В этой ситуации едва ли не единственной возможностью с успехом противостоять угрозе «натиска на Восток» становился союз с Францией, надеявшейся вернуть Эльзас и Лотарингию, а потому объективно заинтересованной в нем.

Конечно, при калейдоскопической смене кабинетов Третьей республики последовательного движения навстречу самодержавной империи получиться не могло. Однако при каждом внешнеполитическом затруднении Париж делал реверансы в сторону Петербурга. Так, после поражения французских войск в марте 1885 года под Лангсоном, в обстановке усилившихся трений с Англией из-за Египта и с Италией из-за абиссинского побережья Красного моря, премьер-министр Ш. де Фрейсине счел необходимым поддержать Россию в вопросе о закрытии проливов. Россия же, к тому времени представлявшая интересы Франции в Китае, согласилась представлять их и в Египте. Затем, после некоторого охлаждения, вызванного отозванием из Петербурга пользовавшегося доверием Александра III посла, генерала Аппера и негативным отношением царя к принятому французским правительством закону об изгнании принцев, атмосфера вновь потеплела, особенно в дни «военной тревоги» 1887 года и создания Средиземноморской Лиги, когда, как писал в рапорте от 28 января Е.И. Алексеев, «надежды и симпатии французской нации» были, «более чем когда, направлены к России»[851].

Заметим, что итало-англо-австрийский блок в немалой степени был порожден мероприятиями морского министра Франции, адмирала Оба, сосредоточившего в Тулоне сильную броненосную эскадру и миноносцы, в Бресте — крейсера, а в Шербуре — броненосцы береговой обороны, что наводило англичан и итальянцев на мысль о подготовке французами войны на Средиземном море. Однако уже весной 1887 года, в связи с арестом в начале апреля германскими властями на нейтральной территории французского полицейского комиссара Шнебеле, появилась статья адмирала Буржуа, с критикой деятельности Т. Оба и указанием на неизбежное столкновение с Германией, требующее соответствующего изменения дислокации флота[852].

1

2

Французские броненосцы «Шарль-Мартел» (вверху 1) и «Жорегиберри» (2), построенные после отказа от теории «молодой школы» и отставки ее главы адмирала Оба

В октябре, после отставки главы «молодой школы», многие его распоряжения были отменены, откорректирована судостроительная программа, в которую, по донесениям Е.И. Алексеева, кроме 13 крейсеров разных классов, были введение восемь броненосцев, проектным водоизмещением по 9000 т, но с осадкой всего 7 м, что позволило бы им действовать в Северном море, и один броненосный крейсер (будущий «Дюпюи де Лом»)[853]. Впоследствии число и тип броненосцев изменились.

Затем последовало создание отряда Ла-Манша, из трех броненосцев и минного крейсера, базировавшихся на Шербур и предназначавшихся для войны с Германией[854].

Несомненно, такую тенденцию учли в Петербурге, и составитель доклада генерал-адмирала от 15 января 1890 года на соединение именно с этим «возможным союзником» собирался отправлять из Либавы российские корабли, а спустя еще три года возродилась и Средиземноморская эскадра.

Надо полагать, что в конце своего жизненного пути И.А. Шестаков не желал менять давно устоявшихся представлений о морской войне. Будучи по своим воззрениям близок к теориям французской «молодой школы», он гораздо легче воспринял судостроительные новации адмирала Оба, с которыми познакомился осенью 1886 года в Париже, чем сведения их опровергавшие. Вместе с тем, необоснованность надежд на самостоятельные действия миноносцев существовавших типов в открытом море стала очевидной уже в конце февраля 1886 года, после перехода отряда миноносцев из атлантических портов Франции в средиземноморские, изобиловавшего авариями и показавшего, насколько устают команды этих небольших судов в свежую погоду, сколь заметно снижается их скорость, быстро расходуется уголь.

Неприятный для «молодой школы» вывод вскоре был подтвержден наблюдениями англичан во время перехода двух миноносцев в сопровождении броненосца «Минотавр» из Плимута в Виго, на соединение с эскадрой герцога Альфреда Эдинбургского.

Во французской печати появились статьи с критикой идей «молодой школы», со смертью же 7/19 апреля 1886 года Г. Шарма отвечать на них стало трудно, особенно после июньских маневров практической эскадры, когда броненосцы адмирала Лафона сумели практически без «потерь» прорваться от Орана к Тулону через охраняемые минным отрядом контр-адмирала Броуна позиции у Балеарских островов. Маневры проводились в обстановке секретности, и иностранные наблюдатели допущены на них не были, но вездесущие журналисты, особенно обозреватель газеты «Темп» Вейль, бывший морской офицер, сумели многое выяснить и сделать достоянием читающей публики. В России с их слов о маневрах уже в июле подробно писал «Кронштадтский Вестник». И.А. Шестаков тогда же узнал обо всем из писем Е.И. Алексеева, отправленных через Нагасаки[855].

Однако на его планы эти известия практически не повлияли, быть может потому, что миноносцам все-таки удалось показать определенную эффективность при непосредственной обороне портов, на которую управляющий Морским министерством по сути дела обрекал Балтийский флот.

Трудно сказать, почему адмирал не обратил должного внимания ни на пpoзвучавшие весной 1886 года предупреждения лейтенанта В.Х. Иениша о возможности отражения атак миноносцев огнем скорострельной артиллерии крупных кораблей, ни на записки Н.М. Чихачева и продолжал придерживаться своих прежних взглядов, лишь несколько откорректировав их в соответствии с модными французскими веяниями. Так, прочитав письмо Е.И. Алексеева от 17 ноября 1886 года, о представленной адмиралом Обом в парламентскую бюджетную комиссию судостроительной программе, включавшей три броненосца береговой обороны, 16 крейсеров, 20 контрминоносцев, 100 миноносцев и 50 bateaux-canons (мaлых канонерских лодок, вооруженных одним 140-мм орудием каждая), И.А. Шестаков наложил резолюцию: «Прошу разработать стратегическую программу наших построек в следующем направлении: 1) на Черном море броненосцы, способные бороться с крепостями; 2) в Балтике: а) гермафродиты, т. е. броненосные крейсеры, способные бороться в Балтике (minimum 9" орудия и 12" броня) и быть посланы в даль, в) суда для действия в шхерах и на Кронштадтских фарватерах (minimum 6" орудия и 2,5" палуба), для какой цели едва ли можно пренебрегать французскими bateaux-canons, с) миноносцы…»[856].

Незадолго до смерти, 14 июня 1888 года, он писал великому князю Алексею Александровичу о необходимости заказать фирме «Ф. Шихау» в качестве образца контрминоносец в 400 т и два миноносца, подчеркивая, что развивать минные силы следует «не жертвуя боевою действительностью строимых нами судов сравнительно с иностранными и вместе прибавляя ежегодно число миноносцев. В таких стеснительных условиях трудно избежать заграничных заказов»[857].

Логичной в данном контексте представляется и ориентация на зарубежные достижения при проектировании крупных кораблей. Так, высказывая требования к очередному балтийскому броненосцу, будущему «Гангуту», управляющий, видимо, ориентировался на данные французских броненосцев 2-го класса, водоизмещением 4500–6300 т, приводившиеся в рапорте Е.И. Алексеева от 8 марта 1887 года[858].