Вслед за стимуляцией переселения крестьян в Южно-Уссурийский край, заметным шагом по этому пути являлась подготовка торгового договора с Сеулом. Параллельно с ней в Петербурге, по инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-лейтенанта Д.Г. Анучина, заручившегося поддержкой И.А. Шестакова, началось обсуждение мер по усилению обороны края, необходимых и для проведения более уверенной внешней политики. 16 апреля 1882 года у военного министра состоялось совещание по этому вопросу[473].
По его итогам П.С. Ванновский и Н.Н. Обручев подготовили всеподданнейший доклад, испрашивая разрешения на пополнение береговой артиллерии Владивостока 11-дюймовыми (280-мм) орудиями, строительство новых батарей в северной части острова Русский, создание более удаленного от города сухопутного фронта крепости и устройство шоссейной дороги на материк. От морского ведомства генералы требовали канонерских лодок с 11-дюймовыми пушками. Александр III утвердил доклад 8 августа[474].
Впрочем, дистанция от царской подписи до воплощения предложенного оказалась изрядной: главной помехой на этом пути была скудость казны. 19 августа П.C. Ванновский даже попытался выяснить, не согласится ли И.А.Шестаков, ради экономии, отправить часть крупнокалиберных орудий из Кронштадта во Владивосток на боевых кораблях, но получил вполне понятный отказ[475]. Поэтому четыре 11-дюймовых орудия образца 1867 года покинули Одессу на пароходе Добровольного флота «Нижний Новгород» лишь 4 июня 1885 года, уже по окончании Афганского кризиса[476].
Что касается двух первых канонерских лодок для Дальнего Востока — «Бобр» и «Сивуч», — то сроки их сдачи заводами позволяли подготовить корабли к переходу на Тихий океан весной — осенью 1885 года; в действительности же они попали туда в 1886–1887 годах[477].
Таким образом, на протяжении нескольких лет оборона единственной сносно оборудованной базы крейсерских операций в тех водах оставалась по официальной оценке неудовлетворительной.
Заметим, что город Владивосток в начале 1880-х годов, хотя и развивался довольно быстро, главным образом за счет миграции населения из центральной России, Китая и Кореи, оставался сравнительно небольшим населенным пунктом, обслуживавшим военный порт и крепость, а также жившим за счет транзитной торговли с Маньчжурией. Его население увеличилось приблизительно с 9000 человек в 1880 году до 12 000 в 1884 году, причем численность гарнизона, с учетом членов семей офицеров и нижних чинов, менялась мало, составляя около 3800 человек, зато количество поселенцев из России выросло с 1000 до 2700, китайцев, корейцев и японцев с 4000 до 5000, а европейских и американских предпринимателей — с 40 до 100 человек[478].
В своих отчетах военный губернатор, контр-адмирал А.В. Фельдгаузен отмечал, что «торговля в г. Владивостоке преимущественно находится в руках иностранцев, которые привозят свои товары из-за границы и продают… без всяких пошлин, что, лишая казну дохода, в высшей степени тормозит развитие конкуренции русских»[479].
Похожую картину рисовал и анонимный автор опубликованной в «Кронштадтском Вестнике» статьи «Очерки далекого края»: «Большинство домов имеет характер временный», «заводская промышленность существует пока только на бумаге», «как мелкая торговля Владивостока находится в руках манз (китайцев. — Авт.), так крупная в руках гамбургских немцев; в город ввозится почти на 3 000 000 руб. товаров в год, и из них добрые три четверти или адресованы немецким фирмам, или высылаются немецкими фирмами»[480].
Он же отмечал, что до 1881 года Владивосток связывала с постом Раздольный вьючная тропа, по которой в распутицу было невозможно проехать, почему сообщение с материком летом поддерживалось двумя пароходиками, зимой же — санями по льду Амурского залива. Кульджинский кризис заставил проложить дорогу, но сделали это из рук вон плохо, так что положение почти не изменилось. В итоге, официально числившийся обычным российским городом, Владивосток, как и весь Уссурийский край, который по данным А.Л. Нарочницкого в начале 1880-х годов населяло всего 8652 русских крестьянина и казака, фактически являлся колонией, во многом зависевшей от Германии, Китая и Кореи[481].
Канонерская лодка «Бобр»
Несомненно, это учитывалось Министерством иностранных дел, проводившим осторожную политику на Дальнем Востоке. Впрочем, ведомственный подход в какой-то степени объяснялся личными качествами Н.К. Гирса, который, по замечанию И.А. Шестакова, «чувствуя, что он возможен только при нормальном положении дел, уже слишком заботится, чтобы из всякого вопроса выходило ни вода, ни масло»[482].
Подобную позицию разделяли не все дипломаты. Так, переведенный из Токио в Вашингтон К.В. Струве 13 августа 1882 года советовал И.А. Шестакову «захватить порт Лазарева теперь, пока у англичан полны руки», и хотел «поговорить о том с Гирсом»[483]. Такой разговор, если и состоялся, то последствий не имел, однако совет К.В.Струве адмиралу пал на подготовленную почву.
Морское министерство, рассматривавшее те или иные пункты Тихого океана с точки зрения их удобства для крейсерских операций против Англии, учитывало мнение Министерства иностранных дел лишь до известного предела, не без основания оставляя за собой право в военное время действовать, исходя преимущественно из стратегических соображений. В частности, оно не останавливалось перед тем, чтобы помимо независимых территорий принимать в расчет японский остров Бонин Сима или китайские острова, прежде использовавшиеся местными пиратами[484]. Порт Лазарева также был взят министерством на заметку, и спустя несколько лет началось тщательное его обследование.
Логика крейсерской войны заставляла петербургских адмиралов действовать столь же независимо и от военного ведомства. Находившаяся в ведении армейцев оборона Владивостока оставалась для них второстепенной задачей, во многом из-за того, что порт должен был послужить лишь исходной точкой операций флота: он располагался слишком далеко от основных путей английского торгового судоходства. Пополнив все необходимые запасы, крейсера должны были успеть покинуть Владивосток до начала его блокады неприятелем. Предполагалось, что их рейды сорвут блокаду, отвлекая англичан на защиту собственные портов и коммерческих судов.
Однако своевременное информирование командиров крейсеров и организация дальнейшего снабжения требовали соответствующей службы, которую отчасти заменяла существовавшая тогда сеть консульств. Недаром в рапорте от 25 января 1883 года Н.В. Копытов указывал: «Русские торговые интересы, конечно, ничтожны по сравнению с английскими или германскими, но паровое коммерческое плавание увеличивается, значение же консулов для нас важно прежде всего для военного флота, на случай политических затруднений с тою или другого державою. Правительственные консулы необходимы, сверх Шанхая, Гонконга и Сингапура, во всех главных городах колоний французских — Сайгон, Испанских — Манила, голландских — Батавия. Установление сношений с Сиамом и назначение консула в Банкок, чего тамошнее правительство, кажется, давно ищет, вероятно, было бы не менее полезно могущих скоро возникнуть сношений с Кореею»[485]. И.А. Шестаков сообщил об этом Н.К. Гирсу 26 апреля но для учреждения новых консульств нужны были средства, отсутствовавшие у Министерства иностранных дел и его письмо надолго положили под сукно.
