— А что второе?
— Часть вещества во время этого процесса куда-то исчезает. Понимаешь? Углерод состоит из четырех атомов damnatum, четырех phlegm, трех lux и одного gas. В новом веществе этот состав должен удвоиться, так? Ведь он их расщепляет и смешивает вместе. Но этого не происходит. Два атома damnatum куда-то исчезают, и он их потом нигде не упоминает. Какая-то бессмыслица получается. Если остаются два атома lux, то можно объяснить «печь», которую он неоднократно упоминает. Но я склонен считать это побочным действием. А вот здесь он пишет о выделении большого количества атомов lux — невероятно большого, хотя не должно быть ни одного атома. Они берутся из ниоткуда.
— Бенджамин… — Глаза Василисы затуманились.
— Что?
— А что, если атомы damnatum превращаются в атомы lux?
— Это невозможно. Атом — неделимая и неизменная частица.
— Так думал Ньютон. А что если он ошибался?
— Нет доказательств его ошибки, вот только эта безумная формула.
— Бенджамин, даже если ты относишься к этому скептически, давай предположим, что атомы делимы.
— Может быть, все это придумано для отвлечения нашего внимания, чтобы не дать нам возможности создать действенное средство защиты от машин тьмы?
— Не думаю, это не похоже на Сведенборга.
— Если предположить, что либо Ньютон, либо Сведенборг ошибается, я остаюсь верным своему учителю.
— Но, Бенджамин, Ньютон был таким же безумным, как и Сведенборг. Как ты можешь быть верен человеку, которого нет в живых?
Франклина это задело: примерно те же самые слова он сказал д'Артакиту, а теперь их говорят ему.
— Я подумаю над этим. Сейчас главное — если машины тьмы существуют — сделать так, чтобы они не могли поглощать графит. — Он бессмысленно водил карандашом по бумаге, вырисовывая каракули. — Создать свои собственные поглотители…
— Которые будут убивать так же, как и машины тьмы.
— Разумеется, но с их помощью мы сможем создать заградительную полосу, как это делается при пожаре, иными словами, территорию, где у них не будет питательной среды.
— А почему бы не создать силу отталкивания для нового вещества, niveum?
Франклин удивленно посмотрел на Василису:
— Ну, конечно же! Вот и ответ. Господи, Василиса, какая же все-таки светлая у тебя голова!
— Спасибо, Бенджамин. — По тону чувствовалось, что похвала ей приятна. — Ты сделал мне настоящий комплимент.
Они склонились, голова к голове, над бумагой. Он слышал ее дыхание.
— Нас только двое осталось, — сказала она. — Выжили только двое из учеников Ньютона. — В глазах Василисы блеснули слезы.
Менее всего он ожидал услышать от нее такое. И сразу двенадцати лет как не бывало, он снова был мальчишкой, и когда Вольтер предложил тост…
— Нет, — хрипло произнес Франклин, — еще есть Вольтер.
Василиса фыркнула и отвернулась:
— По-настоящему он никогда не был ньютонианцем, он сам это говорил. Он никогда до конца не понимал теории Ньютона, да и наши собственные рассуждения. Маклорен, Гиз, Стирлинг… и я, хочется думать. И, конечно же, ты, самый талантливый из нас.
— Остальные просто не успели раскрыть свои таланты. Я…
Франклин тонул в море воспоминаний, долгое время он запрещал себе приближаться даже к кромке этого моря. И вновь его охватил ужас:
— Господи, Василиса, что мы наделали? Во что мы превратили мир? Что я натворил?!
Франклин впервые за долгие годы расплакался как ребенок. Василиса прижала его голову к груди, и на мгновение он забыл все — ее предательство, ее недавнюю попытку похитить его, он вернулся в прошлое, когда мир был прекрасен и полон возможностей. И она знала и понимала, что он сделал, и какой груз вины лежит на его плечах и отчасти на ее.
И она не испытывала к нему ненависти.
Франклин прижал Василису к груди с такой силой, что она испугалась, как бы он ее не задушил. Он долго не разжимал объятий.
Наконец прошлое отступило, вернулось настоящее, и Франклин отпустил Василису.
— Послушай, — пробормотал он, — прошлого не исправить, но мы должны сейчас сделать все возможное, чтобы спасти мир.
— И мы снова будем друзьями, Бенджамин? — Она погладила его по щеке. — Ты простишь меня?
— Прощу, — ответил он неуверенно. — Я постараюсь.
* * *
До конца дня они занимались вычислениями и формулами, искали способ отталкивания для niveum. Сведенборг оставил в своих записях краткое описание свойств нового вещества, было с чего начать работу, но, тем не менее, задача оставалась очень сложной.
Василиса уснула, опустив голову на лежавшие перед ней листы бумаги, Франклин потер глаза и посмотрел в окно: солнце село. Он встал, потянулся и отправился на поиски слуги, который проводил бы Василису до ее комнаты.
Франклин вышел на свежий воздух и, обходя лужи, направился к форту Конде, подставив лицо солоноватому ветру, дувшему с моря. Зарево заката алыми отсветами ложилось на разорванные клочья грозовых туч. Он вышел из города, и здесь к солоноватому запаху моря прибавился дурманящий аромат луговых цветов и земли, омытой дождем. Слышались пение козодоя, стрекот цикад, и Франклину вдруг почудилось, будто он гуляет у кромки болот Роксбери в своем родном Бостоне.
Как просто. И как радует душу.
Простота и радость детских переживаний расстроили его до слез. Жизнь всегда ставила его перед выбором, и мальчиком он должен был решать, идти ли ему в колледж, или, следуя примеру брата, заняться ремеслом, или бежать из родного дома и посвятить себя науке.
Его жизненный путь то и дело делал резкие повороты, и, несмотря на все бурные перипетии, его не покидало чувство, что настоящая жизнь еще не началась. Казалось, скоро он займет свое настоящее место в жизни, у него будут настоящий дом и настоящая…
Он остановился и посмотрел на быстро темнеющее небо. И настоящая жена.
А это так сложно. И дело не в том, что в Ленке есть какие-то изъяны. Во всем виноват он, он…
Впереди в форте вдруг зазвонили в колокол. Он остановился на секунду, гадая, что же случилось, затем побежал изо всех сил, чтобы успеть попасть туда до темноты.
Форт Конде уже виднелся впереди — строение из кирпича и бревен, в три сотни квадратных футов, ярко освещенное алхимическими фонарями. Большинство из этих фонарей хаотически перемещалось.
На воротах его окликнули, но тут же узнали, тем не менее, Франклин сказал пароль и, тяжело дыша, поспешил через двор на командный пост.
Там были Нейрн и французский лейтенант, некий Режи дю Руле.
— Что за шум? — спросил Франклин.
Нейрн кивнул в сторону одного из трех оптических приборов, установленных Франклином неделю назад.
— Только что на северо-западе показалось четыре воздушных корабля, — сказал он. — Вот и началось.
Словно индейцы ударили в водяные барабаны, так забилось у Франклина сердце.
— Применяли depneumifier?
— Не знаю. Корабли, оставаясь за пределами досягаемости, высадили десант и тут же улетели.
— Вот как.
— Я боялся этого, — продолжал Нейрн. — Такой же трюк они применили против нас в Каролине. Зная о наших depneumifier, они не используют корабли непосредственно в боевых действиях, но от этого они не делаются менее опасными. Как транспортное средство они дают им огромное преимущество.
— Тем самым они ускоряют ход военных действий, — заметил Франклин. — Но кораблей у них не много, и они могут перевозить войско лишь небольшими группами. И я не понимаю, зачем этот десант, если мы можем его уничтожить? Почему не сосредоточить все войско на границе?
— Чтобы не дать нам времени подготовиться, как следует, — пояснил Нейрн.
— Сколько человек они высадили?
— Пока не знаю, — ответил дю Руле. — Кроме того, у нас есть данные, что за тридцать миль отсюда подводные корабли также высадили войска. — Он мрачно улыбнулся. — Один из наших разведчиков, таенса, доложил, что видел, как на подступах к форту вода пузырилась. Видно, наши мины им не понравились.
