедшие годы книга «Что знал Сталин. Загадка плана „Барбаросса“» вышла в США и была переиздана в ряде европейских стран, однако интервью, данное бывшим шефом советского отдела представителю редакции газеты Российской Армии, не утратило своей актуальности. Думается, этот рассказ «от первого лица» — лучшая возможность для знакомства с ее автором и вполне заменит его официальную биографию.

— Господин Мёрфи, это ваш шестой по счету визит в Россию. Когда вы приезжали к нам в первый раз?

— Это было в 1987 году, после того как я вышел в отставку. Следующий раз — в 1993 году, потом — в 1994, 1995 и 2000-м. Тогда я здесь был потому, что вышло русское издание моей книги о Берлине. Причиной предыдущих поездок была работа над этой книгой с моим соавтором генерал-лейтенантом Сергеем Александровичем Кондрашовым.

— Книга «BattlegroundBerlin», а в русском варианте «Поле битвы — Берлин» — об истории «Берлинского туннеля», осуществленного ЦРУ подкопа под линии связи Группы советских войск в Германии. Почему вы обратились к этой теме?

— Я был заместителем начальника и потом начальником нашей резидентуры в Берлине…

— Туннель создавался под вашим руководством?

— Нет! Это было под руководством тогдашнего начальника базы, как мы говорили, — резидентуры, Вильяма Харви, очень известного… по многим причинам. Он приехал в Берлин, чтобы строить туннель в декабре 1952 года. А я был ответственным за обработку материала, который мы получили через туннель от вашей кабельной линии. Я собирал материал, имеющий отношение к нашей работе. Если кто-то звонил: «Я бы хотел говорить с товарищем Питоврановым», то это попадало ко мне. Я включал эти материалы в отдельный архив.

— Генерал-майор Евгений Питовранов был представителем КГБ при МГБ ГДР в 1953–1957 годах… Известно, однако, что наша контрразведка знала об этой операции, которую западная пресса именовала одним из самых выдающихся успехов ЦРУ времен «холодной войны». Как писал в своих мемуарах Джордж Блейк: «Советские власти были детально ознакомлены с операцией „Туннель“ еще до того, как первая лопата вонзилась в землю».

— Я знаю, что есть много людей — особенно на Западе! — которые говорят, что советская контрразведка все знала от Джорджа Блейка, и они использовали все эти линии сообщения для того, чтобы давать дезинформацию американцам…

— Но давать дезинформацию наши не могли и не давали…

— Да, у нас были источники в Карлсхорсте, в вашем главном штабе в Восточной Германии. Я всегда сравнивал ту информацию, что пришла к нам через туннель, и то, что было в нашем архиве из других источников. Если бы мы нашли что-то подозрительное, то сказали бы об этом сразу. И тогда и англичане, и американцы начали бы искать виновника. Уверяю вас, что первый человек, на которого подозрение бы пало, — Джордж Блейк. Он не был урожденным англичанином, побывал в плену у северокорейцев после корейской войны…

— И наша разведка не могла им рисковать…

— Да, в личности Дж. Блейка у них была идеальная возможность иметь молодого человека — умного и талантливого, который мог бы идти выше и выше… Поэтому КГБ не хотел им рисковать. Так говорил мне мой соавтор Кондрашов…

Но для журналистов — простите, что я так говорю, — это неинтересно. Интереснее, конечно, что «американцы растратили столько денег, но ничего не получили, потому что все, что они получили, — сплошная дезинформация». А мы ведь имели доступ ко всей Группе войск — начиная с Гречко, командующего Группой войск, до последнего младшего лейтенанта.

— Известно, что всех предупреждали, что секретные переговоры по телефону категорически запрещены. Но, думается, не все прислушивались к этим рекомендациям… Скажите, мистер Мерфи, вы много тогда узнали?

— Если откровенно, то да. Имейте в виду, что для военных — для нашей разведки, для английских специалистов — это было в первый раз с конца Второй мировой войны, когда они могли иметь настоящую информацию об организации Советской Армии. О ее вооружении, учениях… Например, когда у вас появились новые танки — о них только шепотом говорилось. А тут мы могли узнавать, что едут на полигон с новыми танками, с новой артиллерией… То же самое — с самолетами. Тогда только что были приняты на боевую службу новые реактивные самолеты. Мы имели доступ ко всему этому — и это было очень интересно!

— Обидно все это слышать, но урок — хороший… Господин Мерфи, наших читателей, несомненно, интересует, как вы стали разведчиком…

— Я родился в штате Нью-Йорк. После университета был призван в армию — мне было 20 лет, это был 1942 год, шла война, японцы недавно атаковали Перл-Харбор… А потом меня направили на армейские курсы иностранных языков. Выбрали меня потому, что я хорошо говорил по-французски, и меня хотели направить в университет в Лос-Анджелесе (штат Калифорния). Там я должен был три месяца изучать военную терминологию и так далее. Но армия — как армии везде в мире — ошибается. Меня направили в университет в Беркли.

— Как вы отнеслись к этой замене?

— Во время войны ездить в одиночку — не в дивизии и даже не в роте — это счастье! Я был так рад, что даже не заметил, какая сделана ошибка.

Я прибыл в Денвер (штат Колорадо) и остановился там на два дня — надо было ждать поезда в Калифорнию. Но на железнодорожной станции сержант из службы военных сообщений посмотрел и сказал: «Вам не надо в Лос-Анджелес — ваше предписание и ваш билет только до Беркли». И я поехал…

В Беркли мне предложили изучать китайский, итальянский или русский язык. Я служил в танковой дивизии и как раз посмотрел там русский фильм «Ниночка». Старый, но очень хороший фильм. Поэтому я сказал: «О'кей! Я пойду на русский!» Вот так решается судьба…

— Пришлось ли вам в армии работать с русским языком?

— Да, по окончании войны я был офицером связи с Красной Армией в Германии — на границе между советской и американской зонами. Мы работали с частями из 47-й гвардейской армии в районе Нордхаузен. Большинство офицеров там были украинцы, и я стал говорить как украинец. Потом долгое время, когда волновался или огорчался, говорил с украинским акцентом.

— Тогда вы и решили продолжать службу?

— Нет, я вернулся в Калифорнию, чтобы изучать русскую историю и продолжать заниматься русским языком. Но мой профессор мне сообщил, что государственный департамент ищет людей, говорящих по-русски, для службы в совместной советско-американской комиссии в Корее. Он сказал: «Вот идеальная возможность — вы имеете опыт работы в Европе, а тут будет опыт в Азии». И я поехал в Корею… Однако этой комиссией ничего не было сделано… А потом ко мне пришел один человек, который сказал, что он из УСС…

— Управление стратегических служб, предшественник ЦРУ…

— Именно так, но тогда это назвалось Центральная разведывательная группа. Я согласился и к занятиям историей вернулся только после выхода в отставку. До этого я занимался как оперативной, так и информационной работой.