Правда, начальник ГМШ, четыре года назад уделивший в отзыве на судостроительную программу А.А. Пещурова куда больше внимания крейсерам, чем миноносцам, на этот раз предположил, что если Германия к 1888 году доведет количество таких кораблей до 150, то российский флот не сможет держаться даже под защитой крепостей, и счел необходимым изыскать средства на постройку 56 миноносцев и 10 «контрминоносцев» для Балтики, а для Черного моря соответственно 12 и 2, однако «никак не насчет броненосного судостроения в Балтийском море». Источником средств, по его мнению, могла быть экономия от продления срока сдачи первых черноморских броненосцев и уменьшения размеров следующих, исключения из программы канонерок для Тихого океана, прекращения строительства крейсеров. На высвободившиеся деньги адмирал предлагал «теперь же приступить со всею энергиею к постройке в Петербурге, согласно программе, четырех сильных броненосцев для эскадренного боя, способных к плаванию в отдаленных морях»[443].

Всего же Балтийский флот должен был бы пополниться восемью броненосцами общим водоизмещением 58 000 т, то есть близкими к первоначальному проекту «Императора Николая I», водоизмещением около 7300 т.

Казалось, все аргументы Н.М.Чихачева вполне разумны. Тем не менее, на заседании 28 марта И.А. Шестаков использовал лишь некоторые его предложения, заявив о намерении министерства выстроить сверх программы 1882 года 56 миноносцев и 10 «контрминоносцев», а также быстроходный крейсер, общей стоимостью 22 млн руб., с заказом части из них иностранным фирмам. Вместе с тем, управляющий нашел возможным отказаться от шести балтийских и двух черноморских броненосцев, стоивших 60 млн, что давало в конечном счете экономию 38 млн руб. Столь значительное сбережение вполне удовлетворило участников совещания, согласившихся взамен немедленно выделить на новые корабли 2 млн руб., а в течение последующих пяти лет еще по 4 млн дополнительно к 36-миллионному бюджету Морского министерства. Более того, они постановили продлить этот 40-миллионный бюджет на 10 лет, начиная с 1886 года[444].

Возможно, решение И.А. Шестакова, помимо неоднозначных отношений с Германией, объясняется и нараставшей напряженностью в российско-английских отношениях, из-за стремления британцев помешать продвижению России в глубь туркменских земель. Такая ситуация, чем-то напоминавшая события 1863–1864 и 1876–1878 годов, неизбежно оживляла теорию крейсерской войны с Владычицей морей, дополняемой обороной берегов, для которой и предназначались миноносцы. Управляющий Морским министерством, сам приложивший руку к разработке этой теории, видимо, именно ее требованиям подчинял расчеты начальника ГМШ. Не забывал он и о другой стороне дела.

Крейсерская война в конце XIX века уже не могла походить на продолжительные рейды каперов Р. Дюге-Труэна или Р. Сюркуфа. Паровые корабли требовали периодического пополнения запасов угля, смазки, переборки механизмов, до внедрения опреснителей они нуждались и в пресной воде для питания котлов. Трудности, сопряженные с погрузкой всего необходимого в открытом море, заставляли выбирать закрытые от ветра и волнения бухты или рейды. Поиск мест, пригодных для временного базирования крейсеров, предпринимался еще в 1860 — 1870-х годах. Весной 1861 года, с разрешения великого князя Константина Николаевича, командовавший Тихоокеанской эскадрой И.Ф. Лихачев даже пытался основать постоянную станцию на острове Цусима, однако после протеста японского правительства, энергично поддержанного англичанами, по повелению Александра II ликвидировал ее[445].

Это не остановило русских моряков, но лишь с 1880 года, когда адмирал С.С. Лесовский отправил на поиски удобных для учреждения угольных станций пунктов отряды А.Б. Асланбегова и О.Р. Штакельберга, до того редкие предложения утвердиться на заморских территориях учащаются, как и целенаправленное знакомство с возможными базами.

Поход отряда А.Б. Асланбегова на Сандвичевы (Гавайские) острова и в Океанию, а затем вокруг Австралии в архипелаг Больших Зондских островов не прояснил вопроса, который перешел к новому командующему эскадрой Тихого океана, контр-адмиралу Н.В. Копытову, 27 июля 1882 года поднявшему свой флаг на стоявшем в Йокогаме фрегате «Генерал-Адмирал». Однако вначале ему пришлось, в соответствии с обычной практикой, увести свои корабли во Владивосток, подальше от жары и вспыхнувшей в Иокогаме эпидемии холеры. Первым же строевым рапортом генерал-адмиралу от 17 августа 1882 года, командующий донес о недостатке во Владивостокском порту средств погрузки угля и воды, недопустимо замедлявшем подготовку кораблей к выходу в море при возможном разрыве с Англией. Затронув целый ряд сюжетов, связанных с крейсерством, в частности, о пользе замены сухарей выпекаемым на судах хлебом, что в 1863 году уже пытался внедрить С.С. Лесовский, хотя и безуспешно, Н.В. Копытов предложил ввести ежегодное пятимесячное плавание эскадры в водах к югу от Гонконга, чтобы «знакомиться с различными определенными районами в этом пространстве»[446].

Он имел в виду пути английского торгового судоходства из портов Китая и Японии в Австралию, Индию и Европу, сливавшиеся южнее Гонконга воедино. Именно там было проще всего перерезать их. Разумеется, выполнение такой задачи требовало предварительной подготовки. Однако скорому осуществления задуманного плавания помешало обострение политической обстановки на Дальнем Востоке в связи с предпринятой 11/23 июля 1882 года попыткой государственного переворота в Корее.

Заметим, что российское Министерство иностранных дел долгое время воздерживалось от попыток установить дипломатические отношения с Кореей, аргументируя это бедностью и малонаселенностью Приморской области, не способной бороться с иностранными державами за влияние на эту страну. Положение изменилось с началом предпринятого Соединенными Штатами в апреле 1880 года, через командующего отрядом судов в китайских водах, коммодора Р. Шуфельдта зондажа почвы для договора с Сеулом[447].

Впрочем, первое время в Петербурге лишь присматривались к происходящему, стараясь избегать действий, способных подтолкнуть державы к более активной политике в Корее. Выше отмечалось, что С.С. Лесовскому в 1880 году было предписано в сношениях с нею учитывать позицию японского правительства.

24 июня 1881 года Азиатский департамент Министерства иностранных дед препроводил А.А. Пещурову секретные донесения посланника в Токио, К.В. Струве от 7/19 апреля и поверенного в делах в Пекине, А.И. Кояндера от 24 марта о содействии, оказываемом китайскими министрами переговорам между американцами и корейским правительством, а также одобренную императором телеграмму Н.К. Гирса А.И. Кояндеру от 15 июня, с указанием на необходимость соглашения Китая с Россией по корейским делам[448].

Петербург был заинтересован в сохранении независимой, но отсталой и слабой Кореи, не способной непосредственно угрожать Южно-Уссурийскому краю, либо служить базой для действий какой-либо державы. Однако под влиянием Ли Хунчжана Сеул в январе 1882 года вступил в переговоры с Соединенными Штатами и при благожелательном отношении Японии 22 мая подписал договор[449].

Российская дипломатия старалась предотвратить такой исход, демонстрируя свою готовность отказаться от какой-либо активности в Корее. В начале января Н.К. Гирс, по рекомендации К.В. Струве и Е.К. Бюцова, настоял на отмене посещения клипером «Стрелок» корейского порта Лазарева (близ Вонсана)[450]. Но вскоре обнаружилась несостоятельность этой политики, и на Певческом мосту попытались исправить допущенную ошибку.