Да, у детей даже зарумянились щеки и в глазах засиял свет здоровой молодости, — а раньше они постоянно простужались и были какими-то вялыми. Лень исчезла, они уже не ощущали подавленности или безрадостной пустоты в груди, им не казалось, что их распирает, будто все нутро их надуто водой и воздухом. Ауста Соуллилья стала лучше понимать самые туманные места в поэмах, которые ей давал читать отец, училась у него писать буквы на закопченном стекле и сделала успехи в устном счете. Девушка так выросла за эту зиму, что все платья стали ей тесны, приходилось вырезать проймы и вставлять клинья в рукава и бока. Это уже была большая четырнадцатилетняя девочка, с румянцем на лице и развившейся грудью; у нее теперь появлялись странные чувства и ощущения, а временами она недомогала. Да, пришлось пришить к подолу ее платья широкую кайму, так как из-под него стали выглядывать колени, сильные и круглые.
Зимой приехал пастор, велел Аусте почитать и пришел в восторг от ее успехов; она выучила читать и старшего брата. Но что она знает по закону божьему? Оказалось, что она вовсе не учила закона божьего, только изредка молилась богу, ничего не зная о нем.
— Так не годится, — сказал пастор. — Это незаконно. Девушке пора конфирмоваться.
— Что-то не доверяю я этому новомодному христианству, — сказал Бьяртур. — Прежде у нас был хороший пастор. Кто знал покойного пастора Гудмундура, будет всю жизнь помнить его. Порода овец, которую он вывел, сохранит его имя в наших местах на веки вечные.
Этот новый пастор — тьфу! Тоже — называется пастор! Плешивый юнец! Что он может понимать в овцах? Он, правда, любил поговорить об овцах и уверял, что большой знаток по этой части. Он всегда носился с какими-нибудь теориями, заимствованными из «Сельскохозяйственного вестника», а теперь выдумал, что надо завести специальную книгу, переметить всех овец и каждую записать под номером, чтобы осенью можно было установить родословную каждого ягненка. И он говорил, что было бы смертным грехом перед овцами, перед самим собой и перед семьей оставлять в живых самых слабых ягнят на том основании, что их невыгодно продавать, — ведь тогда родоначальниками будущего потомства как раз окажутся самые хилые экземпляры.
— Пастор Гудмундур никогда не говорил об овцах с другими, — сказал Бьяртур. — Никогда не заводил овечьей книги или какой другой, кроме своей древнееврейской. Но он был великим знатоком овец. Его работники рассказывали, что он отличал следы своих овец от чужих. У нас в приходе никогда не будет второго такого.
Они договорились, что Ауста подождет с конфирмацией до будущего года, пока не подрастет Хельги, но пастор настаивал, чтобы они уже этой зимой, еще до конфирмации, приходили в поселок учиться закону божьему — хотя бы необходимым основам, да и другим предметам, которые полагается знать в этом возрасте, — географии, зоологии, истории Исландии.
— Ты сказал «география»? Оба они хорошо знают долину, каждый бугорок, каждый утес, все родники на болоте, все извилины ручья; они никогда не заблудятся здесь, в любую погоду. А зоология? Да они же знают каждую овцу на хуторе, они выросли вместе с животными и понимают их. Ну, а насчет истории Исландии? Кто был Гримур Эгир, маленькая Ауста?
Ауста Соуллилья застенчиво ответила:
— Это был враг Хрольва Пешехода.
— Правильно, — сказал Бьяртур. — А куда он попал после смерти?
Ауста Соуллилья смущенно опустила голову.
— В ад, — сказала она.
— Вот видишь, что с ним приключилось, пастор Теодоур, — сказал Бьяртур, громко рассмеявшись, и немного спустя прибавил: — Прощай, пастор Теодоур. И старайся сам не попасть впросак.
Было начало марта. Бьяртур отправился к болоту за овцами. Погода была изменчивая — то падал мокрый снег, то прояснялось, даже солнце выглядывало. Мальчики по очереди пасли овец. Вдруг Бьяртур заметил, что у одной из овец, по кличке Хетья, вся голова в крови. Сначала он решил, что она сломала рог, но при более тщательном осмотре оказалось, что у овцы на обоих ушах поставлены какие-то метки. Это открытие очень удивило его. Он осторожно ощупал окровавленные уши овцы и попытался выяснить, что это за метка и что здесь вообще произошло. Но уши были так изрезаны, что Бьяртур никак не мог рассмотреть тавро. Вряд ли это несчастный случай. Было о чем задуматься. Бьяртур подробно расспрашивал всех домашних, не заметил ли кто прохожего в долине. Нет, никто не проходил и не проезжал. Тогда Бьяртур сказал:
— Если действительно никого не было в долине, то, значит, в первый раз за все эти годы здесь случилось что-то непонятное. — И он рассказал, что обнаружил на ушах овцы какие-то странные метки.
Хельги неожиданно ответил:
— Мне показалось, что кто-то въехал верхом в озеро, когда шел снег.
— В озеро? Ты с ума сошел, парень! Какой масти был конь?
— Этого я не мог различить, — ответил Хельги. — Мне кажется, что коня не было.
— Ну, а на кого похож был человек, дуралей?
— Этого я не мог видеть из-за густого снега, — сказал мальчик. — Но мне кажется, что на человека он не был похож.
— А на что же?
Мальчик не мог описать виденного — это был какой-то ком, который катился, все катился вперед и свалился в озеро.
Бьяртур тяжело задумался. Задумались и остальные. Старая женщина что-то бормотала над своим вязаньем. Плохая это примета.
— Весной смотри в оба. Все мы кое-что заметили здесь, на хуторе. Знали, что привидение еще покажет себя. Но взять овец из стада да пометить их среди бела дня…
Наступили более мягкие дни, и уныние, вызванное странным происшествием, рассеялось. Дул теплый ветер, шел весенний дождь, и снег в низинах растаял. Из-под снега выглянула желто-коричневая долина с увядшей травой, лощины быстро зазеленели, да и выгон покрылся зеленью. Река вскрылась, на озере лед тоже тронулся. Финна стояла в дверях и дышала свежим весенним воздухом. Вороны улетели с хутора.
Маленький Нонни вынес овечьи кости на склон. Однажды он явился с важной новостью: у самой изгороди хутора появился одуванчик. Редкое событие в горной долине в это время года — распустившийся одуванчик. Дети и мать вышли посмотреть на маленький цветок, так смело и радостно протянувший свой юный слабенький венчик навстречу зимнему солнцу. Цветок вечности. Они долго-долго с восторгом и умилением смотрели на этого нового друга, этого веселого вестника лета среди зимы. В молчаливом благоговении, как паломники, которым разрешили дотронуться до мощей святого, они касались цветка кончиками пальцев, словно говоря ему: «Ты не один, мы тоже живем, мы тоже стремимся жить». Этот день был озарен особым светом. Ужасы зимы сразу исчезли. На душе было так же безоблачно ясно, как на небе. Это для них был один из самых счастливых дней, и они помнили о нем всю жизнь. Вдруг они услышали ржанку, — а первая песня ржанки звенит особенно: она и робка, и полна благодарности, она прерывиста, как тяжелое дыхание после избавления от смертельной опасности; и все же в ней звучит спокойная радость.
И молодая девушка, не знавшая закона божьего, тоже забыла о зиме. Но разве она не боялась чего-то в долгие дни непогоды? Да, боялась. Все боялись. Ночи тянулись бесконечно. А дни были даже не похожи на дни. Живешь ради весны, но не веришь в нее, пока она не наступает. Первый одуванчик, первая ржанка — и как будто пришло уже все, ради чего ты живешь, пока не умираешь. Вскоре болото зазеленеет, и жизнь на нем закипит, как в прошлое лето, — цапли снова будут вежливо, как молодые девушки, кланяться, стоя в лужах; маленький водопад в горах потечет наверх, поближе к солнцу. И он — он приедет из далеких краев…
Наступила страстная пятница. В Летней обители все смутно подозревали, что в этот день кто-то был распят — не то бог, не то Иисуспетрус. Впрочем, о распятии у них были весьма туманные представления — они никогда не видели креста и еще меньше могли представить себе распятых людей, да и не проявляли никакого интереса к этому. В поселке — там без конца занимались этими старыми россказнями. И как раз в этот день похолодало, погода испортилась, к вечеру подул ветер, небо затянуло облаками. Семья уже укладывалась спать, когда пошел снег. Бьяртур из Летней обители тоже нахмурился к вечеру. Около полуночи он надел штаны, обулся и вышел взглянуть на погоду. Снег так и валил, он уже лег на землю густым покровом толщиной в вершок, а наутро поднялась отчаянная метель с сильным морозом.
