Дверь закрылась, шаги стихли, и вновь разлилась тишина; по-прежнему в окне блестели звезды. Теперь Джованни думал о часовых, ходивших в нескольких метрах от него, словно заведенные, туда-сюда, без перерыва. Десятки людей бодрствуют, а он лежит в постели, считая, что все вокруг погружено в сон. Да, десятки, думал Дрого, но кому это нужно и для чего? Военный формализм в Крепости доведен, похоже, до абсурдного совершенства. Сотни людей охраняют перевал, через который никто не собирается переходить! Уехать отсюда, уехать как можно скорее, думал Джованни, выбраться на свежий воздух, подальше от этого странного места. О милый родной дом! Мама сейчас, конечно, уже спит, свет всюду погашен. А вдруг именно в эту минуту она вспомнила о нем? Очень даже вероятно, он хорошо ее знает: любая мелочь может так ее разволновать, что ночью она не находит себе покоя — все ворочается в постели.

Еще раз хлюпнула цистерна, еще одна звезда ушла за раму окна: свет ее продолжал достигать земли, эскарпов Крепости, беспокойных глаз часовых, но только не Джованни Дрого, который ждал сна и никак не мог уснуть от терзавших его недобрых мыслей.

А что, если все заверения Матти — просто-напросто комедия? Что, если его не отпустят отсюда и через четыре месяца? Можно ведь придумать массу предлогов, сослаться на здешние порядки и не разрешить ему вернуться в город. А если ему суждено прожить здесь долгие годы и вот в этой комнате, на этой холодной постели провести всю свою молодость? Какой абсурд, думал Дрого, сознавая, сколь нелепы его предположения, и все же не мог совсем отогнать тревожные мысли: они вновь и вновь овладевали им, усугубляемые одиночеством и темнотой.

Вдруг ему начинало казаться, что против него замышляются какие-то козни, цель которых — задержать его здесь. И зависит это, скорее всего, даже не от Матти. Ни ему, ни полковнику, ни кому-либо из прочих офицеров нет никакого дела до Дрого: останется он или уедет — им совершенно безразлично. И все же какая-то неведомая сила препятствует его возвращению в город; возможно, хотя сам он того не замечал, она гнездится в его собственной душе.

Потом Джованни увидел какой-то портик, коня на белой дороге, ему почудилось, что кто-то зовет его по имени, и он погрузился в сон.

На следующий вечер Джованни Дрого впервые принял дежурство на третьем редуте. В шесть часов вечера во дворе были построены семь караульных отрядов: три для форта, четыре для фланговых редутов. Восьмой отряд, предназначавшийся для Нового редута, выступил раньше: дорога туда занимала довольно много времени.

Ветеран Крепости старший сержант Тронк повел на третий редут двадцать восемь человек, с горнистом — двадцать девять. Все они были из второй роты капитана Ортица, куда получил назначение и Джованни. Дрого принял командование караулом и вынул из ножен шпагу. Семь заступающих в караул отрядов были выстроены перпендикулярно к зданию форта, а комендант Крепости, полковник, наблюдал на ними из окна — такая здесь была традиция. На желтой утрамбованной земле двора образовался красивый черный рисунок.

Очищенное ветром небо над Крепостью сияло, а последние солнечные лучи рассекали наискосок ее стены. Стоял сентябрьский вечер. Заместитель коменданта подполковник Николози, опираясь на шпагу и прихрамывая — старая рана, — вышел из дверей комендатуры. В тот день поверяющим был здоровенный капитан Монти. Он прокричал своим хриплым голосом команду, и солдаты, сделав одновременный выпад, с громким бряцанием вскинули оружие для поверки. После чего наступила полная тишина.

И тут трубачи семи караульных отрядов один за другим проиграли соответствующий сигнал. Пели знаменитые серебряные трубы крепости Бастиани, украшенные шелковыми красно-золотыми шнурами и большими гербами. Их чистый голос взмыл в небо, и неподвижный частокол штыков откликнулся на него звуком, отдаленно напоминавшим звон колокола. Солдаты замерли как изваяния, лица их были по-военному суровы. Нет, они явно готовились не к будничной караульной службе: с таким геройским блеском в глазах можно ждать только встречи с неприятелем.

Последняя нота долго висела в воздухе, отраженная дальними стенами. Штыки, еще мгновение назад блестевшие на фоне бездонного неба, одновременно погасли, потонув в шеренгах солдат. Полковника в окне уже не было. Все семь отрядов, печатая шаг, направились по лабиринтам Крепости в разные стороны — каждый к своей стене.

Через час Джованни Дрого был на верхней площадке третьего редута, в том самом месте, откуда он накануне вечером смотрел на север. Вчера его, словно случайного путешественника, привело сюда любопытство, теперь же он здесь хозяин: в ближайшие двадцать четыре часа весь редут и сто метров стены будут подвластны ему одному. Под ним, в капонире, четверо артиллеристов дежурили у двух пушек, нацеленных в глубь долины; трое часовых заняли свой пост на внешней площадке редута; еще четверо расположились через каждые двадцать пять метров на правом крыле главной стены.

Смена караула была произведена в высшей степени четко под надзором старшего сержанта Тронка — большого специалиста по уставу и строевой подготовке. Тронк служил в Крепости двадцать два года и теперь не покидал ее даже на время отпуска. Никто лучше его не знал каждого уголка крепостных сооружений, и нередко офицеры видели, как он обходит дозором Крепость по ночам в абсолютной темноте, даже без фонарика. Часовые в его дежурство ни на минуту не выпускали из рук винтовок, не прислонялись к стенам и старались даже не останавливаться, ибо по уставу остановки разрешались лишь в исключительных случаях; ночи напролет Тронк не спал и бесшумно обходил сторожевые посты, заставляя часовых вздрагивать от неожиданности. «Стой, кто идет?» — окликали они его, вскидывая винтовки. «Грот», — произносил пароль старший сержант. «Грегорио», — откликался часовой.

Вообще-то офицеры и унтеры, несшие караульную службу, проверяли свои участки крепостной стены, не соблюдая особых формальностей; солдаты хорошо знали их в лицо, и всякие пароли и отзывы казались им нелепыми. Только с Тронком солдаты соблюдали все уставные тонкости.

Тронк, маленький и тщедушный, со старческим личиком и бритой головой, редко вступал в разговоры и все свободное время, уединившись, посвящал музыке. Музыка была его страстью, а капельмейстер сержант Эспина, пожалуй, единственным его другом. У Тронка был прекрасный аккордеон, но он почти никогда к нему не прикасался, хотя все знали, что играет он превосходно. Тронк изучал гармонию и, если верить слухам, сочинил несколько военных маршей. Однако за точность этих слухов никто бы не поручился.

В часы отдыха Тронк частенько насвистывал, но на дежурстве никогда себе этого не позволял. Большей частью он ходил вдоль зубчатых стен, пристально глядя на север, на равнину, будто ища что-то глазами. Сейчас он стоял рядом с Дрого и указывал ему на вьючную тропу, которая вела к Новому редуту, петляя по отвесным склонам гор.

— Вон идет сменный караул, — сказал Тронк, ткнув куда-то указательным пальцем.

Но в неверном свете сумерек Дрого ничего не смог разглядеть. Старший сержант покачал головой.

— Что такое? — спросил Дрого.

— Непорядок, службу так не несут. Я всегда говорил. Идиотство какое-то, — ответил Тронк.

— Да что случилось?

— Службу так не несут, — повторил Тронк. — Смену караула на Новом редуте нужно производить раньше. Но это неугодно господину полковнику.

Джованни удивленно посмотрел на него: неужто у Тронка хватает смелости осуждать самого коменданта?

— Господин полковник, — продолжал старший сержант очень серьезно и убежденно, нисколько не смущаясь противоречивостью своих слов, — в общем-то совершенно прав. Но ведь никто не предупредил его об опасности.

— Об опасности? — удивился Дрого.

Какая опасность могла подстерегать тех, кто направлялся из Крепости в Новый редут по удобной тропе и в таком пустынном месте?

— Да, об опасности, — подтвердил Тронк. — Рано или поздно в такой темноте что-нибудь случится.