Спустя несколько часов «Москва» отправилась в Порт-Саид, а фрегат — в Смирну, где его и застало известие о прекращении блокады Греции, новое правительство которой, во главе с Х. Трикуписом, приступило к демобилизации войск.

Дневниковые записи И.А. Шестакова наводят на мысль, что покидая Средиземное море, он оставил связанные с ним заботы и переключил свое внимание на проблему крейсерской войны с Англией в океанах. Впрочем, повод задуматься о ней представился ему еще в Константинополе, когда, беседуя со вторым драгоманом (переводчиком) посольства, П.В. Максимовым, он услышал «историю об Ашинове», который «занял порт Александр около Массауа, несмотря на претензии итальянцев, и добивается свидания с Государем». Речь шла об известном авантюристе Н.И. Ашинове, выдававшем себя за предводителя казачьей вольницы, «переселившейся с Кавказа в Персидские владения и разбойничавшей в Елисаветпольской губернии».

Как указывает А.В. Хренков, Н.И. Ашинов отправился в Эфиопию под влиянием рассказов генерального консула в Каире, М.А. Хитрово, с которым познакомился в 1885 году в Москве, на квартире И.С. Аксакова[639].

М.А. Хитрово призывал установить дипломатические отношения с Эфиопией для противодействия утвердившимся в Египте англичанам. Эта идея получила распространение среди деятелей православной церкви, курируемого великим князем Сергеем Александровичем Палестинского общества, о ней писал в начале 1885 года М Н. Катков[640].

Однако Министерство иностранных дел, опасаясь испортить отношения с Англией и захватившей порт Массауа Италией, старалось дистанцироваться от Н.И. Ашинова. И.А. Шестаков, напротив, решил: «Нам, пожалуй, нужно бы иметь средства всячески вредить англичанам, и почему нам не употреблять тех же средств, что они… Нужно поговорить с Хитрово»[641].

Более поздние дневниковые записи управляющего позволяют предположить, что разговор с генеральным консулом так и не состоялся. «Москва» миновала Суэцкий канал, Красное море и направилась к острову Цейлон. Она шла путями торгового судоходства, и ум И.А. Шестакова был занят мыслями о том, какой вред могли бы нанести действующие на них крейсера. Во время стоянки в Коломбо адмирал присматривался к укреплениям, отмечая их слабость. 16/28 июня, в Гонконге, он нашел возможной высадку десанта в бухте Мирс-бей, к востоку от порта, или в бухтах западнее его, чтобы взять укрепления Коулуна с тыла. И.А. Шестаков размышлял о полезности связей с местными пиратами, способными оказать помощь, и планировал при содействии «умного агента … изучить все подступы к Коулуну, а главное приготовить летучий десант в 3–4 тысячи, способный держаться в море по неделям. С таким десантом при первом же объявлении войны можно захватить или истребить Гонг-Конг», лишив английский флот единственного опорного пункта на Дальнем Востоке[642].

Впрочем, не прошло и недели, как управляющему пришлось вернуться с небес на землю: заглянув в порт Гамильтон он обнаружил там английскую эскадру из восьми кораблей под командованием вице-адмирала Р. Гамильтона, собиравшегося в августе посетить Владивосток.

Пообещав англичанину гостеприимство, И.А. Шестаков продолжил свой путь и утром 23 июня/5 июля зашел в порт Лазарева. Осмотрев его, управляющий пришел к выводу, что «кроме страшных издержек и вражды с Япониею он ничего не принесет нам, ибо в случае войны будет легче наблюдаем из Цусимы и Гамильтона, нежели Владивосток. Лазарев еще вдобавок не может быть удержан. Сохранить Лазарев можно только владея всей Кореей, и в таком случае это занятием одного порта не мыслимо… Нужно непременно овладеть всеми заливами, иначе неприятель, могущий стать везде на якорь, легко облокирует порт и вдобавок может бить стоящие в нем суда с моря чуть не прицельными выстрелами через южную косу… Разумнее держаться Владивостока, сблизить его с внутренностью Сибири дорогою и постоянно держать в Китайском море цельную эскадру… В последнее время говорили еще об острове Гончарова … В восточный конец острова вдается глубокая бухта, тихая при всех ветрах, но ее можно засыпать с моря бомбами через низменный перешеек… Вынес убеждение, что не нужно умствовать, и держаться Владивостока»[643].

280-мм орудие береговой обороны образца 1877 года. Установкой таких орудий усиливалась оборона Владивостока

Владивостокский порт

К вечеру «Москва» бросила якорь в бухте Золотой Рог. На следующий же день адмирал приступил к осмотру порта и крепости. Во Владивостоке уже началось строительство нового адмиралтейства, но для его оборудования не хватало станков. Плавучий док, первую секцию которого заказали в Англии пять лет назад, доставили в разобранном виде 12 июня 1882 года и спустя два года испытали, все еще не был собран полностью, хотя две из четырех его секций уже действовали. В порту испытывали затруднения с пресной водой. Побывав на береговых батареях, И.А. Шестаков обратил внимание на малое число орудий, к тому же устаревших, образца 1867 года — короткоствольных, и наметил план усиления обороны строительством новых батарей и установкой 11-дюймовых дальнобойных пушек образца 1877 года. 30 июня/12 июля адмирал вместе с А.Н. Корфом осмотрел крепостные сооружения с моря, утвердившись во мнении о слабости оборонительных позиций, особенно на острове Русском, где можно было ожидать высадки неприятельского десанта и который все еще не был вполне изучен и описан.

Из Владивостока управляющий Морским министерством отправился в сопровождении генерал-губернатора осматривать Приамурский край. Впечатление у него сложилось неоднозначное. Несмотря на то, что заселение края началось еще в 1860-е годы, к 1887 году там насчитывалось всего 73 000 русских, тогда как в соседней Маньчжурии население достигло 12 млн человек[644].

Принятые в соответствии с высочайше утвержденным 1 июня 1882 года мнением Государственного Совета меры по переселению крестьян с пособием от казны оказались неудачными и местная администрация сочла более целесообразным их переселение за свой счет, что позволяло отобрать более обеспеченных и трудолюбивых хозяев. И.А. Шестаков, надо полагать, во многом со слов А.Н. Корфа, записывал в дневник: «Вообще казаки ленивы, да и переселенцы, глядя на них и при легкости наживы, скоро перерождаются из русских тружеников в сибирских лентяев… Как бы ни переселяли уссурийских казаков, оставшиеся и получившие земли переселенных все-таки не занимаются хлебопашеством, ибо должны корчевать поля. Но у них есть промыслы, в особенности извозный, рыбный и звериный, так что они живут безбедно… не удовлетворяют, однакож, цели поселения — развития земледелия до того, чтобы нужные для охраны края войска питались на месте»[645].

Китайцы, прибывшие на российский Дальний Восток

Адмирал, несомненно, недооценивал то обстоятельство, что непривычный для переселенцев из Европейской России, в значительной части уроженцев Полтавской и Черниговской губерний, суровый климат, гористая, за исключением речных долин Амура и Уссури, местность, иные почвы крайне затрудняли хозяйственное освоение края. Это официально признавала и его администрация, рассчитывавшая в перспективе на развитие не земледелия, а промышленности. Впрочем, для индустриализации дальневосточных районов ни у казны, ни у отечественной буржуазии не хватало капиталов, иностранные же устремлялись туда, где ожидалась более высокая норма прибыли — в Китай. Приамурскому краю предстояло долгое, постепенное развитие, по словам А.Н. Корфа, под угрозой вооруженного либо мирного завоевания «путем наплыва в него китайцев»[646]. Едва ли при таких условиях он мог послужить опорой для распространения Россией своего влияния в регионе, что, казалось, сознавал и И.А. Шестаков.